Приключения северянина. Сборник рассказов

Павел Александрович Сафонов, 2016

Автор «Записок северянина» считает себя человеком вполне ординарным. Хотя жизненную школу прошел неплохую. Три года службы в Забайкальском военном округе, учеба в Иркутском сельхозинституте на факультете охотоведения, практика на Байкале, год поработал охотником на Енисее в Туруханском районе. И вот волею судьбы оказался в национальном поселке Ачайваям, там он пришел к выводу, что в СССР самая выгодная должность – рабочий. Устроившись слесарем в оленесовхоз, стал жить по принципу «как надо», но не «как все». Что из этого получилось, узнаете из его рассказов.

Летовка

Летовкой называют отгон табуна к морю. Возможно, цель его — напоить оленей морской водой, или освободить их от гнуса, или перемена пастбищ. Скорей всего, и то, и другое, и третье, и еще десяток причин, которые знают опытные оленеводы. Как бы то ни было, это путешествие обязательно каждый год, а зря пастухи ничего не делают.

Второй табун, к которому тяготеет главный зоотехник, должен пройти по Тамани до бухты Шлюпочная. На день выезда, 16 июля, он находится недалеко от озера Анана, вниз по Таманваяму.

Провожает новый директор, Плетнёв Михаил Иванович. Высокий, даже здоровый, толстый, обрюзгший. Нос большой, мясистый, глаза маленькие, глубоко посаженные. Лет сорока. Взгляд стеклянный, через человека. Типичный руководитель. Со всеми прощается за руку. Рука мягкая, пухлая, ладонь огромная. По слухам, закончил академию, вроде сельскохозяйственную. Вельгоше он понравился.

— По-моему, то, что нужно для нашего совхоза. Человек сильный, властный. Направлен от управления.

— Не понравился мне его взгляд. А на сильные личности у меня аллергия.

— Время покажет.

Конечно, покажет. А пока впереди долгожданная тундра с приключениями, охотой и рыбалкой. После двух месяцев мехпарка это радость.

До полчетвертого переправка, заправка, укладка. Обед уже на свежем воздухе. И наконец-то долгожданное урчание мотора. Вездеход загружен и перегружен. Бензин, посылки, продукты, спальники, кимитаны, мешки, ящики. Ничего лишнего, но повернуться негде. При норме загрузки — тонна, перегруз как минимум двойной. Торсионы смягчают удар, но упорам на кочке достается. Лязг гусениц, грохот ударов, рев движка — обычная музыка вездеходных путешествий.

Проводником Федя Вельхихей. Волосы густые, прямые, черные, жесткие, как проволока. Это, не смотря, можно сказать про любого чукчу, за исключением разве что стриженых. Скуластый, глаза печальные, серьезный. Неулыбчив, что для человека этой национальности редкость.

Человек шесть учеников лет по четырнадцать-шестнадцать. Одному даже двенадцать. Его зовут Артур, он сын бригадира.

Десять километров дорога идет по левому берегу Апукваяма до сопочки Горелой. От нее поворачивает вправо, петляет пять-шесть километров между сопками по долине, извилистой и узкой. На выходе из нее довольно большое озеро, там всегда гнездятся лебеди. Дальше пошли болота, вперемешку с сопками и твердой тундрой, несколько куюльчиков. По пойме реки деревья: ольха красная и белая, тополь, ива — все невысокие, корявые. На куюлах кустарник — ольхач, карликовая береза. На склонах сопок — кедровый стланник. На твердых тундрах — лишайники, на заболоченных — травы. Видовое разнообразие огромно.

Сопки, сопочки, горочки, куюльчики, кустики, кочки, озерца, болота и болотца. Местность сверхпересеченная. Ровная твердая тундра — радость для вездеходчика редкостная. Обычно вторая передача, средняя скорость — десять километров в час. Иногда на третьей, а иногда на первой, да на бревне.

На дороге есть два куюла, очень неприятные. Один — на повороте с Горелой, другой — на выходе из долины. Неширокие, метра три. Берега травянистые. Стоишь — качается. На дне тина, палки уходят. Где твердое дно? И есть ли оно? Их пройти — самая морока.

Первый куюл Илья Иванович проходит удачно.

На середине долины машину чувствительно встряхнуло.

— Этот камень надо отбросить, он мне каждый раз нервы портит.

Он даже не пожалел время на остановку. Надо монтировку прихватить, руками-то не очень. Вельгоша уже пробует раскачивать, уцепившись пальцами за выемку у земли. Монтировка глухо звякает чуть ниже края. Тот же звук ниже и еще пониже.

— Скальный выход!

Снаружи только маленькое серое пятнышко, а трясет через все пять катков. Справа куюл, слева склон, даже меж гусениц не пустишь. Туда считай правую сторону, оттуда — левую.

— Последнее слово за природой, поехали.

На втором куюле пришлось поработать, пару раз бревно перецепили. Болотина, куюл с обрывистыми берегами, дорога по берегу Виллейкина, ровное твердое плато, на котором дорога теряется, но в конце его ориентир — орлиное гнездо. У него дорога вновь вырисовывается и ведет к культбазе на Миргепиле — притоке Ачайваяма.

Время 10 часов. Спидометр — 1145. Когда выехали, было 1106, итого 39 километров за шесть с половиной часов. Негусто. Пешком можно быстрей дойти. Но пешком столько груза не утащишь. Все-таки старичок доброе дело делает, только вот бензин кушает… Отдохни, милый, мы пока поспим, на сегодня хватит.

Все культбазы, кроме Нанкичнатваямовской, строились под руководством Вельгоши, в бытность его директором. Завозные, из соснового бруса, просторные и теплые. Времени и средств он на них не пожалел. Каждой бригаде по культбазе. Зимуют в них только в самые лютые зимние месяцы. Остальное время в движении — для сохранения пастбищ. Рядом с культбазой постройки — сарайчики на сваях для продуктов, палаток, нарт и всякого барахла.

Главный зоотехник спешит. В девять утра мы в пути. Куропачата уже на крыле, встретили три выводка. На каждом озерке утиная семья. Искать малышей, чтобы посмотреть, какие они, некогда. Родители при нашем появлении отплывают подальше от берега.

Через пару десятков километров начинается Анана. Анана — святое озеро чукчей. Красавица. Трехкилометровое голубое блюдечко в обрамлении гор и сопок. С востока его отделяет от моря зубчатая скала полуторакилометрового Гребня. С севера маленькие холмики вперемежку с озерцами. С запада, где дорога выходит к озеру от культбазы, идет ряд сопок в форме правильных египетских пирамид.

Вода в озере застоявшаяся, пить ее невозможно. Питают его маленькие многочисленные куюльчики — ручейки с прозрачной водой. На юго-востоке недлинная протока соединяет Анану с Таманью. Вода в ней неподвижная. Ниже устья этой протоки, где-то на полпути Тамани к морю, есть водопад. Пастухи говорят, большой. Настолько большой, что морская рыба одолеть его не может. Поэтому в озере живет рыба только одного вида — эндемика Ананы. Похожа на речного гольца, но по форме рта сильно отличается от него. И цвет яркий, красно-оранжевый. Рыбу из озера есть невозможно из-за запаха тины. Желудок ее набит озерными блошками.

А в реке она охотится на своего собственного малька, и запах исчезает полностью. Каннибализм не мешает ей быть вкусной и жирной — «одинаково олень». Основная ее особенность — она не портится в течение двух недель, если лежит в прохладном месте. Ни один речной вид не выдерживает двух-трех суток. А хариусу достаточно нескольких часов.

Пройдя по южному берегу озера, дорога поворачивает вправо вниз по Тамани и, проследовав по болотам и кочке километров двадцать, приводит наконец к палаткам Алексея. Кроме одной большой общей палатки, стоят еще две маленькие. Одна — чумработницы Марии, пенсионерки. Муж ее, Кияв, растворился в Аутанваямских озерах десять лет назад во время приступа белой горячки. Выскочил из палатки, спасаясь от какого-то призрака, и пропал, поиски его ни к чему не привели. Может, утонул, а может, медведь съел. Пастухом был выдающимся и, по слухам, мог оленя направлять взглядом.

С Марией ее приемная дочь Эмилия. Ей семнадцать, месяц назад закончила десятилетку, но дальше учиться не хочет.

Во второй палатке живет бригадир. Непонятно, зачем она ему понадобилась? Не лень ему ставить каждый раз, когда основная полупустая. Люся осталась с детьми в поселке. Возможно, для сына, но последний стал жить в общей.

Кроме Паши в табуне еще Арэт, невысокий, с непропорционально большой головой, пастух в расцвете сил. Андрей помоложе Арэта, ему лет тридцать. Миша Тынетегин, эвен, что в среде пастухов явление редкое. Миша часто делает ошибки в разговорной речи, что всегда вызывает бурный смех. Чукотский язык — язык звуков. Когда делаешь ошибку в произношении, на лице чукчи появляется презрительное выражение. В чукотском языке есть слово «льге» — настоящий. Так юрта — льгеяяна — настоящее жилье. А дом из соснового бруса — землянка. Стало быть, чукотский язык настоящий, русский и английский — тарабарщина зеленая. Эта подчеркнутость большинству прививает твердое нежелание изучать чукотский, хотя язык, конечно, интересный, но далеко не самый «льге».

Но Миша не обижается, смеется вместе со всеми, выставив далеко вперед зубы, позаимствованные, видимо, у лошади.

Он и Паша — табунные юмористы. Если в палатке слышится взрыв хохота, значит, кто-то из них что-то отмочил. Миша отсидел пять лет за участие в убийстве. Он единственный из всей табунной братии, кто побывал в этом учреждении.

Последний представитель бригады — старик Алек. Давно уже на пенсии, но дома, видно, ему нечего делать.

Все пастухи низкорослые, с короткими ногами. Тундра формирует именно такой вариант, хотя по тундре длинноногому ходить удобнее.

Бригадир давно уже ждет нас — необходимо кочевать. С помощью вездехода это много легче. С раннего утра собраны все палатки. Вездеход под общей горой из шмуток потерял свою форму и издалека выглядит движущейся кучей. Люди ушли с собаками пешком. В вездеходе только женщины и Федя. Он показывает дорогу. Через час, пропрыгав по кочкам четыре километра, подъезжаем к новому лагерю на левом берегу Таманваяма. Речушка неприятна крутыми берегами, воды в ней на перекатах по колено.

Старшой дал добро на рыбалку:

— Мясо уже всем приелось, давай.

Сам остался благоустраивать вездеход. Табуну надо успокоиться. Им займутся завтра.

Алек предложил две удочки на длинных удилищах.

— Выбирай.

Одна блесна белая с красной полосочкой, другая — желтая.

Блесны самодельные, без жала, небольшие.

— Какая лучше?

— Одинаково хватает.

Белая подойдет. Желтую взял Миша.

Так далеко вниз рыба от озера не спускается. Придется подниматься до тех мест, где она есть. По дороге натыкаемся на утиный выводок. Пять маленьких серо-желтых шариков-утят раскатились в прибрежной осоке. Они еще покрыты пухом, видно, совсем недавно из яиц. Мать, серая утка, раскинув неловко крылья, с трудом отгребается от берега. Протяни руку — и схватишь. Но даже быстрой лисе ее не взять, всегда будет на сантиметр от щелкающих зубов.

— Не стреляйте, они еще маленькие.

Даже на «вы», ну и Миша!

— Миша, как ты себя чувствуешь? Кто ж уток в июле стреляет?

Он довольно улыбается, с удовольствием демонстрируя свои зубы.

На первом же перекате он ловко выхватывает из воды килограммовую рыбину. Все его дальнейшие броски удочкой ни к какому результату не приводят.

До следующей удачи пришлось продираться сквозь прибрежные заросли километра три. Каждый перекат манит и обещает, но ничего не дает, как девушка.

Мише снова повезло первому, он выхватывает две подряд. Как он видит, непонятно. Журчащие, переливающиеся через камни струйки. Ни мелькания чего-то подозрительного, ни всплеска. Чистая, прозрачная вода. Но он кидает и кидает. Ну и терпение! Тренируйся на здоровье. Надо попробовать повыше, там омут.

Место симпатичное. Поворот, русло узкое, а рядом с быстриной тиховод. Глубина выше роста и до дна не просматривается. Удочка без грузила и без поплавка, блесна с крючком и леска. Глубину надо поймать самым точным методом — на глазок. Удилище достает почти до стремнины. Блесна булькает на входе струи в поворот. Леска показывает ее прохождение по водовороту, верхний конец удилища надо пустить за ней, пока блесну не вынесет на поверхность. Леска натянулась, удилище дрогнуло. Рывок — пусто. Наверное, зацепилось за камень. Еще бросок, рывок, снова пусто. Но это не камень и не ветка, рывок был с биением. Крючок тупой. Плоских камешков под ногами в изобилии, вывести жало — дело одной минуты. Бросок, рывок — есть! Красно-желтая красавица крутится на песке. Даже с крючка снимать не надо, слетает сама — заусеницы нет. После восьмого броска как отрезало. В этой яме было восемь штук, вот они, пляшут на песке, сверкая медью и золотом. Тут больше делать нечего. Надо идти вверх или заканчивать рыбалку. Миша поймал две. Итого: тринадцать. Общий вес больше пуда.

Наверное, хватит.

— Хватит, — соглашается Миша, — уже есть хочется.

Пастухи реагируют на нашу добычу индифферентно. Одна Мария искренне радуется.

— Молодец, Патя!

Эмилия тоже никак. Никого она не замечает, ни к кому не тянется. Странно, в семнадцать девушке должно быть все интересно.

Едят все с удовольствием, вылавливая рыбу из общей миски руками и туда же бросая кости. Мельгитанам варится то же, но в отдельной кастрюльке.

Начался дождь. Мелкий, нудный. Погода хмурилась все дни, а с этого все обложило насмерть, словно облака прижались к земле, и мелкие капли дождя-тумана нудно зазудели по палаткам.

Над вездеходом натягиваем тент. Комната у нас на двоих получается шикарная. Скамейки вдоль бортов играют роль кроватей и диванов. В спецящиках варенье, сгущенное молоко и всякие консервы. Спидола, свет от аккумулятора. Днем работа, вечером чаепитие, беседы. Изредка заглядывают гости.

Мария называет вездеход магазином. Продукты здесь лежат, и она перед готовкой приходит их «покупать».

Основная работа — война с копыткой. Оленеводы отлавливают животных, валят и держат. Илья Иванович заскабливает пораженный участок ноги, мажет мазью и делает укол антибиотика. Надо попытаться ассистировать, дабы не стать дармоедом. Особой трудности нет. Тупым скальпелем выскабливается пораженный участок мышц и кожи до живой ткани. Пораженная часть черная, без кровоснабжения, сходит легко. Олень сопротивляется недолго. Чувствуя силу, лежит напряженный, но не бьется. Когда скальпель начинает ходить по живому, олень может преподнести сюрприз в виде нокаута. Опытный пастух, конечно, ногу не выпустит. Молодежь, случается, отпускает и как завороженная смотрит на мелькающее черное копыто. Пару раз оно пронеслось в непосредственной близости от челюсти, но бог и осторожность спасли, и фул-контакта не произошло.

Иногда ловят животных, пораженных некробациллезом выше колена. Такие идут на мясопитание. Делается все без каких-либо эмоций. Пастух коротко сует нож меж ребер. Вздрогнув, животное начинает клонить голову к земле, затем бессильно опускает ее и замирает. Мужчины подтаскивают тушу ближе к костру, остальное — дело Марии и Эмилии.

Последний аккорд в процедуре лечения — укол в мякоть задней ноги. Тут тоже никакой сложности нет. После одного из уколов Алексей рассмеялся:

— Ты — Похтэнкович!

— Что это такое?

Он пожимает плечами и показывает пальцами на свою ягодицу, словно делает укол.

— Тот, кто колет в ж… — объясняет Эмилия.

Выстрелы прогремели неожиданно. Пять, десять… двадцать один. Кто-то напал, что ли? Палят где-то вверху.

Андрей с пастушком несут молодую самку снежного барана.

— Андрюша, вы из нее сито делали?

— Да баран, блин, вверху стоял, а мы в камень палили — туман, ничего не видно! А когда увидели, патроны кончились.

Самочка небольшая, около пуда.

По дороге натыкаемся на поляну дикого луга, хоть косой коси. Охапка его украсит мясной рацион, витамины очень нужны.

Андрей отдает тушу, сам направляется к кочке. Это же теленок! Задние ноги сгнили почти полностью. Оленевод вытаскивает нож из ножен на поясе и прекращает мучения животного.

— С собой брать не будем?

— Зачем он? Кайнын съест.

Кайнын — по-корякски медведь.

В самом деле, только что забили двухлетку, вот еще баран, и рыба съедена не вся. Сколько их кончает жизнь вот так — от ножа или от зубов хищников? Утешает одно — зверью тоже надо. В тундре еду добыть непросто.

Двадцать третьего снова кочевка. Палатку и вездеход ставим на бугорке в форме подковы с плоской вершиной. Он на правой стороне Тамани. На спуске к речке и на подъеме от нее пришлось помучиться — крутые. Когда подходим к берегу, Федя идет на разведку. Стоит неподвижно и смотрит вниз очень сосредоточенно.

— Федя, можно спуститься?

— Можно, только перевернемся!

Если же он произносит «Наверное, можно», значит, действительно можно потихоньку на муфте и тормозах опускать машину вниз в полной уверенности, что она обретет в конце концов опору и заскрипит вниз, а не уйдет мордой вперед и не закувыркается. Вверх подниматься проще: склон снизу виден как на ладони.

Дни один в один. Пастухи уходят и приходят. Мария и Эмилия ставят перед появляющимися миски с мясом и кружки с чаем независимо от того, уходят они на час или день.

Метрах в трехстах бугорок поменьше, на нем живет лисья семья. Люди и лисы мирно сосуществуют. Пастухи в сторону соседей и не смотрят, а лисица-мать поглядывает на нас частенько, но ближе познакомиться не желает. Лисята всегда в движении, всегда в игре.

Бочку с бензином оставляем здесь. Все баки полные. Одну сожгли до этой точки, значит, на оставшейся дотянем до дома. Баков должно хватить до моря и обратно. Хватит или не хватит, ломать голову бесполезно, все равно бензина больше нет.

С утра пораньше двадцать седьмого мы в пути. Спуски и подъемы становятся все круче. Идем правым берегом, Таманваям повернула влево. В прошлом году Егошин и Остап прошли на «47-м» до моря по реке и зареклись ходить по ней на всю жизнь. Кустарник мощный, вездеход легкий. Гусеницы слетают на каждом километре.

Справа возвышается вершина Крутой. Надо обойти по ее склону и затем по распадкам к бухте Шлюпочной южнее Тамани.

К двенадцати дня на спидометре 1206. Ровно 100 километров от начала пути. Подошва Крутой, здесь очередной лагерь. Андрей и Арэт, не отрываясь, смотрят в бинокль на вершину. Что они там увидели? Переговариваются на чукотском. Из всех слов понятно одно — «кытэп» (коряк. баран). Неужели? Где он?

Да, конечно же, его сразу видно. Встал, перешел на сотню метров севернее и снова лег. Сколько до него? Километра полторадва. По склону Крутой идут вниз гряды, образуя лощины. По ним можно попытаться подойти. Ветер с севера. Стало быть, заходить надо по южной от него лощине.

Арэт кладет бинокль и берет карабин.

— Андрей, дай карабин!

— Бери!

— Как бьет?

— Точно, — рассмеялся он.

Пастух кладет карабин на место.

— Ну и молодец, ты еще успеешь.

Илья Иванович смотрит на сборы с иронией.

— Мне сердце!

Миша выставляет свои зубы:

— А мне язык!

Андрей не отстает:

— Мне грудинку!

— Если ты убьешь барана, ты войдешь в историю Ачайваяма!

— Запомни свои слова, Паша. Илья Иванович, положи на кабину белую шкуру, если баран уйдет.

Надо идти прямо по долине, пока баран не скроется из виду, оставшись справа и сзади. Тундра мокрая, болотистая. Ботинки сразу промокли, а в болотниках этот склон брать тяжко, придется потерпеть. Через полчаса хода барана не видно, теперь можно поворачивать вправо и начинать штурм Крутой. Точно крутая. После небольшой полоски кедрачей сухой склон с каменистыми осыпями. Идти тяжело даже налегке. Ездить на вездеходе удобно, но выносливость теряется. Минут через пять дыхание ртом и пот заливает глаза. Надо снизить темп. Нога находит место, толчок, можно и руками помочь, не стыдно: никто не видит. Подъем, слава богу, позади. Гряда прикрывает барана, но лагерь как на ладони. Белой шкуры нет, значит, кытэп рядом, за грядой, метрах в двухстах.

Дыхание, как у загнанной лошади, пульс сто двадцать.

О стрельбе не может быть и речи, надо успокоиться.

Бинокль не нужен, можно положить на камень, место заметное. Обойму в магазин, патрон в патронник и в ствол. Курок спущен, планка на 100, колпачок со ствола. Ничего не мешает, не бренчит, можно сесть, расслабиться. Движения в лагере не видно. Все смотрят представление с двумя действующими лицами, одному из которых вскоре предстоит умереть в чисто гастрономических целях. Ну и охотничьих страстей!

«Неужели у тебя рука поднимется на такого красавца?» — звучит вопрос Вельгоши. Поднимется, и еще как. А он без переживаний будет есть баранье сердце. Опять же, если…

Что-то щелкнуло слева. Камень под копытом. Услышал или учуял и пришел посмотреть. Увидел и замер, разглядывает. Под ним камень, над ним небо голубое, и он стоит в профиль, как изваяние, дав на выстрел несколько секунд. Надо успеть медленно поднять карабин, оттянуть затыльник затвора и прижать приклад к плечу. Он все выдержал и эти секунды дал.

Мушка ложится чуть правее лопатки. Толчок в плечо, и затвор вновь передернут. Баран присел на расслабленных ногах, но снова твердо встает. Стрелять, пока он не упал. Даже смертельно раненный, он может сделать несколько прыжков и свалиться на западный склон, откуда его не взять. Второй выстрел навскидку по корпусу. Все, можно не стрелять. Перебирает передними ногами, задние безжизненно волокутся, — перебит позвоночник. Бегом к нему. Он мотает головой и изо рта кровавая пена. Голову к земле и нож меж ребер. Глаза тускнеют, ноги вытягиваются в последнем напряжении и расслабляются. Охота окончена. Великолепное животное превращено в гору мяса.

Впрочем, можно заглянуть и на западный склон. Там тоже может быть что-нибудь интересное. Линия вершины отодвигается все дальше. Идти страшно, лучше ползти. Далеко внизу видна подошва, а тут, рядом, склона нет — пустота. Камешки сыпятся, уклон все вниз, края нет. И тянет бездна. Если сзади кто-то толкнет вниз… Даже если все бараны Нагорья и все слоны Африки там, — пусть они живут. Снять карабин и прицелиться в таком висячем положении — значит начать скольжение вниз, обратного пути уже не будет.

На скале в метре бесстрашно сидит маленькая птичка с длинным хвостом. Будь счастлива, дорогая. Задача номер один — не разворачиваясь, задним ползом дотянуть до места, где исчезает эта жутковатая тяга вниз. Уф, можно даже встать. Впечатлений и острых ощущений более чем достаточно!

Как эту кучу мяса дотянуть до лагеря? Рожки не очень большие, четыре нароста — четырехлеток. Если волоком? Не пойдет, камешками нашпигуется. На бугорок, подсесть под него и, а-а-ах, встать! А дальше? Давит, как будто тонна. Шаг, два… и хватит. Пусть лежит! Пошел он!

— Здоровый нымелан!

Молодец, Андрюша, вовремя появился.

— Андрей, что-то он не хочет идти! — Давай до снега, а там сам пойдет.

— А снег не провалится?

— Не бойся! Катись до самого низу, а там я лошадь привязал.

По снегу он пошел так легко, что пришлось пускать его вперед и прыгать сзади. Снег настолько плотен, что нога почти не проваливается даже при прыжке. Подъем отнял час, а на спуск вместе с грузом — пять минут. Лошадь на привязи белая, спокойная. Выдержала все операции по погрузке на себя барана и ни разу не взбрыкнула.

— Андрюша, коня случайно не Валетом зовут?

— А откуда ты знаешь?

— Он селедку любит?

— Юколу любит, селедки у нас нет.

Вот и не верь в чудеса. Ровно двадцать лет назад мы с отцом ходили в Сангаталоне с двухметровым Микой Осеевым, легендой Колымы, на баранов в этот же день. Отец тогда красиво снял картечью в прыжке барана, а Мика приволок его на себе до лошади. Коня звали Валет, он очень любил селедку и был белого цвета. Через полчаса подходим к лагерю. Первым встречает бригадир.

— Молодец, Похтэнкович, мастер! Мне шкуру!

— Забирай!

Илья Иванович улыбается уже без иронии.

— Не ожидал, молодец!

— Патя, можно мясо взять?

Ну и Мария!

— Да что ж я его — один съем?

Возможно, этот вопрос чисто ритуальный?

Кытэп разделан женщинами в несколько минут. Вокруг таза с костями ног образовался плотный кружок. Пастухи обушками ножей раскалывают круглые кости и глотают еще теплый мозг. Эта процедура называется в русском произношении «камлерить». Туша от жира белая, не то что синие и водянистые копыточные олени.

На обед вареная баранья грудинка, плавающая в жиру. Хлебушка бы белого свежего. И шашлычки пожарить! Но Мария спец только по варке мяса, а желающих жарить на всю ораву среди мужчин что-то нет. Да и по чукотским законам мясо жарить на костре не положено.

До темноты предстоит найти проход по склону Крутой. Он только один в километре от лагеря. Метров десять шириной с наклоном к пропасти. Внизу в паре сотен метров пенится Тамань, справа скала — не обойти. А проход все тот же — камешки маленькие, кругленькие, перекатывающиеся под ногой. Как-то они поведут себя под вездеходом? «Газон» легкий, тонн пять вместе с грузом. По горам лазит, как кошка, и траки впиваются в грунт, как кошачьи когти. Завтрашний день покажет.

Вечером есть работа. Надо вывести кончик ножа.

— Как это ты умудрился?

— В азарте проткнул насквозь и в камень попал.

Вельгоша рассмеялся.

— Вспомнился мне такой случай. Был у меня в зоопарке ветврач, грек. Здоровый такой, черный. Однажды один из существующих двух северных оленей объелся чего-то, и вспучило его, беднягу. Я врачу объяснил, как можно спасти тракаром. Приносит он тракар и спрашивает: «Куда?» Я мысленно провел линию от маклока на последнее ребро и показываю посередине: «Сюда». Стоит он, сосредоточенный, тракар в руке держит, как нож, глазами сверкает. Как всадит его бедолаге, так он с другой стороны в землю вошел. Держит его и спрашивает: «Что дальше?» Я ему: «Машину вызывай, вези на свалку».

Утром следующего дня подходим к проходу. Вельгоша высаживает всех и с открытыми дверцами на первой ведет машину. «Газон» идет, как приклеенный, не давая бокового смещения даже на сантиметр. Дальше пошел косогор, речушка с чахлым ольхачем, опять перевальчик с голыми острыми камешками. На нем накрывает туман.

Проводники усиленно молчат, когда встает вопрос: куда ехать? Откуда столько озер? Как глазные впадины в каменных костях. Вперед, назад в молоке. Развернуться меж озер — даже мечтать нельзя. Выезжать из ловушек можно только задним ходом. Бортовые перекошены, того и гляди разуешься, особенно при повороте. Наконец кончился и перевал с озерами. Проходим склон с зарослями ольхача, затем левый поворот почти на двести семьдесят градусов в долину, ведущую к Чечекве — Красной горе. На повороте ровное открытое место. Табун в который раз загнан в круг. Вылавливаются больные копыткой олени и бесцеремонно обрабатываются.

На площадке-пятачке, утрамбованной тысячами оленьих ног, резко чернеющих на фоне желто-зеленых лишайников, осталась умирать важенка. Копытка настолько сильно ее поразила, что обрабатывать рану нет смысла: больше чем наполовину сгнило даже вымя. Она лежит, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами. Изредка поднимает голову и смотрит вслед уходящему табуну. Во взгляде тоска и боль. Ни у кого не поднялась рука, чтобы добить ее. Через несколько часов здесь будет зверье поймы, и хорошо, если придет кайнын, тогда ее страдания прекратятся сразу.

К вечеру выходим к Чечекве, разбиваем лагерь. Чечеква ничем не выделяется, кроме одного — цвета — ржаво-красного налета на склонах.

Артур берет удочку и уходит к реке, сразу же растворяется в кустарнике. На груди у него нож в ножнах — его оружие. К реке пробиты медвежьи тропы, до поселка сто шестнадцать километров.

Алексей даже не поинтересовался, где его отпрыск. Во время ужина откладывает в сторону кусок мяса.

— Вот и все его заботы о сыне, — указывает на мясо Вельгоша.

Артур возвращается к темноте, довольный и счастливый. Найдя мясо, делит его пополам со своим неразлучным другом Вутекли, серой собакой.

— Где гольцы, Артур?

— Нету, — улыбается он по-детски наивно.

На следующий день туман, сырость. Еще кочевка на три километра.

С утра тридцатого июля солнечно и ясно. Часа три езды — и вот оно, море. Здесь последний лагерь на пути к нему. Скоро подойдет табун, переночует, и завтра его перегонят к берегу. А пока мы втроем с Вельгошей и Федей идем на разведку.

Тамань осталась севернее. Лагерь стоит на ближайшей к ней речушке Камчиммоваям.

Двухместная «резинка» выдерживает всех, гребет Илья Иванович. Что-то лодка идет не туда. Нужно было брать правее, нас выносит на мель. Перетаскиваем — и опять та же картина.

— Илья Иванович, здесь не степь — речка. Я вас увольняю.

— У тебя лучше получится?

— Надо попробовать.

Лодка пошла по струе, но даже в самых глубоких местах шоркает по гальке. Кроме того, ноги затекли от сидения на коленях.

— Пошли пешком, лодка только мешает.

— Внизу лиман. Не перейдем без нее.

— Я пойду на «резинке» один, — решает Федя.

С одним человеком лодка легко скользит по воде и вскоре исчезает за поворотом. Нам совсем не вредно размять ноги после рычагов.

Тропа торная, ее набили табуны за время кочевок. Следы на песке показывают, что пользуются ей и косолапые, да чаще, чем люди. Она петляет через густой кустарник. Встреча с мишкой нос в нос может быть не только неожиданной, но и неприятной. Ружья заряжены и на взводе, только нажать на предохранитель. Старшой идет впереди, посвистывая и негромко разговаривая сам с собой.

За кустами отчаянное тявканье. Метрах в шестидесяти лисица. Тявкает, как собака, но визгливее и реже, и, когда лает, прижимает уши. Видно, что сердится. Но кто ей мешает убежать? Смотрит то на нас, то левее. Теперь ясно: на холме у норы, ближе к нам, сидит лисенок. Навострил уши и внимательно смотрит на мать: что тебе надо? Она хочет сказать: оглянись, лопух.

— Стреляй! — загорается Вельгоша. — Он уже большой.

— Через мой труп!

Услышав человеческую речь, лисенок наконец понимает, откуда опасность, и исчезает в норе. Тут же юркает в кусты и мать.

— Упустил, а мне шкура нужна!

— Это не шкура, это кожа. Раньше октября убивать нельзя, только выбросишь. Издалека пышный, а в руки брать противно: вместо волоса короткие иголки.

— Ладно, поверю.

Последние кусты поймы позади. От моря отделяет только ровная тундра. На тундре возвышается серый журавль. При нашем появлении поднялся табунок гусей — значит, линька кончилась.

— Что это чернеет?

— Ворона.

Илья Иванович смотрит в бинокль.

— Медведь. Один, два!

Точно, медведь. Ворона сидит ближе. Слона-то я и не приметил!

— Подойдем поближе.

Медведи пасутся, как коровы на лугу, даже не поворачивая головы. Но близко подойти не удалось. Загремели выстрелы: один, два, три, четыре. Один медведь сразу исчез, как сквозь землю провалился. Второй вскарабкался на сопку, временами показываясь между кустов кедрача на прогалинах.

Федя ждал нас с карабином за плечами.

— Убил?

— Нет, — флегматично отвечает он, — ниже попал.

— Зачем стрелял, Федя?

— Не знаю.

Ответ, конечно, исчерпывающий.

Камчиммоваям, как и Тамань, в устье образует лиман. Обойти его часа не хватит. Чтобы попасть на морской берег, пригодилась «резинка».

Лиман неширокий, через несколько минут мы на песчаной косе. Море спокойное, довольно близко от берега круглые нерпичьи головы.

Федя садится у самой кромки воды и долго целится. После грохота выстрела над водяной гладью нерпы дружно исчезают и появляются через несколько минут вне выстрела. Прибрежная полоса усеяна дарами моря. Чего здесь только нет! Наплава стеклянные, пластмассовые, пенопластовые, железные, большие и маленькие, русские, японские, американские. Сетки, куски неводов, бутылки из-под пива и виски, корзинки, доски, бочки пустые и даже канистры. Одна бочка полная.

— А вдруг бензин, Илья Иванович?

— Давай посмотрим.

Он бы нам очень пригодился. Бочка отечественная. Крышка от морской воды приржавела насмерть.

— Попробуем прострелить?

Пуля Бреннеке пробила крышку, прошла содержимое и сделала солидный бугорок в дне.

— Мишке плохо придется, ружье серьезное.

Из дырочки пульсирует дизтопливо. Не повезло. Бочку оставляем за полосой прибоя в вертикальном положении, заткнув дыру деревянной пробкой, — может, кому-нибудь понадобится.

Нагрузившись всякой всячиной, возвращаемся к лодке. На середине лимана налетает стая больших птиц.

— Стреляй с обоих стволов, — командует Вельгоша.

После дуплета одна птица комом летит на воду.

— Главное — вовремя дать команду. — Зоотехник вылавливает добычу и кидает ее в лодку. — Это пестрый гусь.

Гусь похож на обыкновенного гуся, но поменьше и действительно пестрый. Переправившись, вещи прячем в кустах, чтобы зря не таскать: завтра будем здесь всем кагалом. С собой берем только птицу.

Стало темнеть, тропа в сумерках потерялась, Федя повел нас напрямую. Походка у него особенная: прямое туловище и гордо вскинутая голова. Чувствуя за собой дыхание в затылок, прибавляет шагу. Получилась гонка на слух. Не видно, куда ставится нога. При интервале в один шаг надо повторять все движения впереди идущего, почти не видя его, только ощущая. На таком расстоянии ветки не успевают хлестнуть. Илья Иванович в соревновании участия принять не захотел.

— Куда вы гоните, да нельзя же так!

Федя сбавляет темп, умудряется найти тропу, и продолжаем путь не спеша.

К вечеру следующего дня лагерь разбит в конечной точке маршрута. Табун попил морскую воду.

Алек нашел нерпу, убитую Федей. Серая, с черными пятнами. Ее разделали мужчины, хотя оленей не разделывают никогда, доверяя это дело представительницам прекрасного пола. Шкура сохнет на вездеходе, а мясо Мария сварила в кастрюле. Мельгитанам — гусь. Но и он воняет рыбой, как нерпа, есть невозможно. Относительность этого утверждения пастухи разбили в пух и прах, оставив от него одни косточки. Но ужин все-таки состоялся, благодаря вертолету, принесшему нам посылки из дома: там было что поесть и без дичины.

Вертолет прилетел за копыткой, на нем «сам». Сунул пухлую руку.

— Боря, вон на том озере что ж сетку не поставите?

— На кой ляд, Егор Кузьмич?

— Я — Михаил Иванович!

— А я — Петя.

Его взгляд сконцентрировался на стоящем перед ним нахале, дабы дать понять, что наглость ему не нравится. И чтобы окончательно его добить, директор повернулся к нему спиной, заведя речь о чем-то серьезном с Вельгошей.

Забрав туши, трудяга Ми-4 застрекотал в направлении поселка. — Лучше бы пару туш отправить, чем этого катать!

Гулять так гулять. Бригадир принял заказ на стрижку и в несколько минут обрил своим ножом мою голову насухо, без мыла, помазка и одеколона. Так дышать легче.

Утро 1 августа. Погода — чудо. Небо, отмытое июльским дождем, сияет нежной голубизной. Солнечный шар поднялся над мысом Шлюпочным, и в его лучах тает туман, плотной ватой окутавший море. Ни ветерка. Сопки резко очерчены, но цвета нежные, с плавными переходами и множеством оттенков.

В сотне метров от палаток на ровной тундре два пастуха держат на арканах врастяжку быка-альбиноса. Такой красавец рождается раз в сто лет. Алексей с ножом в правой руке крадется к оленю с солнечной стороны, пользуясь слепящей силой лучей. Почуяв неладное, олень стал мотать пастухов. Через несколько минут встает, широко расставив ноги и тяжело поводя боками. Опыллэ этого и ждал. Он подходит вплотную, резко сует нож в бок и отскакивает. Боль заставила животное рвануться несколько раз, но проколотое сердце выбросило всю силу вместе с кровью, и он рухнул на колени, ткнулся носом в мох. Нашел в себе силы поднять голову в последний раз и завалился набок.

Мария и Эмилия уже идут к нему с тазиками, заточенными ножами и с засученными рукавами. Алексей выглядит после схватки не лучше оленя.

— Зачем вы такого красавца?

— Праздник — надо убивать!

— Копыточных мало?

— Надо хорошего!

— Другого не было?

— Сильный очень, всех убивай. Один удар — и убивай!

Да, выделяться вредно. О том, чтобы подтащить его к костру, и речи быть не может. Перевернуть с боку на бок — и то проблема, одному не под силу.

Кстати, о птичках. Обычно в это время Мария приносит кастрюльку с варевом, а сегодня они только начали разделку и костра еще не разводили. Желудок уже требует еду, выводя грустные рулады.

— Илья Иванович, сегодня завтрак упраздняется?

— Откладывается. Сейчас будут бега.

— Пусть будут, но какое они имеют отношение к завтраку?

— А на голодный желудок бежать легче.

— И что же, все побегут?

— Все, за исключением женщин и старика Алека.

— И вы?

— Ну зачем, я же выставил представителя от экипажа вездехода.

— Представителю бежать в резиновых сапогах?

— Уступлю свои кеды.

Впритирку, но подойдут.

— Какая дистанция?

— Беги со всеми, там увидишь.

Пастухи уже готовы. В легких кухлянках и национальной летней обувке. Без всяких поясов и без ножей, что бывает только в особых случаях. Участников больше, чем зрителей. Единственный мельгитанин, на голову выше всех, своим появлением вызвал иронические усмешки.

Эмилия на секунду оторвалась от дела и тут же отвернулась.

Мария повернула голову и неопределенно протянула:

— А, Патя!

Молодежь встретила с явной издевкой:

— Шибко не спеши!

— Смотри, обгонишь!

— Ноги длинные, я бы на таких всех обошел!

Несколько фраз на корякском рассмешили всех, даже Федя грустно улыбнулся.

Какова же дистанция? Состязаться с потомственными оленеводами без подготовки, конечно, невозможно. Хоть бы вообще не сойти. Как распределить силы и на сколько их хватит?

Держаться за Арэтом. Он самый старший и самый опытный.

Он и начал бег легко, без нагрузки. Пастухи вытягиваются гуськом с интервалом в три метра. Паша лидирует, Арэт пропускает всех и идет предпоследним. Ну а последний… Чего уж там, без формы куда лезть. Но это не бег — разминка.

Паша потихоньку набирает ход, но до нагрузки еще далеко.

Направление к лиману. Километра через три тундра кончается. Небольшой, но крутой спуск и метров через триста заросли высокой травы. Перед полоской травы все дружно останавливаются и встают в кружок, задрав кухлянки. Вообще-то такой потребности нет, но если бежать еще далеко, то не терять же потом время из-за такой прозы. Можно и поддержать компанию. Ну вот, они уже побежали. Приходится приводить себя в порядок на ходу.

Темп чуть выше, но тоже несерьезный. Арэт уходит вперед. По песку бежать тяжело — толчка нет, нога вязнет. Рывок делать не стоит, потом не восстановишься. Прибавить потихоньку, чтобы встать за ним. Он что-то гортанно крикнул и поворачивает назад, резко прибавив ходу. Все повторяют его маневр. Вот здесь они развернулись, следы вычертили поворот. Спина последнего мелькает метрах в пятидесяти. Пошли. Итак, дистанция ясна — финиш у палаток. Три километра с хвостиком. Но таким темпом, как взяли все, можно бежать стометровку. Они что, мастера спорта? Тогда можно смело сдаваться!

Ладно, как получится, потом сравним результат. Продолжим бег в гордом одиночестве. Толчок, ногу вперед, напрягать в момент толчка, расслаблять при выносе ее вперед, и дыхание поровнее носом. Берег кончается, начинается тундра. Разгончик — подъем взят, и снова ровный темп. Что это? Шагах в десяти спина молодого пастушка! Вероятно, хитрый маневр. Услышав за спиной топот, он прибавляет скорости, выдерживает минуты две и… переходит на шаг.

Впереди Пашина шерстяная шапочка. Он тоже пытается прибавить шаг, но не выдерживает и минуты. Мокрый, как мышь, на носу повисла капля пота. Ни улыбаться, ни издеваться у него нет никакого желания. Только умоляющий взгляд — не обгоняй. Спорт есть спорт, ты уж не сердись. Впереди четверо: Миша, Федя и двое молодых.

Они даже не прибавляют темпа — нечем. Смотрят на обходящего, как завороженные.

Откуда Артур взялся, его же вообще не было? Он вышел позже и повернул раньше. Впереди только двое — Андрей и Арэт. И вот он, финиш — двести метров. Переэкономил силы, теперь рывок. Андрей не ожидал, но и не растерялся, не сдал — прибавил скорости и до финиша идет бедро в бедро. А Арэт ушел на десять метров. Надо было делать рывок еще до четверки. Знать бы всю дистанцию сначала и пройти бы ее пару раз!

— Молодец, Похтэнкович!

Бригадир улыбается вполне искренне.

— Мельгитанин — ноги длинные!

Алек говорит с уважением.

— Ты чуть теленка не выиграл!

— Какого теленка?

— Приз победителю.

— Арэт, бежим еще раз, я не знал!

На этот раз все смеются весело и непринужденно.

Пастухи молча пересекают финиш и, не поднимая глаз, ныряют в палатку. Последний Миша, как всегда, с зубами наружу:

— А я последний!

— Задержался, бывает.

Встряхнуться, пару кувырков и мостиков — и в палатку, скоро завтрак.

Вельгоша опять без тени иронии:

— А ты, оказывается, хорошо бегаешь!

— По третьему. Молодежь бегать не умеет, пропита, прокурена. Это же не дистанция.

Прощальный круг по тундре перед отъездом. На этот раз в роли компаньона сын Алексея. Идем к дальнему лиману.

Твердая тундра, песчаный берег, перед самым лиманом заросли кедрача; они дали возможность подойти к берегу незаметно. У кромки воды бегает лиса: подходит к самой воде, затем деловито направляется к кустам, по дороге принюхивается к камешкам. Увидев нас, встала, как бы спрашивая: кто вы такие и что вам нужно? Не спеша повернулась и скрылась в кедрачах.

Вдали у берега огромный камень похож на цветок. Лепестки шевелятся, а ветра нет. Это нерпы греются на солнышке. По кустам можно попытаться подойти. Через полчаса упражнений типа «ходьба на четырех», «гусиный шаг» и «ползание по-пластунски» до них остается открытый участок метров в сто. Ни картечь, ни пуля их не возьмут, нужен карабин. Слева совсем рядом подобными упражнениями занимаются три человеческих фигуры. Это пастухи из соседнего звена идут к нам в гости и по дороге задержались. Придется им уступить: у них карабин. Один из них полчаса укладывается, готовит ружье, целится, потом переползает на другое место и начинает все сначала. Нерпы совсем разомлели и не подозревают об опасности. Наконец выстрел. Камень мгновенно пуст. Стрелок — Кукко — уже тянет за ласт убитого тюленя к берегу. Пуля попала в шею, выстрел хорош. У охотника лицо круглое, нос маленький, курносый. Он возбужден, даже счастлив, блестит глазами, шмыгает носом и хвастливо кричит:

— Учись, мельгитанин, вот так и надо!

Сопли вытри. Был бы карабин, тогда и поговорили бы, кому у кого учиться.

Пастухи быстро заработали ножами, разделывая тушу. Ножи как бритвы. Где бы ни были, всегда с собой брусочек и в свободную минуту вжикают им по стали. Палку строгать еще дадут нож, а открыть консервную банку — лучше не проси. Ножей, как правило, два: один большой, второй маленький для мелких поделок, сверлений дырочек; часто он сделан из одной половины ножниц. На поясах баночки, коробочки, финтифлюшки. Ничего брякающего, ничего лишнего — у каждой вещицы свое строгое назначение. Обязательный атрибут — аркан. Один из гостей — Чолько — сделал аркан из японского невода, расплел кусок и испытывает его при каждом удобном случае. Возраст у него предпенсионный, лицо землистого цвета, зубы редкие и желтые, движения медленные и вялые. Взметнул рукой — аркан ожег лоб, ухо и сковал, как спеленал. Перерубить бы, да ножа не достать. А как он освободит, так получится, что после драки… — Хороший аркан!

Вот тебе и «вялый в возрасте». Хорош, чтоб тебя! Пастухи нынче в ударе, придется уступить. День, видно, такой.

— Пошли, Артур, обратно.

На тундре, где берег переходит в ровное плато, пасутся на голубице штук двадцать гусей. Если пойти прямо на них, они улетят от нас. Хорошо бы гусятинки, в последний раз давно ели, только весной.

— Мужик, я сделаю круг кустами и буду сидеть вон там за бугорком. Ты ровно через час выйдешь и пойдешь прямо на них. Часы есть? На мои, когда будет ровно пять, иди. Все понял?

— Понял!

— Где будут стрелки?

— Вот здесь.

— Молодец, ну я пошел.

Маневр удался. Гуси заняты своим делом, даже сторожевика не выставили. Можно попробовать подойти к ним сверху, с сопки. Но для этого придется уйти влево, тогда паренек их угонит совсем в другую сторону. Придется ждать. Долго что-то. Наконец гуси забеспокоились, вытянули шею и загоготали возбужденно. Сразу все снялись и… пошли на мальчишку, обдав его воздушной волной.

Уж не везет, так…

Не хочет тундра нам ничего дарить напоследок, считает, что взяли мы уже достаточно. Что ж, пора домой.

— Ну что, мужик, устал?

— Нет!

Молодцом держится, целый день ходил — и хоть бы что.

— Можно, я ружье понесу?

— Тяжело будет.

— Нет, ничего.

В длинной отцовской куртке, болотных сапогах и с ружьем во весь рост он выглядит великолепно.

По дороге натыкаемся на молодого суслика. Он сидит, таращится на нас и не собирается убегать. Непутевый еще, страх неведом.

Парнишка садится на корточки, роется в кармане и осторожно кладет перед ним кусочек сухаря.

— Ешь, маленький!

Правильней было бы зверька напугать: дольше проживет. Да ладно, пусть уж расстаются друзьями.

Восьмого августа в шесть утра мы уже в пути. Вездеход, увешанный наплавами и корзинами, сетками и даже какой-то ванной, напоминает фантастическое разноцветное фыркающее чудовище.

Табун будет идти своим ходом обратно не одну неделю. Илья Ивановичь, посчитав свою задачу выполненной, спешит домой. Вечером, по его замыслу, мы должны быть на рыбалке Хину. Дай-то бог!

Домой возвращаются те, кто давно там не был, — Арэт и Андрей. Алексей не поехал, и не только потому, что бригадир. Стало ясно, почему он ставил палатку отдельно. Перед нашим отъездом в нее вошла вечером Эмилия. Видно, она делала это давно, просто ей надоело прятаться.

— Пусть будет так, — отреагировал на это Вельгоша. — Лучше со своими оленеводами, чем с бичами.

Сами разберутся, не маленькие, да и никто нас не спрашивает.

На первом перевале в тундре прямо перед вездеходом беспомощно захлопала крыльями куропатка-мать, изображая подранка. Цыплята крохотными желтыми комочками раскатываются в стороны от смертоносных гусениц и замирают в первых попавшихся ямках. Им от роду несколько дней. Когда же они успеют пройти необходимую жизненную школу и подняться на крыло?

Через неделю начнутся утренние заморозки. Двадцать дней назад их собратья в долине уже летали. Может быть, предыдущий выводок погиб и куропатка отважилась сделать еще одну кладку?

Как бы то ни было, а дела их плохи.

Один пушистик не успел отбежать в сторону, кувыркнулся с кочки головой вниз и беспомощно засучил ножками. В этот момент его накрыл трак. Как безжалостно и жестоко! Мы спешим, нам надо домой, а страдают крохотные невинные существа!

— Что, палец вылез?

Нажать на муфту Вельгоше стоило больших усилий.

— Подождите!

Кочка прикрыла птенца. Он успел выкарабкаться из неудобного положения и сидит, затаившись.

— Ну что там?

Увидев на ладони маленький беспомощный комочек, зоотехник растаял.

— Ой ты, малюсенький! Ивану бы его отвезти.

— У мамы надежней.

Расти, малыш, и с нами постарайся не встречаться.

У бочки с бензином сделан привал. Раскачав его по бакам, двигаемся дальше, поменявшись местами. Левый поворот что-то не очень. Лента тормозит раньше, чем расходятся диски, надо бы подтянуть тягу кулака.

— Некогда, надо было раньше.

Раньше-то он вел себя хорошо, почему-то все вылезает в самый неподходящий момент. Вонь от горящего феррадо раздражает.

Илья Иванович стал понукать. Никогда с ним такого не было, видимо, устал, домой спешит. Спешка, кроме помех, ничего не дает. Не посмотрев заранее дорогу, чаще разуваемся в ольхаче.

От Ананы Федя повел напрямую через культбазу у озер и так загнал машину меж болот, что около часа ерзаем на одном месте, чтобы развернуться, не потеряв «гусянку». Она сошла с катков и держится только на звездочке и ленивце. До темноты все-таки выходим на твердую дорогу.

И наконец Хину рыбалка. Полночь, темень. Можно подводить итоги. Выехали в шесть утра, на спидометре было 1269 километров. Приехали в 2 ночи, показания — 1378 километров. Из восемнадцати часов минус три на привалы, еду, заправки. Итого: семь километров в час. Почти спринтеры.

Лодка только одна. Старшой, как и подобает «самому», уступает ее представителям оленеводства. Завтра утром они приедут за нами на моторке.

— Подождем, в первый раз, что ли, в вездеходе ночевать?

Он, наверное, себя убеждает. Поселок в полукилометре за леском. Слышно, как лают собаки, и, кажется, пахнет домом, и не только. Чуть выше сходятся ваямы — здесь глубина в два вездехода. По молодости он, может, и плавал, но сейчас в нем трещин и дырок столько, что сразу на дно. Да и в горной реке вездеходы неуправляемы, их кружит и несет. Придется спать здесь. Зачем тогда спешили, рвались, надо было на культбазе заночевать!

Мамычка у Романа стоит. Может, где-то лодка припрятана? Бывает же, что везет. Как специально для нас двухместка с веслами. Правда, полуспущена, но надуть не проблема: насос типа легких всегда с собой. Ну вот, вроде держит, до места хватит.

— Садись, Илья Иванович, поехали.

— В такую темень, ты что?

— Вы едете или остаетесь?

Едет, судя по тому, что берет ружье и рюкзак. Русло примерно помнится, за две декады шибко не изменилось. Есть две-три коряги, а внизу надо попасть в протоку, ее видно даже при таком слабом свете. Корягу слышно хорошо, даже белый бурунчик виден, да и острием она по течению, а не против. Опасны только наклоненные подмытые деревья. Надо поближе к струе держаться, к центру. Вот и протока, весла скребут по дну, можно вставать.

— А вы говорили: «В вездеходе ночевать».

— Молодец, я не верил, что доедем. Как ты ориентируешься в такой темноте?

— На слух.

Лодку оставляем здесь, завтра Рома ее заберет. Шагов триста по дороге — и мы дома. Летовка позади.

Впереди мехпарк. Вообще-то к технике имею отношение постольку-поскольку, как и Илья Иванович. До совхоза работал в госпромхозе начальником участка, перессорился с начальством, ушел со скандалом по окончании срока договора, чтобы сохранить надбавки. Проболтался в экспедиции завскладом полтора года, и при первой возможности Вельгоша перетащил меня в совхоз слесарем, так как больше ничего подходящего не было — все места плотно заняты желающими заработать на Севере. У директора совхоза на столе кипа писем со всех городов Союза с просьбой вызвать на работу. В районе коэффициент 1,8, а через каждые полгода по одной надбавке до десяти. То есть через пять лет работы заработок по тарифу умножается на 2,8. Плюс тринадцатая раз в году: при выполнении плана выплачивается средний месячный заработок за год. При условии отсутствия выговора. И раз в три года оплачиваемый отпуск всем членам семьи в любой конец Союза. Так что за место держатся крепко, особенно после пяти лет работы на Севере. И пенсия по максимуму. Поэтому, попав сюда, тянут до пенсии, а привыкнув, и поболее. Что касается меня, то я родился на Колыме, всю жизнь не ниже шестидесятой параллели, не считая армии и института, и жить южнее, особенно где много народа, просто не могу. Да и организм приспособился к северным условиям, на юге начинает давать сбои.

Вообще-то по образованию биолог-охотовед. Нет места по специальности, буду работать слесарем по принципу: где бы ни работать, лишь бы не работать. С механизмами приходилось иметь дело на любительском уровне, но никаких корочек нет, в автошколе не доучился, поссорился с директором, баранку крутить более или менее научился. В армии за три года службы в танковых частях поездил на «пятьдесятипятке» и «шестьдесят втором», хотя сдавал на наводчика.

А в мехпарке особенных сложностей нет. Главное — вовремя приходить на работу и вовремя уходить. Последнее важнее. Из инструмента самый сложный электронный прибор называется «кувалдометр». Различается по размеру и весу. Самый уважаемый кличется «понедельник» и весит шесть килограммов. Кто желает узнать почему, тот должен в воскресенье хорошо укушаться, а утром в понедельник помахать этим предметом без опохмелки. А что касается деталей, то все они делятся на две большие группы: хреновины и херовины. Если тракторист говорит: «Подай мне вон ту хреновину», то никто никогда не ошибается и подает то, что надо. Если скажет: «Подай вон ту херовину», то опять никто не ошибется. Ассы употребляют термин «ху…на» с тем же результатом. Так что любой человек, даже далекий от техники, начинает ориентироваться в техническом пространстве очень быстро. Поскольку отношусь к числу индивидуумов с высокой экологической пластичностью, то особых проблем с вживанием в коллектив не было: уже через полгода работы стали ставить вопрос о моем увольнении.