Время нас подождёт

Ульяна Владимировна Орлова, 2014

Каждый ребенок, живущий в детском доме, мечтает о семье. Одному из них, Мишке Жукову, случайно повезло. Но найти дом – не значит обрести спокойствие. Не так-то просто стать своим, особенно если знаешь, что через девять месяцев у тебя появится младший братец или сестричка. И если вдруг, возвращаясь из школы, ты встречаешь на пути старых детдомовских хулиганов, заставляющих тебя совершать такие поступки, из-за которых ты можешь потерять самое дорогое…

Глава 12. Ломать — не строить

Признаться честно — Юрка растерялся.

Сам не мог объяснить себе толком, но чувствовал, что за это время он привязался к Мишке. Если не как к сыну — то как к младшему братишке точно. Славка, когда был помладше, да что там говорить — и сейчас — был для него таким младшим другом, за которого переживаешь, как за своего родного брата, так это — Славка, мальчишка, которого он знает уже несколько лет! Когда они впервые познакомились, он был младше Миши, отзывчивый малыш, добрый. А тут — парень, который с детства путешествует по детским домам, порою — колючий, замкнутый, но такой же беззащитный и простой.

Он иногда посмотрит так — открыто, дерзко даже, и — просто. Беззлобно. Может даже что-то резкое сказать, но это скорее по привычке: не знает он, что это грубость! А вот сядет рядом, спросит что-нибудь и — будто сто лет знаешь этого мальчишку, и хочется его обнять покрепче, как сына.

Но — не получалось. Словно была между ними тонкая граница, стенка, что ли? Юра надеялся со временем эту стенку растопить.

А оно вот как получилось.

Он сказал первое, что пришло в голову, после того как растерянность прошла. Отложил время до завтра, но завтра-то что будет?!

Не пускать его в детский дом? В конце концов, он его усыновил… Ладно, почти усыновил.

Но ведь Миша ясно ответил, что он туда хочет. И не получится ли, что, оставляя его после этих слов, он навязывает себя?

А отвести его обратно — значит предать.

Тогда — как быть?

Если Миша обманул его — то зачем?!

Эх, Юрка, Юрка, как же легко тебе жилось в студенческие годы, а ты ещё жаловался, что не успеваешь выспаться и передохнуть! Теперь с каждым годом кажется, что жизнь становится запутаннее и сложнее, или это просто ты взрослеешь?.. Или глупеешь? Или совесть у тебя запуталась?!

И Юрка решил позвонить Валерию Алексеевичу. Ну и что, что он с ним уже сегодня виделся?! Раз такое дело… Да, были моменты, когда он не знал, как поступить, и звонил ему, советовался, а как иначе? Что делать, если нужен старший товарищ, такой человек, который как отец — в тревожную минуту поддержит и даст совет?!

Валерий Алексеевич сказал коротко:

— Приходи. — Хотя часы показывали уже половину одиннадцатого.

Юрка шагал по мокрым лужам, подставляя лицо прохладным снежинкам, и ругал себя за то, что так и не научился общаться с людьми, особенно с подростками.

Как не хватало ему сейчас отца!

Чтоб не барахтаться одному… Чтоб знать, от чего отталкиваться. Это как в плавании, когда вдруг виснет электроника, и ты сразу не можешь определить положение судна, и нужен хоть какой-то ориентир, чтоб двигаться дальше.

Здесь одним из ориентиров была его, Юрина, совесть. А она корила его за то, что не смог разобраться. За тот глупый вопрос, который задал он Мише: «А ты хочешь в детский дом?!» Да зачем это тебе вообще потребовалось спрашивать?! Зачем напоминать ему об этом?! Видишь ведь — намучался парень, что-то у него случилось!

Но что делать, раз ты уже столько всего натворил?!

Валерий Алексеевич, опершись локтями о стол, кулаками подпирал щетинистый подбородок, хмурил рыжие брови. Потом поднял на Юрку пытливые глаза.

— Юр, а давно у вас так? Он всегда так с тобой разговаривает?

— Нет… Сегодня только… А, ещё несколько дней назад он что-то Наташе ответил грубо, не помню.

— Значит, что-то у вас изменилось в семье. Что?

Юра пожал плечами. Что? Разве что Наташа ждёт малыша, но они пока Мише ничего не говорили…

— Думай, думай, Юрка. Он вам никак не мешает?.. Точно?!

— Нет, — твёрдо ответил Юра. — Может, он переживает, что я скоро уеду? Или из-за хулиганов тех? Но они в другом районе… Ну, не понимаю я… Вот так — вроде и ничего, всё спокойно, потом раз — и вдруг грубить начинает. Да понимаю я, что он внутри из-за чего-то переживает, ночью плачет иногда… А сегодня ещё в дневнике запись эта…

— Ты узнал, что случилось?

— Нет. Не успел…

— Не успел… — грустно передразнил Валерий. — Что ж ты не знаешь, что у ребёнка в школе творится? А ещё в отпуске…

— Да замотался я… То с детским домом, я сегодня уже рассказывал, надо им все документы до отъезда отдать, все справки, ещё школа приёмных родителей… Дела какие-то мелкие. Да хотел я с ним поговорить, хотел! Не успел. А он мне тут про этот детдом выдал… Так ведь ясно же, что он туда не хочет, плохо ему там!

— Не хочет. — Валера взъерошил свои рыжие волосы и повторил жёстко. — Не хочет.

— Тогда почему он сказал «да»? Зачем врать-то?

— Зачем?! — неожиданно рассердился Валера. — Зачем сейчас врут сотни людей? Притворяются самостоятельными, хотят показать друг другу, что сами справятся! — Он вздохнул и проговорил чуть мягче:

— Из-за гордости — раз. А второе — не было рядом нормального взрослого, которому можно было бы доверять, и он сам для себя стал взрослым. Только что здесь хорошего? Юрка, Юрка, да не понимаешь ты, что он — такой же, да все ребятишки: и домашние, и детдомовские, и бездомные — нуждаются в любящих и сильных родителях. Которые, если нужно — защитят, если нужно — обнимут и успокоят. Только вот у детдомовских есть якобы путь отступления, а у «домашних» — такого пути нет! Не сдадут же их родители в детский дом! А сироты — как котята: выбрал, сдал обратно… Только это ведь — обман. Потому что, усыновил ты ребёнка — ты отвечаешь за него, а раз ведёшь его обратно — ты предатель, такой же предатель, как если бы он был твой кровный сын и ты его сдал в детский дом!

— Да это-то я понимаю.

— Ты понимаешь, а он — нет! Ты думаешь, ему легко? У него ведь сейчас всё по-другому, пусть даже и лучше. И он боится что-то не так сделать. Ты говоришь, запись в дневнике была…

— Была.

— Конечно, он расстроился из-за этого… А надо-то ему немножко: чтоб ты обнял его покрепче и сказал, что любишь! Ты для него должен быть защитой и опорой.

— Наделал я делов…

— Наделал. Полтора месяца назад, как привёл его домой. — Юрка поднял глаза. — Не жалеешь?

— Нет.

— Тогда не делай глупостей.

— А как научить его быть честным?

Валерий Алексеевич взъерошил себе волосы.

— Как ты думаешь, Юр, чем отличаются дети родителей, которые не боятся признать свои ошибки, от тех, кто предпочитает их замалчивать?

— Первые тоже умеют признавать свои ошибки?

— Да. Они учатся быть честными перед собой. Хотя, казалось бы, это непедагогично — признаться ребенку в своём промахе и попросить прощения. Самое страшное нынче, знаешь что?

— Что?

— Да что сейчас вокруг учат обманывать, как будто это нормально, и человек привыкает врать самому себе. Оправдывать себя и винить другого. А потом вдруг раз — непоправимое! Сколько было таких случаев: уехал на работу и — не вернулся. Всё! А возьми ты честно, хоть раз, напролом, несмотря на ссору, напрямую скажи: «Постой! Я был не прав, прости», — насколько легче было бы обоим!.. А оно так, как есть, и жить потом с этой виной — ох как тяжко…

Юра промолчал: в точку.

Валерий Алексеевич вздохнул и сказал тихо:

— Ты на меня не сердись. Просто наболело уже…

Юра посмотрел ему в глаза.

— Спасибо вам, Валерий Алексеевич…

— Это тебе, Юрик, спасибо. На одного детдомовца меньше стало… Всё наладится у вас потихоньку… А ты как думал, легко воспитывать детей, даже таких больших? Ох, сынок, нелегко… Особенно — больших. С маленькими-то полегче…

Затренькал в кармане телефон.

— Да, Наташа. Всё в порядке?

— Нет! — голос у неё был взволнованный. — Юра, Миша весь горит! Я заглянула к нему в комнату, а он дышит так часто и не откликается…

— Понял. Иду, жди! — Юра посмотрел на Валерия Алексеевича и убрал мобильник. — Пойду я… Похоже, заболел наш Мишка.

Валерий Алексеевич протянул руку:

— С Богом! Звони, если что. Мало ли, может, машина понадобится или ещё что — звони!

* * *

…Миша тяжело дышал, разметав по постели худенькие руки. Юра сел рядом, потрогал лоб: ого! Отправил Наташу спать, а сам взял ковшик с холодной водой, который она приготовила, бесшумно прошёл на кухню и бросил туда несколько кусочков льда, вернулся в тёмную комнату. Сел к Мише на постель, смочил ставшее уже тёплым полотенце, откинул одеяло, приподнял на нём футболку. Мальчик чуть слышно застонал.

— Ничего, ничего, маленький, потерпи, — шёпотом сказал Юра. Снова намочил полотенце. Ещё в школе он читал, а потом, наблюдая за собой, убедился — в течении лихорадки есть три стадии: сначала температура поднимается и человек мёрзнет, его можно укрыть; потом, когда температура достигла определённого значения, организм начинает отдавать тепло и становится просто невыносимо жарко — тогда легче от холодного компресса, обтираний, прохладного душа — если температура не очень высокая; на третьей стадии она начинает снижаться, человек сильно потеет, и его опять неплохо бы укрыть и напоить горячим крепким чаем… Чай с малиной тоже хорошо снижает температуру, надо бы заварить Мишке…

Что у него случилось? Простыл, не доглядели? Когда он успел замёрзнуть?

«Господи… Помоги ему… Прости его… Помоги ему поправиться! Архангел Михаил, помоги Мишке…»

…А может, просто — от переживаний у него так? Прав Валерий Алексеевич, нелегко ему, пожалуй, труднее всех: и новая семья, и новая школа — надо привыкать. Ведь детский дом и семья — два несравнимых понятия, и, как ты ни старайся, не будет там таких же отношений, как в семье. Просто по причине недостатка времени у воспитателей и большого количества детей. Когда с каждым поговорить? Ключик ведь так просто к человеку — не подберёшь.

Как-то Валерий Алексеевич говорил, что в детском доме нет того, что движет взаимодействием взрослого и ребёнка, — привязанности.

«Мы в ответе за тех, кого приручили, — вспомнил Юрка слова Сент-Экзюпери из книги про маленького принца. Тоже дружба мальчишки и взрослого — лётчика, невесть откуда прилетевшего в пустыню… Такие далёкие сначала и совсем родные, когда расставание близко…

Пусть нет у Мишки такой привязанности, но ведь Юрка его «приручил!»

«Ты будешь приходить ко мне в одно и то же время, а я буду тревожиться, если ты вдруг опоздаешь…»

Утром — проводить Мишку в школу, вечером — про что-нибудь поговорить. И ведь сидит мальчишка на диване, кажется, будто с котом возится, а сам-то ведь ждёт, когда Юрка от компьютера освободится, а иногда не ждёт — спрашивает сразу, а потом слушает ответ и снова спрашивает… И какими грустными становятся его глаза, когда во время его рассказов про плавание он вдруг спросит: «Когда ты уедешь?» Хотя знает когда, Юрка сто раз ему уже говорил, а всё равно каждый раз один и тот же вопрос… И уже не хочет расставаться.

Приручил.

Какой тут путь отступления?.. Да, пожалуй, и Мишке-то сложнее, раз у него в случае неудачи: верни меня обратно в детский дом. Ему тоже видится этот ложный путь отступления? Убежать… А как у «домашних» детей? Они тоже хотят убежать из дома?!

«Сколько было таких случаев: уехал человек на работу и — не вернулся…»

Не обязательно на работу — в театр, отдохнуть…

…Что же тогда произошло? Юрка как сейчас помнил тот день.

* * *

…После школы они расходились не сразу, а шли на пустырь — играть в баскетбол. Тогда им это нравилось: игра новая, два соседних класса-соперника, сильные команды. Потом был перерыв, и у кого-то из мальчишек оказалась большая пачка петард. Кажется, это был Витька Павлов, у которого отец работал на заводе пиротехники… Стали они эти петарды взрывать по-всякому и как попало, да не заметили, как совсем рядом оказалась женщина, соседка по площадке в подъезде. Никто не знал, что она здесь появится: место-то довольно безлюдное. А она искала сбежавшую кошку и зашла на пустырь, не подозревая, что под новыми сапожками вдруг грохнет взрыв…

— Пацаны, атас! Валим… — пронеслось среди мальчишек.

А он находился ближе всех к ней и вместо того, чтоб бежать, в каком-то оцепенении так и остался стоять на месте… Естественно, что, опомнившись от шока, соседка сразу потащила его домой. К счастью, петарды взорвались рядом, а не под ногами, и, кроме испуга, не причинили ей никакого вреда.

Дома был только Олег. Извинился перед женщиной, дал младшему брату подзатыльник и велел ему молчать. Но молчи — не молчи, а отцу она всё рассказала… И, когда тот вошёл в дом и посмотрел по очереди на братьев, у Юрки внутри всё ухнуло вниз: будет нехороший разговор…

— Ты? — грозно спросил он Олега. Старший брат промолчал. Всегда он так: и ссорится, и обозвать может, и подзатыльник дать, но случись что — во дворе и перед родителями заступится и Юрку никогда не выдаст.

— Выдеру, — нахмурился отец и стал расстёгивать ремень на брюках.

— Да это не он, это я… — буркнул Юрка и услышал, как отругал его шёпотом старший брат: «Дурень! Молчал бы!»

Отец посмотрел по очереди на обоих. Поверил.

— Иди в комнату! — приказал он Юрке.

А потом… Конечно, он ушёл в комнату и там, сдерживая свою вину, обиду на отца, страх, горечь за испорченный вечер, — плюхнулся носом в подушку. Лучше бы выдрал! Лучше б накричал, чем теперь — без него! Он так ждал его, папиного выходного!.. И тут — эти злосчастные петарды… И ведь отец даже не спросил у Юрки, как было дело! «Ну и ладно, раз ты так, — пытаясь заглушить обиду, сердился он на отца. — Ничего мне от тебя не надо… Ничего…» В довершение ворочалась, не успокаивалась внутри совесть: «Почему ты не закричал, а стоял как пень, когда она шла на эти петарды?! Ладно, поздно увидел, но ведь всё равно же мог. Мог!»…От всего этого было так горько, что он даже не обернулся, когда папа вошёл в комнату и, помолчав, сказал уже грустно:

— Растишь вас, растишь… А если бы она взорвалась у неё под сапогом? Если б случилось чего? Как бы ты жил с этим, Юрик?!

Отец постоял и ушёл. А ему, Юрке, так хотелось вскочить и крикнуть: «Пап, прости!» Сквозь вину, обиду, сквозь запоздалый страх!.. А он молчал и боролся с собой — зачем?!

Они уехали и не вернулись. А те слова — были последними, которые он услышал от папы.