Страшная граница 2000. Часть 3

Петр Илюшкин

Третья часть книги о боевых действиях в Чечне и Дагестане, о военных мошенниках, о детдомовском детстве героя, о его лейтенантской туркестанской службе. Книга содержит нецензурную брань.

© Петр Илюшкин, 2022

ISBN 978-5-0059-1061-5 (т. 3)

ISBN 978-5-0051-8128-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Аргунские пленники

Аргунское ущелье Чечни содрогалось от грозного рёва и жуткого грохота реки, стремительно несущейся среди хмурых отвесных скал.

Но даже этот могучий грозный рёв заглушался заливистыми трелями трёхэтажного отборного русского мата.

Мат исходил от Мухаметдина Раимгулова, достойного представителя татарского народа.

Надрывался полковник отнюдь не от зверской зелёной тоски аль скучнейшей скуки.

В этот солнечный радостный сентябрьский день выехал он, заместитель начальника Итум-Калинского погранотряда, на комендатуру «Мешехи». Ну и меня, своего давнего друга по военно-сапёрной службе в Туркмении, прихватил.

— Чё тебе в отряде скучать? Прошвырнёмся по Аргунскому ущелью! Фоторепортаж сделаешь для своей газеты. Вернёмся к ужину! — резонно заметил полковник, отыскав меня в штабной палатке.

И пояснил, что погранкомендатуре «Мешехи» нужен бензин.

Вот и сопроводим туда бензовоз, попутно решив другие не менее срочные задачи.

— Михалыч! Мы что, без оружия едем? — удивлённо вопросил я, залезая в грязно-зелёный старый «Уазик».

— Впереди БэТэР пойдёт. Это раз! Крупнокалиберный пулемёт! Кроме того, автоматы — у водителя бензовоза, у старшего машины лейтенанта Потапова, у прапорщика Кончакова. Зачем нам, татарам, автоматы? — улыбнулся полковник.

Скрипя тормозами, мы спустились по извилистому горному серпантину с горы, на которой базировался погранотряд.

И лихо, с ветерком, долетели до Мешехи.

Всё время поглядывая на яркое радостное солнце, стремительно падающее на ослепительные ледяные вершины гор, полковник быстро завершил комендатурские дела.

Пустой уже бензовоз ожидал нас. И мы рванули в обратный путь. Быстро рванули.

— Через полчаса будет совсем темно! Надо спешить! — тревожно повторял полковник, поглядывая на кроваво-красный отблеск заката.

Однако мчались мы недолго.

Через десять минут наш «Уазик» чихнул и потерял сознание.

Солдат-водитель открыл капот, что-то подёргал, поплевал.

И мотор, громогласно стреляя чёрными выхлопами и надрывно ревя, затарахтел.

Но! Через десять минут хода «Уаз» опять чихнул. И отключился.

Худенький наш солдатик стремительно выпрыгнул и, подгоняемый пока ещё одноэтажным русско-татарским матом, быстро устранил неисправность.

Через пять минут — опять двадцать пять! Опять тормоз!

Вот тут-то мой друг Раимгулов и огласил грозно ревущее Аргунское ущелье трёхэтажным лающим заливистым матом.

— Михалыч! Ты просто гений русского мата! — восхищённо констатировал я, поглядывая на небольшую худенькую фигуру сапёра. — Даже генерала Золотухина переплюнул!

Как не вспомнить было иссиня-чёрную волшебную первоянварскую ночь 2000 года?

Мы, возглавляемые генералом Золотухиным, пошли поздравить армейцев-десантников с Новым годом.

Расположились наши коллеги совсем рядом, внутри пещеры у места впадения речки Мешехи в грозно ревущий Аргун.

Дабы не попасть под огонь сонной десантуры, начальник разведки погранотряда созвонился, договорился о нашем визите.

Но!

Что-то где-то не дошло.

И на чёрной тропе нашу мирную дедморозовскую новогоднюю депутацию встретил лязг передёргиваемого затвора и премерзкий грозный резкий окрик:

— Стой, бл..дь! Пароль, бл..дь!

Пароля мы, бл..дь, естественно, не знали.

Тут-то и спас наши дурные головы его Величество русский мат.

Генерал наш, похоже, превзошёл самого себя.

Великолепный виртуозный трёхэтажный мат заглушил ревущую грозную реку.

И заменил нам пароль. И оставил в живых.

Но сейчас пароль от нас никто вроде не требовал.

Хотя нет!

Пароль требовала сама жестокая правда жизни прифронтового сурового чеченского ущелья.

Темнота ведь, как известно, лучший друг боевика. А ему, бородатому боевику, потребуется пароль!

Чтобы не смущать лесных бородачей, полковник принял единственно верное решение: буксировать дряхлый «Уазик», подцепив к БэТэРу.

Но! Старый пустозвонный бронетранспортёр покрутился туда-сюда, и… тоже сдох.

Конкретно, бл..дь, сдох!

Механик-водитель высунул удивлённую морду лица из люка:

— Рычаг переключения передач отвалился!

— Твою мать! — завёлся мой полковник.

Выматерившись и переведя дух, он пояснил, что формировали новый Итум-Калинский отряд все пограничные отряды страны. И сбрасывали, естественно, всё самое негодное и ржавое.

Эти вот косяки и выплыли сегодня, угрожая самой нашей жизни.

— Товарищ полковник! Садитесь в бензовоз! А мы сверху, на бочке поедем! — высунулся из окна машины лейтенант Потапов.

Раимгулов задумчиво оглянулся на «Зил-стотридцатый» и решил:

— Ладно! Едем до комендатуры «Бечик». Пришлём подмогу!

Но!

«Ладно» оказалось совсем неладно.

Слова полковника утонули в грохоте мощного разрыва.

На месте бензовоза вырос огромный ярко-красный столб огня.

Следом рванул и загорелся БТР.

Взрывной волной меня швырнуло на огромный валун у дороги.

Теряя сознание, я заметил, как огненные разноцветные трассёры потянулись в нашу сторону.

— Аллаху Акбар! — как сквозь вату слышалось мне.

«Автоматы надо было брать!» — вяло подсказал мозг. — «Писец пришёл!»

Но писец почему-то не пришёл.

Видимо, там, на далёком Тихом Дону, моя старенькая мама усердно молилась о грешной сыновней душе.

И материнская молитва дошла до адресата!

Сквозь плотную вату глухоты я слышал, как подъехала машина. Чувствовал, как грузили меня, трясли на ухабах.

Слышал, как машина останавливалась и гортанные голоса приветствовали солдат.

«Блокпост!» — подсказывал мой разум. Но двигаться я не мог.

Пока мы тряслись на ухабах горной дороги, мозг повторял и повторял туркменскую поговорку:

«Аджал этмесе, оёлюм ёк!» Как это по-русски? Никак не вспомню! Ага, вот! Раньше смерти не умирают!»

Путь наш завершился в каком-то дворе, обнесённом высоким кирпичным дувалом-забором.

— Руки ему завяжи! — заметили моё пробуждение похитители. — На подвал! И второго туда!

«На подвале» нас привязали к столбу и обыскали.

— Посмотри зелёную книжку! — скрипя зубами от боли, посоветовал я бородачу. — Это удостоверение. Медаль Туркменбаши.

— И чё? — раскрыл он документ.

— Вахида Аргунского знаете?

— Знаю. И чё?

— Ваша (брат) он мне. У нас вошалла (братство)! — с трудом припоминая чеченские слова, пояснил я. — Скажи Вахиду, что я — Петр Туркестан.

Раимгулов, слушая мою сбивчивую речь, удивлённо морщил окровавленный лоб.

Видимо, заподозрил меня в предательстве.

Помнил ведь, как в февральском бою у развалин Омечу попал я в плен. А когда вернулся, моё гнилое москальское командование потребовало возбудить сразу несколько уголовных дел «за переход на сторону врага» да всякую такую же нелепую хрень.

Друг мой, как и другие офицеры отряда, не верили в хрень.

А тут я лично подтверждаю знакомство с главарём боевиков!

Однако знакомство это нас и спасло.

Через полчаса нас развязали.

Извинившись за неудобства, препроводили наверх, в светлые хоромы. И торжественно усадили за гостеприимный дастархан.

Мой друг Вахид, высокий широкоплечий бородатый чеченец, разводил руками:

— Извини, брат! Ошибка вышла! Поступили данные, что приехал полковник из Москвы. Представитель Консорциума «Граница». Они ведь воры! Украли из склепа на Тусхарое доспехи нашего рыцаря Амри Бока. Вот и предложили мои братья захватить полковника. И обменять на доспехи. А вместо полковника — ты, мятежный корреспондент!

— Эт точно! Толку от меня — ноль. Предводитель «Границы» полковник Калинкин жутко меня ненавидит. Нечего, говорит, писать о ворах и жуликах, привлекать к московской конторе внимание. Сиди, говорит, в своём корпункте в Старгополе, да сочиняй статьи о героических буднях пограничников.

Вахид вдруг улыбнулся той детской наивной улыбкой, которой удивлял нас во время совместной учёбы в интернате:

— Подарок мой пригодился?

— Эфки? Гранаты? — спросил я, искоса поглядывая на полковника Раимгулова. — Пригодились! Если не жизнь, то свободу точно спасли! Спасибо, брат!

Граната, подаренная Вахидом в феврале 2000-го, здорово меня выручила тёмной ночью. Конкретную мне «подставу» состряпали, с трупом прапорщика Гуденко.

У входа в старгопольскую нашу общагу я споткнулся о его хладное тело. И даже успел проверить пульс. И тут — крики:

— Стоять, руки за голову»

Только и спасла эфка, брошенная в омоновский «Уаз» — буханку. Под шумок я и скрылся.

Вахиду подробности эти рассказывать я не стал, дабы не смущать моего друга Раимгулова. Он и так с подозрением косился на меня.

Не стал я рассказывать, как подарочные гранаты чуть не подвели меня под уголовку. Точнее, не сами эФки, а мой дурной язык.

Тогда, возвращаясь из Чечни через Владикавказ и Минводы, я наивно держал гранаты Вахида в карманах.

Глухой ночью автобус остановился в Минводах, и все, кто не спал, вышли покурить.

Тут-то и подошёл мент. Оглядев мою военную форму, грубо вопросил:

— Оружие-боеприпасы везёте?

— Ага! Полная сумка гранат! — ответил я злым спросонья голосом.

«Что я ляпнул!» — мгновенно проснулся я, вспомнив о гранатах в карманах бушлата.

На моё счастье, мент оказался обидчивым и незлобивым. Пробурчав что-то невнятное, он решил не дразнить спящих людей.

Так что спасло меня только чудо.

Вахид, заметив подозрительный взгляд Раимгулова, дружески похлопал меня по плечу:

— Петро — мой брат! Вместе учились в Волгограде, в интернате. Так что не подозревай его. Честный парень!

— Эт точно, честный! — вздохнул я печально. — Потому ни квартиры нет, ни денег. Шеф мой Калинкин отказывается давать жильё, хотя это его обязанность. Как командира. Пришлось мне в суд подавать.

Вахид улыбнулся:

— И квартиру сразу дали?

— Ага! Догнали, и ещё раз дали. Судья Московского военного суда полковник Павлёнок ехидно спросил: «Это иск у Вас? Или исковое заявление?» Я наивно ответил, что ничего не понимаю в терминах, поэтому адвокат всё составлял. Павлёнок-собака опять пристаёт. Мол, угадай с первого раза. Ну, говорю, пусть будет иск. Павлёнок обрадовался: «Ага! Не угадали! У Вас не иск, а заявление. Поэтому возвращаем без рассмотрения».

Вахид лукаво усмехнулся:

— Ты захвати в плен Калинкина, да вместо выкупа запроси квартиру! Или нет у него квартир?

— Как же! Нет! Консорциум по всей России строит многоквартирные дома. Целый завод железобетонных изделий на них работает в Москве. Даже сюда, в Аргунское ущелье, присылает свои бронеколпаки. Поездом тащит до Грозного, а затем фурами — сюда. По всему периметру погранотряда на Тусхарое установили. Сделаны колпаки по ультрасовременной нанотехнологии! Поэтому цена вышла космическая, будто колпаки — из чистого золота!

— Чего? Какие нанотехнологии? Какое золото! — удивился Вахид. — Колпаки эти делали на старом разваленном эРБэУ (растворо-бетонном узле) Итум-Калы! Там же плели заборы из ивовых прутьев. Назвали донскими казачьими плетнями.

Да уж! Казачьи, с Дона-батюшки!

Видел я накладные-бумаги на эти кривые плетни. Цена, с учётом «доставки с Тихого Дона», запредельная.

Золотые плетни, золотые бронеколпаки!

Много золотишка намыл полковник Калинкин в мутной воде дикого Аргуна, много.

Однако самого этого пухлого нежного полковника изловить в ущелье почти невозможно.

В отличие от нас, безденежных офицеров, его толстая морда никогда не передвигается автотранспортом. Только вертолётами, только с надёжной охраной.

«Вахид, наверное, выловил бы моего любимого шефа да потряс на предмет золотишка» — вздохнул я, поглядывая на стену комнаты.

— Что, рисунок понравился? — спросил Вахид.

Сфокусировав взгляд на небольшой картинке с изображением горской сакли, я спросил:

— А что это?

— Окраина Итум-Кале. Старинный рисунок, 1840 года.

— Странно! Неужели чеченцы тогда рисовали?

— Брат! Это же Лермонтов рисовал! Ты что, не знаешь?

Смутившись, я что-то пробурчал. А Вахид попросил хозяина дома, крепкого рыжебородого парня, принести ксеру рисунка.

Когда хозяин вернулся с копией, я уставился на большую пластиковую кобуру пистолета, закреплённую на его поясе:

«Автоматический пистолет Стечкина! Откуда?»

Заметив мой взгляд, Вахид мрачно усмехнулся:

— Трофейный! 21 февраля наши «хлопнули» в ущелье Мартан-Чу целый взвод спецназа!

Видя, что настроение моё совсем испортилось, он постучал по наручным часам на своей огромной лапе:

— Сейчас — почти час ночи. Давай так. Отвезём вас поближе к блокпосту. Скажете, что удалось скрыться от погони. Остальные погибли. Извини, брат! Война есть война!

глава 2

Спецназ. Чёрный день календаря

— Поздравляем, сержант! — первые слова, которые услышал Антон, очнувшись в госпитальной палате.

— С чем? — разлепил он спёкшиеся губы и попытался сфокусировать левый глаз на расплывающейся белой фигуре доктора. — С чем поздравляем?

Пересилив боль, контрактник дотронулся до головы, забинтованной вместе со вторым глазом.

— С днём рождения! Сегодня — 23 Февраля!

— Так это. Ну! — замялся сержант. — Так День защитника это! А я летом родился!

— В этом году, 2000-м, у тебя второй день рождения! — улыбнулся доктор. — Ладно, Филиппов, не разговаривай. Береги силы.

— Глаз живой? — потрогал повязку Антон.

— Живой-живой! Только нос твой придётся лепить заново. Срезало как бритвой! Да не волнуйся, новый слепим. Лучше прежнего!

Антон закрыл глаз и попытался вспомнить, как он здесь оказался, в тепле и безопасности. Ведь целую неделю их группы 700-го отдельного отряда специального назначения шли по кручам чеченских гор, прикрывая пехоту.

Три группы спецназа были усилены пехотными арткорректировщиками и сапёрами. Всего — 35 «штыков».

Далеко внизу, в ущелье Мартан-Чу Шатойского района, буксовала в грязи и рычала бронетехника 15-го мотострелкового полка.

Полк шёл к селу Харсеной, а спецназ прикрывал движение сверху.

Спецназовцы шли чрезвычайно медленно, по пояс утопая в глубоком рыхлом снегу и ночуя без «спальников» прямо мёрзлой земле.

Появились простуды и даже обморожения.

На восьмые сутки тяжелейшего изнуряющего марша по заснеженным горам — долгожданный приказ:

— Сосредоточиться в районе села Харсеной. Ночёвка. Утром 21 февраля заменят мотострелки. А вам спасибо! И — домой, в родной Псков!

Всё, штыки — в землю!

Командиры, и сами измотанные донельзя, тоже ночевавшие на голой мёрзлой земле, решили «не напрягать» бойцов перед возвращением домой. Приказа на выставление боевого охранения и оборудования позиций к обороне они не отдали.

Да какое тут охранение, когда вылит мокрый мерзкий снег, а мороз так норовит усыпить навеки!

Но тихое морозное солнечное утро 21 февраля приободрило и навеяло прелестное пушкинское:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит!

Вусмерть замёрзшие бойцы развели костры и, сложив автоматы в пирамиды, уселись прогреваться.

Через десять минут от бушлатов уже валил пар, а долгожданное тепло разливалось по телу. Блаженство!

Поглядывая на бойцов, прикрывших глаза, капитан Калинин шутливо сказал:

— Пора, красавица, проснись!

Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроре!

И напомнил, что очень скоро — замена. И, как следствие, встреча с родной северной Авророй.

— Филиппов! Рация работает? Или батареи «сдохли»? — обратился ко мне старший лейтенант Самойлов.

— Скоро «сдохнет»! Но хватит до нашей замены. — пояснил я, включая рацию.

— Сообщи, у нас всё нормально. Рацию отключаем, батареи почти «сдохли»! Включимся только в самом крайнем случае.

Посмотрев на часы, старлей добавил:

— А чего может случиться? Через пару часов — замена!

Однако судьба наша уже висела на волоске!

Прямо посреди нашего походного бивуака разорвалась одна граната, затем — другая! Над головами засвистели пули.

Били очень точно, сверху, сразу с двух сторон.

Огненные нити пулемётных трассёров мгновенно пришили к снежному покрывалу сразу десяток бойцов. Они не успели дотянуться до автоматов, стоящих в пирамидах.

А добивали спецназовцев гранаты, рвущиеся рядом.

«Вот она, расслабуха! И цена за неё!» — мелькнула скорбная мысль, когда я наблюдал, как пулемётная очередь прошивает мою радиостанцию. Парочка метров до неё, а уже поздно! И автомат мой — там же, в пирамиде!

Мы лежали около дерева, высматривая нападающих.

Заметив чёрные фигуры, я бросил гранату, затем — вторую.

И — всё, я — безоружен! Бери меня тёпленьким!

Боевики приближались быстро, но осторожно, чтобы не попасть под огонь выживших спецназовцев.

«Ага! Пулемёт работает! Живы наши! Второй работает!» — радостно думал я, слыша пулемётные злые очереди.

Рядом, у ствола берёзы, отстреливался из пистолета Стечкина наш командир, Самойлов.

— Русский Ванька, сдавайся! — услышали мы гортанный злобный крик. — Ванька! Сдавайся!

Пулемётчик, лежащий невдалеке от нас, не выдержал и встал во весь рост. Направив ствол в сторону врага, он крикнул:

— Сдавайся? Щас покажу, сдавайся!

И тут же рухнул, как подкошенный. Пулемётная вражеская очередь прошила его насквозь.

Сразу же рядом с нами рванула граната.

— Нога! — крикнул я, почувствовав резкую боль.

— Ранило? — выкрикнул мой друг, Витёк, лежащий совсем рядом. — И меня ранило! Ничё, продержимся!

Хотел он ещё что-то добавить. Но разрыв гранаты заглушил его голос. В руку мою впились злые осколки.

— Витёк, живой? — крикнул я, пытаясь сделать себе перевязку.

А в ответ — тишина!

Быстро оглянулся.

Друг корчился на снегу, хрипел, обливаясь кровью.

«Ранение в горло!» — сообразил я.

И тут — разрыв гранаты. Прямо перед носом!

Кровь хлынула, как из брандспойта. Пытаясь заткнуть рану, я уткнулся лицом в рукав бушлата. И на мгновенье потерял сознание.

Когда очнулся, почувствовал сильнейшую слабость и полнейшее безразличие к своей судьбе.

Бой стих. Вместо автоматных очередей слышалась речь на ломаном русском.

Невдалеке детский голос радостно сообщил:

— «Стечкин»! Автоматический! Я нашёл!

— Стреляй! Добивай солдат! — ответили ему грубо.

И тут же послышались частые хлопки пистолетных выстрелов.

Открыл я слипшийся от крови глаз. Вижу — сапог рядом с моей окровавленной головой.

«Всё! Пристрелит!» — понял я, закрывая глаз.

Выстрел, ещё один!

Хрипы, слышные неподалёку, прекратились.

«Витька убили!» — пришла грустная догадка. — Сейчас моя очередь!»

Однако боевик почему-то медлил.

Видимо, он отвлёкся на Витька, когда я открывал глаз. А сейчас, глядя на моё окровавленное лицо, посчитал меня мёртвым.

Хмыкнув, боевик приподнял мою руку и снял часы:

— Дешёвка!

В моё ухо впились грубые пальцы и приподняли голову.

«Щас ухо отрежет!» — понял я. — Как бы выдержать, не крикнуть! Если поймёт, что я живой, сразу застрелит!

Приготовился я к мучительной смерти.

Но услышал брезгливое:

— Цепочки нет! Нищий!

Спас меня православный крестик, подаренный мамой, спас!

Именно она убедила меня, что никакой цепочки, ни серебряной, ни тем паче золотой, не надо! Обычная нить, и всё!

Спасает ведь не золото, а крест!

Голова моя, отпущенная чёрными пальцами, шлёпнулась на снег.

Боевик сделал пару шагов в сторону. Сразу — выстрелы из «Стечкина».

Похоже, добили командира нашего, Самойлова!

Затем — опять одиночные выстрелы. И — гранатный разрыв.

Бой длился недолго, не более получаса. Добивали и собирали оружие минут пятнадцать. И всё смолкло.

Но посмотреть и тем более встать я не мог. Сил вообще не было. Голова кружилась, как будто я катался на карусели. Тошнило сильно.

Так и лежал пару часов, пока не пришло подкрепление.

Мой тихий стон сразу привлёк внимание:

— Второй живой! Один контужен, внизу лежит.

Сообразив, что это наши, я заорал благим матом, почувствовав страшную боль.

— Промедол ему, быстро! — услышал я приказ.

— Сколько погибло? — через силу спросил я санинструктора, делавшего перевязку.

— Из 35 человек выжило только двое! — вздохнул он. — Тебе повезло! Нос срезало осколком, кровищи натекло. Вот и приняли тебя за убитого!

Теряя сознание после двойной дозы обезболивающего, я успел прошептать:

— Мама! Твоя нить от крестика меня спасла!

глава 3

Вызывай огонь на себя!

Слушая раненого и чудом оставшегося в живых спецназовца, я вспоминал рассказ моего деда-фронтовика.

Вот этот рассказ:

Февраль 1943 года выдался на заснеженном Доне страшно холодным. Злая вьюга заметала и заметала наши траншеи, отрытые на левом, низинном берегу великой реки.

На обрывах противоположной стороны виднелись домишки Ростова-на-Дону.

Фашисты прекрасно подготовились к нашему штурму.

Внизу, под самым обрывом — линии немецких траншей. В толстый лёд реки вмонтированы пехотные мины и всякие хитрые приспособы.

— Внимательно смотри, ротный! — указывал на приспособы комбат майор Мишин, стоя в траншее с биноклем в руках. — Запоминай! Ночью твоя рота на штурм пойдёт.

В предвечерних студёных зимних сумерках чётко просматривались линии траншей фашистов, сизый дымок костра.

«Странно!» — думал я, протирая стёкла бинокля. — «Поговаривали ведь, что штурм начнётся в конце феврале. Войск-то пока маловато у нас. Колонна техники только вчера прибыла. Солдаты не успели блиндажи сработать. Одни только траншеи. Лишь демаскируют наше расположение своими кострами да дымом полевых кухонь».

— Сегодня ведь 7 февраля! — опустил я бинокль. — Слух был, в конце месяца начинаем!

— Слухи-слухи! Одна бабка сказала! — незлобно проворчал комбат. — Ты давай внимательно смотри, где на льду мины установлены. Чтоб в темноте не нарваться!

— А что, сапёры не пойдут снимать?

— Они на правом фланге все. Не успеют! — отрезал майор. — Твой выход — в час тридцать. Понял? Маскхалаты не надевать!

— Как не надевать? На белом снегу будем как в тире! Враз расстреляют!

— Не брать маскхалаты! Это приказ! У вас — особая задача. Слева — справа пойдут другие подразделения. Вы пойдёте в лоб. Понял? Главное — побольше шума. Орать и стрелять. Патронов не жалеть!

— Без артподготовки? — удивился я.

— Будет тебе артподготовка. Но небольшая. Подавят немцев, засевших в траншее под обрывом. Чтоб легче брать тебе было.

— Так нас сверху перестреляют как курей!

— Старлей! Много вопросов! — разозлился майор. — Повторяю ещё раз. Справа-слева пойдут другие роты. Немцу будет не до вас. Так что слушай и выполняй!

— Так точно выполнять! — вздохнул я.

Комбат злобно сверкнул глазами, отстранившись от бинокля. И продолжил:

— Следом за вами на лёд будут пущены плоты. Видел в камышах? Сапёры готовят.

— С личным составом? Но потопят же сразу!

— Не потопят. Плоты будут пустые. Следом полетят всякие чурки, изображающие пехоту. Понял?

— Не понял!

Комбат опустил бинокль и как-то виновато посмотрел на меня:

— Петро! Тактика такая! Понимаешь? Ежу понятно, что в лоб штурмовать — смерти подобно. Надо быть дураком, чтоб так штурмовать! Поэтому твоя рота создаёт только видимость наступления. Понял? Основные силы пойдут в другом месте.

«А мы что, дураки? Мы-то зачем попрём в лоб? Чтоб постреляли всех, как куропаток?» — мелькнула у меня крамольная мысль.

Комбат ещё раз тяжко вздохнул и выдавил:

— Твоя задача — вызвать огонь противника на себя! И всё! Больше — никаких задач. Главное тебе — преодолеть Дон и захватить нижние траншеи. Сиди там и отстреливайся. Главное для тебя — выжить. Усёк?

— Усёк! — отрапортовал я.

И холодок пробежал по моей спине. Ежу ведь понятно, что выжить на льду реки, под мощнейшим артобстрелом, невозможно. Кого осколки снарядов не достанут, утопнет в ледяной чёрной воде!

Вспомнилось мне странные, непонятные с первого взгляда, приготовления.

Выше по течению Дона танкисты 2-й отдельной танковой бригады подполковника Кричмана трое суток поливали лёд водой, наращивая его слой. Причём вмораживали доски и даже брёвна.

Зачем?

На вопросы хитрые танкисты не отвечали.

Лишь смеялись и предлагали приносить коньки. Мол, зальют каток да пригласят фрицев на хоккей.

Посмотрев на комбата, я не удержался от вопроса:

— Зачем танкисты лёд укрепляли? Танки пойдут?

— Молодец! Догадался! — похвалил майор. — Где им ещё идти? Мосты через Дон взорваны. А Кричман, хитрый еврей, сообразил о ледяной переправе!

Возвращаясь в траншею своей роты, я спотыкался в темноте о мёрзлые кочки и матюкался. Понимал, что солдаты пойдут на верную смерть. Кого не подстрелят немцы, тот неминуемо утонет в ледяных водах Дона-батюшки.

Но что прикажете делать, ежли приказ такой поступил?

Кстати, утром тоже приказ был идиотский. Смертельно идиотский.

Утром пригласили нас в штаб. Ничего необычного.

Но! Вместо привычного блиндажа все построились на заснеженном бело-чёрное поле возле траншей.

К столбу, вкопанному в землю, присобачили большую топографическую карту. Вокруг уже стояли, толкаясь для сугрева, офицеры батальона и приданных подразделений.

Комбат вышел чуть позже.

Картинно, как на учениях, начал было майор тыкать длинной указкой в трепещущую на ледяном ветру карту, но… Противоположный берег Дона окрасился вспышками выстрелов немецких орудий.

— Твою мать! — только и слышалось из нашей шеренги, когда мощные разрывы снарядов начали рвать заснеженную землю совсем рядом. Комья мёрзлой земли, перемешанной с колючим злым льдом и снегом, нещадно осыпали наши беззащитные головушки.

— Стоять, твою мать! Трусы, бл..дь! — орал комбат, продолжая тыкать указкой в пробитую осколками карту.

Офицеры наши, конечно, стояли, повинуясь приказу.

Но слушать ничего не могли.

Какое там слушать, если в любую секунду разнесёт тебя к ё..й матери! На куски разнесёт!

Сразу вспомнилась мне страшная кровавая мясорубка весны 1942 года подо Ржевом, когда приходилось наступать «в лоб», прямо на пулемёты немцев. Наступать по трупным полям, заваленным телами погибших наших солдат. Трупы эти, гниющие и зловонные, лежали в несколько слоёв.

— Ложись, твою мать! — сильный удар повалил меня на снег, вытряхнув тяжёлые воспоминания о Ржеве.

Краем глаза я успел заметить, как секундой ранее капитан-артиллерист молча рухнул на землю, заливая кровью снег. Голова его, срезанная как бритвой, катилась по земле.

— Довыёб..сь, бл..дь! — шипел лейтенант-связист, ударивший меня.

Комбат, видимо, специально устроил картинное совещание, чтобы намекнуть немцам на готовящийся сегодня штурм. Чтобы понял противник направление главного нашего удара.

А теперь комбат подтвердил мне направление главного удара. И на самом острие должны быть мы!

— Нарушишь приказ — пойдёшь под трибунал! — наставительно, по-отечески предупредил меня майор и отправил готовить роту к штурму.

«Но как же мины?» — раздумывал я, спотыкаясь в кромешной темноте о мёрзлые кочки. — «На реке, на минном поле, поляжет вся моя рота! Вся поляжет!»

И вдруг, развернувшись, помчался в расположение сапёров.

Солдаты, подсвечивая фонарями, тюкали топорами, готовя плоты для «липовой» переправы.

— Выручай, брат! — подскочил я к давнему знакомому, командиру сапёрной роты капитану Иващенко. — Дай пару солдат для разминирования!

Выслушав меня, капитан задумался:

— Под расстрел меня подводишь! Не было приказа!

Однако тут же похлопал меня по плечу:

— Ладно! Скажу, что лёд проверяли, выдержит ли наши плоты.

И вскоре белые маскхалаты сапёров исчезли в белом мглистом ледяном рисунке Дона.

Осветительные ракеты, запускаемые немцами, не обнаруживали бойцов. Фашистские пулемёты татакали нехотя, не видя сапёров.

Минуты бежали медленно-томительно.

Поглядывая на часы, я начинал злиться:

«Зря втянул друга в это дело! Не успеют разминировать!»

Но сапёры успели!

Вернулись они, подгоняемые грозным рёвом начавшейся артподготовки. Сержант, вытирая руки о маскхалат, показал мне ориентиры:

— Видите на берегу разбитое дерево? Идите прямо на него. Там — первый проход. Второй — насупротив ихнего блиндажа.

И через несколько минут мы, подбадриваемые музыкой бога войны, выскочили на скользкий лёд.

Добежав до середины реки, я заорал:

— Огонь! Ур-р-ра! Вперёд, ребята!

Вперёд-то вперёд, но!

Ожившая немецкая траншея начала поливать нас пулемётным огнём. А сверху, с недобитых позиций артиллерии, лёд начали крушить снаряды и мины. Река за нашими спинами будто встала на дыбы, поднятая мощными гулкими разрывами.

Мысль у всех была только одна, придающая сил и заставляющая мчаться как на пожар:

«Успеть до берега! Не то утопят нас фрицы!»

Успели мы, успели!

Дон за нашими спинами превратился в сплошное крошево льда и огрызков плотов, пущенных сапёрами.

Но мы уже были в траншее. И, дико матершинно ревя, расстреливали автоматчиков.

Через несколько минут и траншея, и блиндаж были нашими!

Теперь можно вздохнуть и посчитать наши потери.

Но как это сделать, когда сама темнота содрогается от мощных разрывов и смертельного рёва?

Пытаясь рассмотреть в красных огненных сполохах линию траншей, я чуть приподнялся и выкрикнул фамилию своего помкомвзвода:

— Чабаненко! Живой?

А в ответ — тишина! И сразу — сильнейший удар по голове. Яркая вспышка, похоронный звон и… тишина!

— Ну давай, открывай глаза! — привёл меня в чувство усталый голос.

Голова жутко болела и кружилась, всё тело будто онемело, сильная тошнота мешала думать.

Еле-еле приоткрыв глаза, я увидел палатку и людей в белых грязных халатах.

— Где я? Где рота? — прошептал я.

— Лежи молча! В госпитале ты. А роты твоей нет! — отрезал недовольный голос. — Твой солдат один остался. Он и переправил тебя через реку.