Сказки кофейного фея

Светлана Макаренко-Астрикова

Вниманию читателя предлагается семейно-авантюрный роман в главах и новеллах об искусстве, жизни и любви. Герои романа и новелл, объединенные драматическими коллизиями сюжетных линий, за сравнительно короткий срок сделались любимцами читателей интернет-версии романа. Издание дополнено рассказами из цикла «Кофейное», написанными в последнее время. Роман имел большую читательскую аудиторию в интернете, теплые отклики. Печатное издание романа в жанре семейно-авантюрной хроники желанно читателям.

Глава пятая. Воскресенье фея…

Воскресенье. Как здорово, что никуда не нужно торопиться сегодня утром.. В этом утре так нежно и пронзительно поют синицы и пахнет дымом, и дым — почему то рябиновый. Чуть горьковатый. В доме тишина. Ранняя, легкая, как облако. В ней еще слышно певучее, сонное дыхание дома. Еще повсюду — полногласием — ее сопрано.

Вороховы уехали от нас вчера, поздно ночью, подхватив с собою ребят. Аню с Лешкой мы не увидим, может быть, до среды.. Субботы? Никто не знает, что взбредет импульсивному Мишке в голову. Он в любой момент может выскочить из машины перед кустом сирени, распластанным на горизонте закатом, пляшущим на ветке бузины или вяза крапивником, чтобы сделать штрих, вдохнуть, запомнить, зарисовать… Не исключено, что в наш дачный ежевичный эдем Ворохов явится, впопыхах, и неожиданно — искать вдохновения или протирать ветошью на чердаке предметы для своих сказочных инсталляций или чего то там еще, новомодного.

Воскресенье.. Блаженство. Никуда не надо спешить. И колено вроде поутихло. Если осторожно повернуться, то фей — не проснется и можно услышать ее дыхание.

И начать целовать ее, всю, такую теплую, маленькую, сгоняя солнечные пылинки утра с губ, щеки, шеи, плеча… груди… Так осторожно, чтобы не испугать.. Вообще то, мне нравится будить фея своими поцелуями, он тогда очень нежно ворчит и в этом ворчании — легком певучем, каком то «пушистом», моя душа полностью растворяется, а сердце рассыпается золотистыми искрами прямо в ее ладони..

…О, боже мой! Где она??!! Моя рука касается пустой подушки, еще хранящей очертания ее головы, щеки… Соскакиваю, как пружина, ударив пятками старый паркет, на ходу просовывая ноги в джинсы. Господи, опять? Что?! Где?!!

***

…Лечу вниз по лестнице, босиком, не чувствуя холода раннего осеннего утра. На кухне работает вытяжка, раковина чистая. Чайник холодный. Несусь мимо, на крыльцо.. Она сидит на нижней ступеньке, в одной ночной рубашке и туфлях лодочках из серой замши, на босу ножку… Как она надела их, господи…

****

— Любимая… — Я упираюсь затылком в косяк двери и медленно, на прямой спине, съезжаю, падаю, рядом с ней, на ступеньку, обнимая ее, боясь отпустить.

— Черт возьми, cherryе, ты сведешь меня с ума.. Почему ты тут, в рубашке, крыльцо холодное?! Еще не хватало тебе простыть… — Я тяну ее к себе на колени, она сопротивляется, дыхание ее мешается со слезами, становится хриплым, прерывистым, и только прижав ее к груди, к своим шрамам под ключицами — надрезам от катетера, замечаю на тонкой ткани ее рубашки следы рвоты..

— Голубка, ласточка, что, опять?! Что же ты не разбудила? — Я осторожно ощупываю руками ее голову, затылок — не ушиблась ли, где — нибудь, не дай Бог — об лестницу, перила, косяк… Тысячу раз так было…

— Отпусти меня, боже мой.. Я вся в этой рвоте… — Она пытается поднять голову, но бессильно роняет ее мне на плечо. Я вижу, как у нее трясется подбородок. Она не плачет, но глаза ее огромны от боли.

Она смотрит на меня и вдруг медленная улыбка, как луч солнца освещает ее лицо, смягчая скорбную складку у носа, морщинки у глаз. — Какой ты красивый! — восхищенно шепчет она. Я никогда еще не видела тебя в расстегнутых джинсах на босу ногу… Как соблазнительно! — Ее плечи вздрагивают, и я вдруг понимаю, что она — смеется. Просто — смеется — А ее прохладная, мягкая ладонь оказывается у меня на поясе, потом чуть ниже и глубже.

— Несносная девчонка, прекрати сейчас же, иначе я за себя не отвечаю! — хриплым голосом, в котором нет и тени строгости, бормочу я, скользя губами по ее шее.

— И не отвечай, и не надо, — нежно продолжает она. — Тебе уже немножко надоело за меня отвечать, да? Любимый мой, мой соловушка, Орфей… Я же все равно буду хулиганить… Ну, совсем немножко так. Да? Ты позволишь?… Ее тонкие пальчики осторожно гладят то, что так бурно сейчас отвечает на ее присутствие рядом… Она меня дразнит? Она.. дразнит меня… О, боже! Мы оба — сумасшедшие…

И тут вдруг мой взгляд останавливается на бурых пятнах у горловины ее сорочки. Опять кровь… Рвота с кровью. Это значит, она поранила сосуды и возможен повторный приступ или кровотечение.. Тогда, что же мы здесь делаем…? Сумасшествие еще не закончилось. Настоящее. Оно только начинается.

— Идем наверх, любимая! — Осторожно шепчу я, поднимаясь вместе с нею. — Я не могу больше ждать. Неужели ты хочешь, чтобы все кончилось прямо здесь? Так банально? Наше с тобой воскресенье. Настоящее, только наше…

— Нет, — она качает головой. — Нет, не хочу… Я тоже — не могу ждать.. Правда! Идем… Только тихо.. Не надо закрывать двери.

Я осторожно поднимаюсь наверх со своей легкой ношей, чувствуя кожей биение ее сердца. Пульс частый….И по ее щеке то и дело скатываются бисеринки пота…

***

…Кажется, мне не приходится кривить душой и на йоту. Моя страсть накрывает ее волной, бурной и нежной — одновременно, с примесью, со вкусом тревоги…..

Странно, что тревога имеет острый земляничный привкус.. Или земляникой пахнет ее тело, легкое, почти невесомое… с жилкой пульса у горловой ямки, во впадине локтя, на бедре, где распластало паучьи лапы прошлое?

…Она нежно окликает меня по имени, и я с трудом вырываюсь из омута ее прелести, составляющей одно целое с воздухом и солнечными прядями утра, которое все сильнее разливается вокруг. По всей комнате, нежно наполняя все ее пространство.

— Что? Что, голубка? Что ты? Я здесь.. Тебе что, больно? О, господи, я… Прости! — Я обжигаю сухими губами ее плечо, нежное начало груди. Вечно она туманит мне голову. До беспамятства.

Она лежит на моей руке и тихо смеется, обводя пальцем контур моей щеки:

— Не больно, нет, что ты. Все прошло. Голова только, как будто туда воды налили, и там плавает золотая рыбка. Такая крохотная совсем: бульк, бульк… Хвостик такой, знаешь, переливается весь.. — Она смеется, как будто об пол разбиваются осколки солнечного луча или — серебряный колоколец… Она опять такая же, как всегда… Как будто, не было ничего…

— Какая рыбка? Ты выдумщица, мой фей.. Вечно ты что — нибудь придумаешь.. Я знаю, где она, эта рыбка, у тебя… Вот здесь! —

Я касаюсь пальцами ее левой груди, той стороны, где сердце. Смотрю на нее. Смежив ресницы, она лежит у меня на локте, как будто дремлет

— А в голове нет у моей голубки — никаких рыбок. Одни стихи. — Я мягко улыбаюсь, стараясь дыханием согреть ее кожу.

— Вставать пора…. — Она осторожно целует мои руку ниже запястья. — Ты меня так заколдуешь совсем, и будет вечер, и будет — опять ночь, и мы ничего не поймем и не сделаем.

— Не надо ничего делать, любимая. Иди ко мне. Сегодня же воскресенье. И еще всего лишь девять утра…

— Горушка, мне Аня сказала вчера.. Так просто.. Ты только не сердись. Тебе Плахотин опять говорил про плазмоферез, да?

— Да, любимая. — Но он не настаивает.. Он просто предлагает. — Я пытаюсь улыбнуться, но выходит — отвратительно. Точнее, совсем не выходит.

— Зачем? — она вздыхает. — Это все…так. Попусту.. Не могу. Больше не могу. У меня вен уже нет. Не могу. Можно, я просто буду такая, как есть, с тобой, без плазмы, не синяя, не черная от этих капельниц?. Просто, я, сама. Вот с этим шрамом на бедре, с маленьким своим лоном, на которое ты — не дышишь… Да.., С родинками на груди и плече, Такая вот вся, как есть: с раздражением от геля для душа. Неуклюжая, смешная, разбивающая тарелки и чашки, но только — с тобой рядом… Сколько отпустят там..Эти феи, ангелочки, кто там есть? Я хочу, чтоб синяки у меня были только от твоих пальцев, от твоих губ,.. Только от того, что занимаясь со мной любовью, ты забываешь, что у меня кожа, как папиросная бумага. Что можно, вообще, если зажмуришься крепко, увидеть насквозь меня — всю, и эту мою плазму, и кровь, которая не хочет свернуться, и все мои мысли. Все, все.. Они же всегда — только о тебе, боже мой! Только о том, слышишь ли ты меня, понимаешь ли ты меня, близко ли от меня твоя душа, далеко ли, болит ли она, радуется ли, играет ли на клавишах — моей?? Может быть, в унисон, может — подыскивая гамму…

— Да! — Я крепко прижимаю ее к себе. Да. Всегда — в унисон, голубка.. Подыскивая гамму. Я всегда рядом. Бегом и ползком. Летя и не дыша. До и после… В каждой ноте меня — ты дышишь.. Или в каждой клеточке тебя — я живу… Сколько есть у нас времени — оно наше. Как это воскресенье.. Тебе не кажется, что оно похоже на вечность? Мы вечность будем рядом. Запомни это! Пожалуйста. Прошу тебя. — я прижимаю ее к себе еще сильнее — Я никому тебя не отдам. Никуда. Никогда.

В ответ я слышу ее ровное дыхание. Глубокое, как у ребенка. Она заснула. Я осторожно касаюсь пальцами ее мягкой, как пух, щеки, соленой от не прорвавшихся наружу слез.. Голубка спит, ее перышки ласкают мое тело, мое плечо, мои шрамы под ключицей, мышцы, немного затекшие, на левом плече, где сейчас — ее голова, сияние ее волос, пушистых, как солнечное облако..

****

Солнечное облако щекочет мне нос и я.. Просыпаюсь.. Фея опять нет рядом. Часы показывают без четверти двенадцать, вжимаясь в угол стола, на котором привычно распахнут ее ноут… Снизу, из столовой, плывет соблазнительный запах чего то пряного, жареного, перемешанный с ароматом консоме, томатов и расплавленного сыра.

— Черт! — Я кубарем скатываюсь с софы, сдергиваю с изголовья рубашку, туго затягиваю ремень на джинсах, нарочито громко выдвигаю ящик для постели, распахиваю настежь раму — фрамугу.. Нам стоило бы и совсем переехать сюда. Раз она отказывается от процедур. — Я ожесточенно кусаю губы, — то стоит. Вполне. Только надо попросить Ворохова и кого то из моих ребят помочь с ремонтом. И как здесь с отоплением? Можно ли, в конце то концов, здесь быть хотя бы до конца ноября?

***

…Яростно жужжит включенный мною в розетку полотер, и я не сразу слышу ее голос:

— Милый, что ты? Потом уберем все. Уже поздно. Идем обедать — Она целует меня в щеку, смешно встав на цыпочки. — И в город надо ехать.

— Зачем? — Я осторожно кладу на пол полотер. — Что случилось?

— Ничего. Ворохов звонил час назад — достал билеты на» Травиату». В десять вечера.. А у меня здесь — ни платья, ничего.. Даже колготок нет. Только трусики. Она хохочет. И машет рукой, на которой нет обычного браслета из горного хрусталя. Рука чуть испачкана чем то красным. Кровь?! — Сердце щекочет мне нос и горло.

— Да нет, это — соус! — встретившись со мной взглядом, она вздыхает. — Я плохо вытерла руки просто. Идем скорее, все остывает. Я курицу зажарила. И с собою возьмем потом. Надо только купить еще вина.. Или шампанское лучше? Как ты думаешь? Ах, хорошо, как.. Такой день! Чудный.. Как золото рассыпали..А мы с тобой чуть все не проспали.. да… — Она идет вниз, потом, чуть качнувшись на последней ступеньке, оборачивается и смотрит на меня прищурив один глаз, совсем по фейному: — Чуть вечность не проспали, любовь моя! Вечность. Ту, что с нами рядом.