Шарм

Трейси Вульф (2022)

Бестселлер The New York Times! «Шарм» — пятая часть серии, продолжение мирового бестселлера «Жажда». В этой книге мы совершим путешествие во времени и узнаем о событиях, которые происходили с Грейс и Хадсоном за четыре месяца до «Искушения». Выбор Amazon в категории «Лучшая YA-книга месяца»! Самая популярная вампирская сага последних лет. После поступления в элитную школу Кэтмир меня уже сложно чем-либо удивить. Даже существованием потустороннего Мира Теней. Но вот я здесь, застряла в каком-то странном, опасном месте с Хадсоном Вега, монстром, которого боятся другие монстры. Да, он старший брат Джексона и до безобразия хорош собой, но он — убийца, лжец, социопат и полный придурок. Теперь нам придется действовать сообща, не только чтобы выбраться отсюда, но и спасти всех, кто нам дорог. Для поклонников «Сумерек» и «Дневников вампира». Об авторе Трейси Вульф — американская писательница, автор бестселлеров New York Times и USA Today. В прошлом преподавала английский язык и литературу, сейчас полностью посвятила себя писательству. Любит создавать загадочные и романтические истории с непростыми героями и крутыми героинями. Обожает вампиров, драконов и всяких жутких ночных тварей.

Глава 26

Ретвиты

— Грейс —

Закончив читать эту дневниковую запись, я невольно бросаю взгляд на Хадсона. Он сидит перед телевизором в кресле и играет в Demon’s Souls. Но после восьми недель чередования этой видеоигры с Call of Duty он, похоже, растерял азарт.

Возможно, именно поэтому в это мгновение он поворачивает голову и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и на секунду на его лице отражается любопытство.

Но затем его взгляд падает на дневник, лежащий на моих коленях, и лицо становится непроницаемым. На миг в его глазах вспыхивает гнев, но затем они становятся пустыми. И мы смотрим друг на друга — я застреваю между милым мальчуганом, которым он был, и тем несносным парнем, которым стал. И он… один черт знает, о чем он сейчас думает. Судя по всему, ни о чем хорошем.

Проходит минута, и он возвращается к видеоигре — но только для того, чтобы выключить ее. Затем он встает и потягивается, будто готовясь опять метать топоры или делать свои ежедневные пятьсот отжиманий.

Однако вместо топоров он смотрит прямо на меня и поднимает одну темную бровь. После этого он вдруг издает самый странный звук, который я когда-либо слышала: душераздирающий, ужасный и ни на что не похожий вопль. Я ошарашенно уставляюсь на него, и он снова вопит.

— Какого хрена ты делаешь? — наконец выдавливаю я из себя.

На этот раз взор, который он устремляет на меня, так невинен, что вокруг его головы разве что не хватает нимба.

— Я упражняюсь в навыках подражания птичьим крикам.

— В чем?

— Я орнитолог-любитель. Поскольку мы заперты здесь уже много недель, у меня не было возможности наблюдать за птицами, но у меня нет причин забрасывать упражнения в подражании их крикам.

— Да ладно. — Я встаю с дивана и ставлю дневник на полку. — Ни за что не поверю, что этот жуткий звук, от которого по телу бегут мурашки, может издавать птица.

— Его точно издает птица, — сообщает мне он, затем издает этот странный кудахчущий звук еще раз. — Австралийская кукабурра. Это самая большая птица в семействе зимородков, несмотря на то что весит всего лишь фунт или около того. Средняя продолжительность ее жизни составляет пятнадцать лет, и она высиживает яйцо от двадцати до двадцати двух дней.

Он тараторит эти факты, как будто только что думал о них — или как будто он их только что придумал. Я думаю, что действительности соответствует последнее из этих двух предположений, но, поскольку с тех пор, как мы оказались здесь два месяца назад, я не могу ничего погуглить, надо думать, правды я не узнаю.

— Это… потрясающе, — отвечаю я тоном, по которому ясно, что птицы не моя епархия. В обычных обстоятельствах я добавила бы еще несколько колких реплик, но последняя прочтенная дневниковая запись еще слишком свежа в моей памяти. И мне трудно язвить, разговаривая с человеком, который столько страдал.

Поэтому вместо того, чтобы сказать что-нибудь ехидное, я просто улыбаюсь ему и иду на кухню. Но успеваю сделать только пару шагов, прежде чем Хадсон издает еще один мерзкий звук — хотя и совершенно не похожий на предыдущий.

Этот крик звучит как жуткое пронзительное «ууууууу», от которого у меня по спине бегут мурашки.

Но я решаю не отвлекаться и иду дальше. Хадсон, к сожалению, воспринимает это как поощрение.

— Ууууууууууу. Уууууууууууу. Уууууууууууу.

Этот звук напоминает царапанье ногтями по стеклу, но я изо всех сил стараюсь не обращать на него внимания, пока он не повторяет свои завывания где-то в пятнадцатый раз.

— Понятно. Ну и какая же птица издает такие крики? — спрашиваю я, беря из холодильника банку «Доктора Пеппера». Если мне придется мириться с этим еще какое-то время — один черт знает какое, — мне точно понадобится что-то покрепче воды.

— Вообще-то это полярная гагара. Некоторые считают, что ее крик действует расслабляюще.

Он снова кричит:

— Ууууууууууу.

— Как здорово, — отзываюсь я, готовя теплый сэндвич с сыром и начав считать от ста до нуля. Наверняка к тому времени ему надоест издавать эти жуткие крики.

И действительно, когда я дохожу до семидесяти пяти, он перестает повторять «ууууууууу». Я испускаю вздох облегчения, выпуская воздух, скопившийся в легких, но тут же едва не подпрыгиваю, когда за криком гагары следует низкое карканье, от которого напрягается каждый нерв в моем теле.

«Не реагируй», — говорю я себе.

— Каааааааарр.

«Если ему удастся вывести тебя из себя, это только раззадорит его. Ты же понимаешь, что он делает это от скуки».

— Кааааааааааааааааааааааарр.

«Не реагируй, не реагируй, не реагируй».

— Каааар… — Он закашливается, и мне начинает казаться, что на этом все завершится. Но нет, он полон решимости продолжать и, как только ему удается унять свой кашель, берется за старое.

— Кааааааааааааааааааааарр!

— Ладно, Хадсон, я понимаю, что ты хочешь сказать. Господи. Тебе незачем врать, что какая-то птица может издавать такие звуки, просто чтобы позлить меня.

— Ничего я не вру, — отвечает он с видом оскорбленной невинности. — Это песня южноамериканского тукана…

— Ты все это выдумал, — говорю я ему. — Ни одна птица не может издавать звуки, похожие одновременно на вопли умирающей лягушки и рассерженной свиньи.

— А вот тукан может, — отвечает он, и у него опять делается такой невинный вид, что становится сложно верить, что он вешает мне лапшу на уши. Но я заперта в этой берлоге с ним слишком долго и сразу понимаю, что он просто пытается вывести меня из себя. И я убеждаюсь в этом, когда он добавляет:

— Я знаю, что это звук на любителя, но некоторые орнитологи считают, что это самый красивый из всех птичьих криков…

— Что за брехня! — взрываюсь я. — Я мирилась и с кукабуррой, и с гагарой, но я ни за что не смирюсь с поддельными воплями этого тукана…

— Ничего они не поддельные, — вставляет он.

— Поддельные, неподдельные, мне насрать. Прекрати эту свою хренотень с птичьими криками.

— Хорошо.

— И это все? — с подозрением спрашиваю я. — Так просто?

— Ну конечно, если тебя это так раздражает… — Он пожимает плечами и улыбается лучезарной улыбкой.

Гадая о том, не заключим ли мы перемирие после восьми недель непрестанных боевых действий, я улыбаюсь ему в ответ. Затем подношу к губам банку с «Доктором Пеппером» и опять поворачиваюсь к плите.

— Каааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааарр! — вопит Хадсон во все горло.

Я давлюсь «Доктором Пеппером», брызги разлетаются в разные стороны, и следующие две минуты я трачу на то, чтобы выкашлять газировку из легких.

К черту такую жизнь. К черту Хадсона Вегу.