Приключения северянина. Сборник рассказов

Павел Александрович Сафонов, 2016

Автор «Записок северянина» считает себя человеком вполне ординарным. Хотя жизненную школу прошел неплохую. Три года службы в Забайкальском военном округе, учеба в Иркутском сельхозинституте на факультете охотоведения, практика на Байкале, год поработал охотником на Енисее в Туруханском районе. И вот волею судьбы оказался в национальном поселке Ачайваям, там он пришел к выводу, что в СССР самая выгодная должность – рабочий. Устроившись слесарем в оленесовхоз, стал жить по принципу «как надо», но не «как все». Что из этого получилось, узнаете из его рассказов.

Сенокос

Сенокос — это поселковая трагикомедия. На него выгоняются все, кто подчиняется совместной партийно-административносоветской власти. В корявом лесу меж стволов и кустов травы достигают в хороший год полуметра. На открытых же тундрах да по сухому коса вжикает впустую, оставляя на плешинах несколько травинок, благополучно проскакивающих меж зубьев граблей. Приказом все переводятся на тариф и ничего не делают, а получают столько же.

Как правило, в июле начинаются дожди, и идут они до конца августа, как раз в сенокос. Если косить, трава не сохнет и чернеет. По идее надо бы людей отпустить, чтобы не бездельничали за счет оленеводства, или дать возможность заняться ремонтом техники к зиме; но тогда спросят, как выполняется директива «все на сенокос». А невыполнение директивы — это… Это просто невозможно, даже в мыслях.

И бежит по проводам рапорт: «Делаем все возможное, но погода…» И подается к конторе машина, собираются все, кто не на больничном или не на совещании, заседании, симпозиуме, конференции, и трясутся люди по полчаса или часу по тундровым разбитым дорогам, сжигая впустую дефицитнейший бензин и гробя машины, чтобы просидеть до вечера за картами или — в лучшем случае — пособирать жимолость.

Как-то поставит себя новый директор? Введет ли сдельную оплату, подберет ли бригаду добровольцев? Пересмотрит ли расценки?

Утром, в восемь, человек двадцать с косами и граблями собрались у конторы. Машины все нет. Вася со сладкой фамилией Изюмов, волею предыдущего директора управляющий, заполняет паузу:

— Вчера было собрание. Директор, парторг и я там был. — Он окидывает присутствующих многозначительным взглядом, дабы все почувствовали важность последнего факта. — Сенокос идет из рук вон плохо, так дальше не пойдет. — Он снова делает выдержку с расчетом устыдить всех в дым. — Мы решили: сегодня косим до семи часов вечера. Я сам прослежу за этим.

Отреагировать никто не успел. Подошел ЗИЛ, и все кинулись на его штурм с целью захвата лучших мест на скамейках, которых всем, конечно, не хватило.

Наш «сам» с парторгом садятся в кабину. Парторгу сам бог велел. Ему около пятидесяти. Выглядит устало. Гвоздикин Григорий Владимирович.

Вася долго думает, прежде чем ответить, при этом очень серьезно затягивается папироской и внимательно смотрит на собеседника. Дым выпускает тоже сосредоточенно, говорит очень умно. Сегодня он решил показать, как надо косить. Встает первым на краю поляны, проводит бруском по косе. Руки не болтаются сами по себе, чувствуется, что человек косу держал.

И поехали.

Первую полосу до края проходит в темпе, но очень не рвется, идти можно и даже поджимать. Слышит, что коса шуршит впритирку и набавляет темп. В конце ряда останавливается, закуривает. Капельки пота на лбу. После второго ряда втыкает косу ручкой в землю.

— Мне срочно надо ехать!

— Счастливый путь тебе, неповторимый!

Из руководства остается один парторг. Он ничего не показывает, никуда не гонит, идет в общем темпе очень умеренно. Но работа идет, слава богу, без него вообще в основном курили бы.

Григорий Владимирович идет следом. Трава сухая, полукустарники, кустарнички. Через несколько взмахов стебельки не режутся — выдираются. Приходится останавливаться, доставать брусок. — Григорий Владимирович, я вам очень надоел?

Он не удивлен вопросом в лоб. Не хмыкает и не разворачивается.

— А что ты мне сделал? Живи на здоровье, ты мне не мешаешь.

— Еще вопрос: вы верите в коммунизм?

— Конечно!

Говорит вполне искренне.

— А как вы понимаете коммунизм?

— Что ты привязался к человеку? — Это Юра. — Ты на себя лучше посмотри.

Дождь не дал даже ответить. Грянул неожиданно, словно кто-то вверху не пожелал нас слушать. Все исчезли в палатке. Сейчас там будет темно от папиросного дыма, а в ЗИЛе никого — это то что надо. Но уединение не получается.

— Подвинься.

— Милости прошу, Григорий Владимирович, только ради всех святых, не курите.

— Ладно, девица, я недавно накурился.

Но без папиросы ему начать трудно.

— Вот ты про коммунизм спросил. А ты знаешь, как я жил? Что мы ели? Мякину, жмых! Про хлеб мечтать боялись! Из дома выйти по нужде было страшно — могли в собственном доме пристукнуть!

Он не играет. Перед ним проходят картины его жизни, и он переживает все заново.

— А сейчас кто думает о хлебе?

— Даже выбрасывают.

— Вот-вот. Разве есть голодные? А люди одеты как? Ведь возьми наш поселок. Сотни тысяч рублей имеет магазин выручки в год! Чего у людей нет? Да все есть! Что ж еще надо? С каждым годом живем все лучше. Разве это не коммунизм?

— До коммунизма еще, как пешком до Будапешта. Пьянство — это единственное развлечение, но от него люди только страдают. Образовательный уровень — не выше седьмого класса. Духовный мир — бутылка. Средняя суть — убожество.

— Скептик ты, Петя! Тебе никогда этого не понять! Ты когда-нибудь голодал? Нет. Знал бы ты, что такое голод, так бы не говорил. Ну а что ты понимаешь под коммунизмом?

— Нормальные люди с человеческими отношениями, без лжи, зависти, бумажек, сплетен, бутылок…

— Ты хочешь, чтобы люди были идеальными?

— Хочу!

— Но этого никогда не будет!

— Почему?

— Оптимист ты, Петя.

— Так скептик или оптимист?

— Не морочь голову, пошли работать — дождь уже кончился.

Ровно в пять мы едем домой.

Следующим утром картина повторяется. Народ без дела шляется около конторы, машины нет, куда-то спряталась искра или компрессия. Ну как не повеселить народ?

— Прошу минуту внимания!

Насторожились. Надо попробовать повторить Васины интонации.

— Вчера было собрание! Директор, парторг. А меня там не было! — Пауза, надо желваками поиграть, вроде получилось. — Сенокос идет из рук вон плохо, так дальше не пойдет. — Еще пауза. — Они решили: косить будете до семи. И я с вами, но до пяти!

Вася играет желваками, но не возражает. К обеду отреагировал:

— Сегодня после сенокоса зайди ко мне!

— Во сколько?

— Часиков в шесть.

— После пяти я администрации не подчиняюсь.

— Смотри, Петя!

* * *

На следующее утро вызов на ковер. В предбаннике перед кабинетом директора тормозит секретарша.

— Директор занят, подожди.

Хрен вам.

— Доложишь директору, что я приходил. Ждать да догонять не люблю. Когда освободится, пришлете за мной.

Догнали почти сразу.

— Быстро беги к шефу, он тебя сырого съест.

Невкусным можно и подавиться.

На этот раз Верочка кивнула головой в сторону директорской двери.

— Проходи.

В кабинете «сам», Григорий Владимирович и Вася. У управа вид обиженного и оскорбленного.

— Садись, — выцеживает Плетнёв.

Гвоздикин невозмутим. Плетнёв начинает с трудно сдерживаемой угрозой:

— Ты почему не пришел, когда я тебя вызвал?

— Я приходил, но вы были заняты, и я пошел на свое рабочее место, чтобы не прерывался производственный процесс. А секретаря попросил прислать за мной, когда вы освободитесь. Время надо ценить.

— Сильно умный? Мог бы и подождать! А что ты вчера говорил?

— Вам уже доложили.

— Почему ты не зашел к управляющему?

— После пяти распоряжения администратора для меня не существуют.

— Я на его месте отстранил бы тебя от работы!

— И оплатили бы вынужденный прогул за свой счет.

До этой фразы он чеканил слова, постукивая пухлыми кулаками по столу в такт своим мыслям вслух. После нее он обхватил ладонями углы столешницы и наклонил корпус вперед.

— Кто он, по-твоему?

Судя по кивку головой, вопрос относится к Васе.

— Бестолочь.

Вася пустил в ход свои желваки и стал краснеть лысиной. Михаил Иванович уперся на руки и начал медленное поднятие корпуса.

— Так нельзя, — вмешивается парторг. И неясно, к кому это относится.

— Быть управляющему бестолочью? Конечно же, нельзя!

Плетнёв садится, приняв решение.

— Можете идти! Вы уволены. С завтрашнего дня на работу можете не выходить!

Это звучит ледяным приговором.

— С работы я уйду после вручения выписки из приказа на увольнение, до этого момента я буду находиться на своем рабочем месте.

— Сильно грамотный?

— Достаточно.

Похоже, что он не привык к возражениям со стороны подчиненных. Он снова стал медленно подниматься из-за стола с таким выражением на побагровевшем лице, которое говорило о его намерении пустить в лоб «сильно грамотного» тяжелую чернильницу, непонятно зачем торчащую на его столе. Есть же авторучки. Его оппонент на всякий случай взялся за спинку стула, скорей всего, с намерением этот бросок отразить. Немного поразмыслив и поняв, что психоатака не прошла, он положил чернильницу на место и пухлым пальцем указал на дверь. Если хорошенько подумать, то этот жест означает окончание разговора. Так и есть: дверь за спиной и никто не зовет обратно.

Ну вот, три минуты со всеми эмоциями, а говорят: в конторе сплошная волокита. У нас все решается в момент. Теперь надо ждать бумажки. Но с бумажкой дело затянулось. Их сиятельство ограничилось тем, что перестали замечать и здороваться. В карьере слесаря это непоправимый удар.

Ноябрь 1975 г.