Страшная граница 2000. Часть 3

Петр Илюшкин

Третья часть книги о боевых действиях в Чечне и Дагестане, о военных мошенниках, о детдомовском детстве героя, о его лейтенантской туркестанской службе. Книга содержит нецензурную брань.

глава 9

Автомобильная фамилия

Мein Bruder по военной бурсе Коля Пшеничный нагрянул в Старгополь, как снегопад в июле.

И, как всегда, потребовал лучшего в мире туркменского плова. Который, по уверению друга, готовит исключительно и только моя жинка Леночка.

Широкой, как лопата, ладонью майор милиции зачерпывал ароматный плов и басил, поднимая рюмку чая:

— Будь здрав, боярин!

На двенадцатом спирто-чае наши глотки взревели:

— Пили мы, мне спирт в аорту проникал!

Хряпнув ещё немного, мы провозгласили тост за великого человека, автора песни:

— Ну, за Владимира Высоцкого!

А чуть позже, перебрав все смешные училищные случаи, решили провозгласить здравицу нашему курсантскому взводному. И…

— А как его фамилия? — наморщив лоб, остановил я радостный бег наших воспоминаний.

— Ну ты даёшь! Лучшего друга Крымова забыл! — рассмеялся майор. — Он же тебе бесконечные наряды вне очереди объявлял. За строптивость. А ты забыл!

— Ёк (нет)! Крымов — это сержант, замОк (замкомвзвода)! А кто взводным-то был?

Коля наморщил лоб и поставил на стол рюмку:

— Хм! Лейтенант… Э-э-э! Лейтенант… Э-э-э…

Чтобы помочь уставшему другу, я начал усиленно чесать затылок и накручивать казачий бравый ус.

И выкрутил-таки глубокомысленную мысль:

— Автомобильная у него фамилия! Помнишь, на ушастом «Запорожце» наш литёха ездил?

— Ну да! А курсанты каждый день чинили этот драндулет! — улыбнулся Коля, продолжая морщить лоб.

Видя бесперспективность его умственной бурной деятельности, затуманенной зелёным чаем, я предложил единственно верный ход:

— Нарисуй машину! Фамилия и выскочит!

Когда мой васнецов-репин начертал на бумаге некое подобие чебурашки, я радостно-восторженно хмыкнул:

— Ты прямо Пифагор!

Коля обиженно засопел и воззрился на мою наглую морду лица:

— Какой Пифагор? Что, совсем не похоже?

Пришлось успокаивать друга и напоминать о Золотове, нашем курсантском пифагоре.

Был Золотов довольно-таки туповат в математике. Как говорится, ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Благодаря чему и завалил вступительный экзамен по математике.

Преподаватель, старый и опытный, повздыхал-повздыхал. И решил помочь будущему офицеру, которому в дальнейшей военной службе арифметика была бы совсем лишней.

Нарисовал он круг и спросил:

— Это какая фигура? Круг?

— Круг! — радостно согласился абитуриент.

Преподаватель нарисовал квадрат:

— А это что? Квадрат?

Когда сияющий от вселенского всезнания парнишка согласился, учитель улыбнулся:

— Пифагор! Экзамен сдан!

Так и стал наш Золотов пифагором. Преподаватель же добросовестно выводил нашему тупице автоматические тройки, дабы не отвлекаться от других курсантов. Не пифагоров.

Коля мой опять поднял рюмку чая. Опять поставил.

Наморщив лоб, он поднял руки и сделал крутящее движение, как будто сидел за рулём авто:

— Руль! Ага! Хрулькин его фамилия!

— Та ты що! — удивился я, бросив чесать затылок. — Хруля — це ж курсант першого взводу!

Коля огорчился непопаданию и задумчиво уставился на рюмку. Смотрел он так, как будто видел там зелёного змия.

«Пили мы, мне спирт в аорту проникал!» — с подозрением посмотрел я на друга, припоминая его непьющую курсантскую биографию.

Дело в том, что за всё время училищного бытия Микола пил всего один-единственный раз.

Было сие в зимнем курсантском отпуске.

Ехал он, конечно же, в свой родной хутор. Но курсант Гена Руденко, наш земляк и змий-искуситель, зазвал в гости, в райцентр Даниловка.

— Мыкола долго отбивался от горилки! — рассказывал потом Гена-искуситель. — Але я перемиг! Моя победа! Змусыв выпыты склянку самогону. Чистейшего самогона! И що Коля? Вночи прокидаюся. Дывлюся, сидить Коля на кровати, качается. Тошнит його!

Припоминая то давнее замечательно-смешное событие, я прикидывал состояние друга.

Ночевать-то ему в комнате моего сослуживца, на другом этаже.

Как бы Мыкола не повторил свой давний курсантский подвиг!

Но Коля мой, будучи настоящим ментом, сильно и не пил.

И, поднимая пюмку чая, вопрошал:

— Моторов? Кузовкин? Колесов?

Глубокомысленно-умные размышления пытливого майора закончились ближе к полуночи.

— Хорошо в Туркмении! — ностальгически вздохнул я. — Пьянки там благоразумно совершаются на полу, на ковре. Дастархан, плов, коньяк. И все, кто принял на грудь лишку, тут же и отваливаются. И лежат прямо у дастархана. Красота!

Отправив Николая спать в соседний нумер, я выдал ему лист бумаги. Чтобы, значит, нарисовал фамилию неуловимого взводного, ежли что приснится.

Часа в три ночи дверь нашей комнаты затрещала.

Коля Пшеничный легко и нежно касался фанеры мощными пудовыми кулаками и восторженно шептал:

— Вспомнил! Вспомнил! Глущенко его фамилия!

— Ай молодец! — похвалил я друга, открывая дверь. — Но причём тут автомототехника?

— Ну как же? Кличка литёхи какая? Глушак! Помнишь, у его «Запорожца» всё время глушитель отваливался!

Ай да Коля, ай да сукин сын! Вспомнил!

Как было не отметить этот великий подвиг? Как не вспомнить годы молодые, курсантские?

Мы и продолжили праздник душа, вспоминая всё новые шалопайски-радостные подробности.

Примечание: Мein Bruder (нем.) — мой брат.