Приключения северянина. Сборник рассказов

Павел Александрович Сафонов, 2016

Автор «Записок северянина» считает себя человеком вполне ординарным. Хотя жизненную школу прошел неплохую. Три года службы в Забайкальском военном округе, учеба в Иркутском сельхозинституте на факультете охотоведения, практика на Байкале, год поработал охотником на Енисее в Туруханском районе. И вот волею судьбы оказался в национальном поселке Ачайваям, там он пришел к выводу, что в СССР самая выгодная должность – рабочий. Устроившись слесарем в оленесовхоз, стал жить по принципу «как надо», но не «как все». Что из этого получилось, узнаете из его рассказов.

Алина

Двадцать шестое декабря 1975 года. «Аннушка» вторые сутки сидит в Ачайваяме из-за поломки. С утра техник дал добро на вылет, и сразу началась регистрация. Адская разогревающая машина воет не хуже самой «Аннушки», греет самолетный двигатель. Мороз так и держится за сорок. Пассажиры ютятся в небольшой комнатке аэровокзальчика, где вдоль стенки влезает всего пять кресел, уже порядком потертых и кое-где порванных. В проходе двое смогут разминуться боком, ежели не очень толстые. На дальних от входа сиденьях примостились Сережа с Алиной, учителя. Приехали они недавно, с год назад, когда над школой надстроили второй этаж и она стала десятилеткой.

Алина — само очарование. Золотистые длинные волосы, обаятельная притягивающая улыбка и глаза — не оторваться. Самое главное, с первого взгляда она приковала к себе. Так бывает очень редко: видишь девушку, все внутри замирает, и говоришь себе: это она! Очень похоже, что у нее на меня похожая реакция. Это видно было по первому ее взгляду. Но она очень быстро взяла себя в руки и стала простой и открытой, чем обвораживает всех. Однажды мы случайно встретились в темноте, и она просто спросила:

— Это ты?

Это прозвучало по-особенному, словно я единственный, кто может ей встретиться.

Сергей повыше ее, худой, с резкими чертами лица и ужасно ревнивый. Ясно, что к нему совсем не такие чувства, как к его жене. Ребята веселые, любят посмеяться, но сейчас что-то взгрустнули, особенно Сережа. Вероятно, потому, что остается один с сыном малышом, а ее отпускает на свободу на целый месяц. Жена летит к маме в Петропавловск, чтобы сдавать экзамены за последний курс пединститута. Тоже не без грусти. Свобода свободой, а маленький Алешка из головы не выходит. С ней мы летим уже второй раз, поэтому у мужа есть повод для ревности, да и чувствует, что есть основания для ревности.

— Регистрацию прошла?

— Прошла. Ты тоже летишь?

Сергей плохо скрывает раздражение, хотя и пытается улыбаться. Видно, ему очень не по душе, что мы снова летим вместе.

— Лечу, у тебя такой вид, словно собралась прыгать с самолета без парашюта.

Только за такую улыбку можно пройти огонь и воду.

— Я ужасно боюсь летать на «Аннушке», меня сразу укачивает.

— Десантница, — рассмеялся Сергей.

Надо сказать, что с приливом грамотной и инициативной молодежи поселок ожил. Девушки сами организовали хор и часто выступали в клубе. Пели очень хорошо, хотя не было музыкального сопровождения. «Деревенька» у них звучала намного лучше, чем по центральному радио у профессионалов. Возможно, спецы бы это опровергли. И ребята ставили сценки, от которых хохотал весь клуб.

Наконец позади проводы и посадка, второй пилот закрыл дверь на защелку и прошел в кабину.

— От винта.

Минут пять рев движка на всех режимах и, наконец, рывок, срыв с места, старт сразу от аэропорта по маленькой полосе, разбег, взлет — и поплыли внизу аккуратные домики поселка, застывшие в морозном густом воздухе; юрты, уложенные на зиму, юкольники-мамычки на высоких жердях. Набрав высоту 600, «Аннушка» закачалась над зимником Ачайваям — Усть-Пахачи. Как там мальчики? Второй рейс уже бьют. У моей спутницы такое выражение лица, словно это ее последний в жизни полет, но держится героически.

— Алина, смотри вниз, там наша дорога!

Такое предложение приводит ее в ужас. Для нее проблема просто си деть, не говоря уже о том, чтобы посмотреть вниз. Она ищет глазами какую-нибудь опору и останавливается на моей груди, спрашивая взглядом: можно?

Еще спрашиваешь! Как удобно она устраивается. И замирает. И внутри все замирает, а вдруг ей так не понравится и она станет опять недосягаемо далека. Правда, так на дорогу не посмотришь, но на кой ляд эта дорога, она уже вымерена и выезжена на десять рядов. А когда еще удастся подержать в объятиях золотоволосую красавицу, пусть даже в шубе.

Через правые иллюминаторы видны сопки Пахачинского хребта, Плетьми битая, Черт катался, Кедрачевая, плато до Большого Утюга, сопки Малого распадка и две островерхие на берегу моря. У их подножия устье реки Пахача и поселок рыбообработчиков Усть-Пахачи. На дальней сопке чертом настроган кукиш — Дунькин пуп.

На тракторе ехать вечность, на самолете — полчаса, а сегодня долетели за пять минут. При выходе из самолета моя попутчица опирается на протянутую руку, но до аэропорта идет одна. Жаль, что ходьба ее не укачивает.

Зал ожидания побольше нашего, вмещается даже пара рядов жестких кресел, десятка полтора. Весь центр занят ящиками с бутылками газводы.

— Как пить хочется!

— Вы не скажете, чьи это ящики?

— Вон мужчина, — показала взглядом дежурная на бородача лет тридцати в черном полушубке, — в Апуку летит.

Владелец бороды и газводы направился в буфет.

— Продай бутылочку, — пятерка легла на стойку буфета в поле зрения бороды.

— Нет, — ответ жесткий и категорический. Ему уже с такими просьбами надоели и деньгами его не запугать.

— Слушай, друг, жена беременная, чуть не плачет, вот хочет и…

— Возьми одну.

— Благодарю, я твой должник.

— Деньги забери!

— Да перестань!

— Забери, сказал.

Если не заберу, передумает. Ах, черт! В бутылке кристаллы льда, между которыми чуть-чуть переливается жидкость. Где-то в дороге прихватило.

— Алина, только в Корфе попьешь. Под шубой за пару часиков отойдет.

До райцентра еще час сорок лета, опять же укороченные до нескольких минут благодаря теплу ее волос и дыхания.

— Сегодня на город ничего не будет, — обрадовала в Корфе дежурная в отделе перевозок.

В гостинице место можно не спрашивать: квартир раздутому штату ра ботников авиаотряда хронически не хватает. Забиты и общежитие, и гости ница.

— У тебя есть знакомые в Корфе?

— Есть подруга, придется к ней идти.

— Где она живет?

— В центре, недалеко от клуба.

— Тогда нам по пути.

Дверь закрыта, и на стук никто не отвечает.

— Значит, на работе и придет не раньше пяти.

— Пойдем со мной, подождешь у моих знакомых.

— Неудобно.

— А в подъезде ждать удобно? Пошли, хоть согреешься.

— А что они подумают?

— Это зависит от меры их испорченности. Пойдем, там и выясним.

Вот мы и одни, никто нам не мешает.

— Прошу, синьора.

— Ты не сказал, что их нет дома.

— Ты тогда вообще бы не согласилась идти. Они появятся около шести. Я тебе внушаю дикий ужас?

— Нет, — она чувствует себя не в своей тарелке, — но ужасно неловко.

Она снимает пальто, проходит в кухню и садится на краешек стула.

— У тебя такой вид, словно ты взбираешься на эшафот.

Слава богу, рассмеялась.

— И все-таки, что подумают твои знакомые?

— Не переживай, я скажу, что ты моя любовница.

Хохочет она великолепно, откидывая голову назад и открывая рот. Очень трудно не подойти, не обхватить голову и не закрыть рот поцелуем. Но тогда смех оборвется, в глазах мгновенно блеснет холод стали, и она исчезнет из моей жизни навсегда. Неужели может быть так, что она когда-нибудь ответит на поцелуй?

Неужели это чудо возможно?

— Ну вот, так лучше, а то сидишь на краешке стула, как бедная родственница, и готовишься убежать при первом стуке в дверь.

Сейчас выпьешь — полегче станет.

— Этого еще не хватало!

— Шутите, девушка. Я из-за тебя грех на душу взял, солгал бороде, около сердца три часа грел для тебя, а ты отказываешься! Пей, иначе тебя боги накажут. Пей потихоньку, еще холодная.

— Придется пить.

Пьет маленькими глоточками. Какое наслаждение видеть, как она смакует каждый глоток и зажмуривается от удовольствия. Ради такого пойдешь не только на ложь, да простит меня борода, он же тоже мужик.

— Спасибо. Что бы я делала без тебя?

— Это мне господь подарил сегодняшний день. В этом году он лучший. Она вся вспыхнула и тут же снова стала игольчатой.

— Ты все время пытаешься петь. Какого ты мнения о своих вокальных способностях?

— Голос у меня не громкий. Нет, не громкий, а удивительно противный. Но не петь я не могу, особенно сейчас.

— Иногда ты не ошибаешься.

— Чаще бывает обратное.

Она снова хохочет, закинув голову. И снова замелькали бессовестные стрелки часов, и уже раздеваются в прихожей хозяева, и смотрят на нас довольно недвусмысленно и осуждающе, особенно Люся, подруга моей дражайшей половины. Алина это чувствует и на невразумительное приглашение поужинать отвечает категорическим отказом.

— Я тебя провожу.

На улице она снова становится самой собой.

— Интересно, что они скажут твоей жене?

— Не переживай. Моя жена скажет Сереже гораздо больше.

— Нет, с тобой не соскучишься!

— Стараюсь.

Ее подруга уже дома. Радуется ей она вполне искренне и недоуменно поглядывает на провожатого замужней женщины. Наша мораль нам не раз решает даже общения не со своими.

— Галя, — знакомит нас Алина.

— Галя, вы выдержите свою подругу до завтра?

— Конечно, и даже больше.

— Отлично, тогда моя миссия окончена. Кстати о птичках, сегодня в семь двадцать «Приваловские миллионы».

— Я уже видела, — отказалась Галя.

Вот умничка.

— Тогда я в семь здесь с билетами.

Она просто смотрит, на ее лице не прочесть ничего. Только однажды, когда муж подсовывает свою жену в постель Привалову ради дела, она неопределенно хмыкает, но тут же берет себя в руки.

Обсуждать фильм у нее уже нет сил. Естественно, день был вполне нагруженным. Короткое прощание у двери Галиного дома.

— Завтра в аэропорт не ходи. Мой знакомый работает в аэропорту и меня вовремя предупредит, а я зайду за тобой. Сиди, готовься к экзаменам. Или все готово?

— Ой, не знаю, как буду сдавать.

— Тем лучше. Готовься и не беспокойся. За тобой зайду, без тебя не улечу, жди.

Наутро стало ясно, что в аэропорт можно и не звонить. Снежная пелена закачалась за окном. На Север пришел циклон и начисто отрезал Корф от Петропавловска. Только тридцать первого прояснилось. В одиннадцать утра по местному времени прозвенел долгожданный звонок.

— Дядя Петя, ты думаешь лететь?

— Мысль есть.

— Спеши, «Як» вылетел из города.

Спешу. Надо еще за Алиной заскочить. На стук в дверь сразу ответил плачущий голос.

— Кто?

Такое впечатление, что она стоит здесь уже давно.

— Фантомас. Как насчет лететь? «Як» уже в полете.

— Я не могу!

— Решила вернуться в Ачайвам?

— Нет, я не могу выйти, не могу дверь открыть уже с утра.

— Ключ есть?

— Есть, но не могу.

Непонятно. Ключ есть, а открыть не может.

— Давай его сюда.

— Никак, дверь плотная и форточки глухие.

Однако! Алина вполне готова к истерике.

— Остановись и слушай меня внимательно, сейчас рыдать некогда.

Не грех встать на коленки и посмотреть в замочную скважину. Хорошо хоть свет в коридоре горит. Это же надо так ключ засунуть, почти насквозь.

— Тяни ключ на себя.

— Не могу, я уже пробовала!

— Чуть пошевели и тяни. Стоп, назад. Стоп, поворачивай. Нет, в другую сторону.

Замок дважды щелкнул, и дверь распахнулась. Заплаканная затворница готова броситься на шею своему спасителю.

— Как хорошо, что ты пришел! Я уже думала, что не выйду.

Я тебя расцеловать готова!

— К вашим услугам, синьора.

Она сделала вид, что не услышала, но улыбнулась сквозь слезы.

— Бежим, я уже давно собралась.

Регистрация, свист садящегося «Яка», толпа пассажиров из города и, наконец, посадка. Северяне хоть и одеты тепло, отворачиваются от зябкого ветра, спешат скорей взобраться по трапу. Мужчины выстраиваются цеп очкой, передают вещи в багажник.

Последний чемодан ушел вверх.

— Давай, давай, — торопит пилот.

— Даваю.

В салоне еще тепло, стоянка не успела выстудить машину. Пассажиры устраиваются: кто сует авоську под сиденье, чтобы не мешала в проходе, кто снимает пальто и приводит в порядок прическу. Головка с золотистыми волосами во втором ряду кресел.

— Простите, это место не занято?

Какая улыбка!

— Еле удержала. Садись здесь, я к окошку.

— Что желает синьора?

— Пакет.

Это не проблема, стюардесса оказалась запасливой.

— Тебя развлекать или будешь укачиваться?

— Я только зашла в самолет, а уже укачалась.

— Нельзя же так, надо вестибулярный аппарат потренировать.

— Ой, мне сейчас не до аппарата.

«Як» взревел турбинами и взмыл почти без разбега. По мере подъема улыбка у моей соседки становится все более вымученной. Взглядом спрашивает согласия на мое плечо. Господи, жду этого момента уже вечность. Ее волосы касаются моей щеки, и наступает состояние невесомости, но тут же посадка на заправку в Оссоре.

— Я, наверное, посижу в самолете.

— Ни в коем случае, пошли воздухом подышим.

В порту накурено и толчея.

— Алина, пошли на улицу.

Ограда перед выходом на летное поле закрывает от ветра чисто символич ески. Но зато здесь никто не мешает.

— Ветер, холодно.

— Прячься за меня.

Овчину никакой ветер не пробьет, тем более с таким обогревом, как моя спутница. Она совсем близко, ей нельзя отодвинуться и на сантиметр — ветер сразу начинает резать лицо. На голове теплая шаль. Улыбающееся лицо спрятано в шевелящийся мех голубого песца, длинный мех ей очень идет. Каждый мой шаг ей приходится повторять, потом она отступает. Чтобы чувствовала себя увереннее, предлагаю ей свои руки в качестве опоры. Она очень естественно и без колебаний кладет на них свои.

— Алин, представь, что сейчас появятся наши половины. Что они сделают с нами?

— Сожгут живьем, — смеется она.

Она ведет себя очень просто. Но я для нее только помощь в дороге, никакого чувства ко мне у нее нет. Если б было хоть что-то, я бы поч увствовал. Хоть как-то оно бы проявилось. Но, к сожалению, ничего. Она проста, скромна, чарующа и недоступна.

«Як» снова взмывает вверх. Когда же она снова спросит разрешение на мое плечо? Она ищет себе место, запрокидывает голову на спинку кресла, потом прислоняется к переднему сиденью и, наконец, поворачивается ко мне. В этот момент «Як» резко уходит вниз. Глаза у нее закрылись, и она падает ко мне на руки. Ложись, девочка, на колени. Левую руку тебе под голову, а правую на плечо.

Зарыться бы лицом в золото волос и вдыхать их неповторимый запах. Но ей, наверное, и без меня тошно. Она передвигает руку повыше, разжимает кулак и… прижимает мою ладонь к своим губам. О, боги!

Она убрала все преграды между нами. Можно ощущать лицом шелк ее волос, можно прикасаться губами к нежной коже шеи, можно ощущать ладо нями трепет Алининого тела. Есть ли совесть у командира? Он летит от Оссоры до Петропавловска ровно шестьдесят секунд. Правда, часы показывают час пятьдесят минут, но разве часы что-нибудь понимают?

Мягкое приземление, Алина откидывается на спинку кресла и готовится к выходу. Нежная и беззащитная, она ловит каждое слово и не отводит взгляда. А в глазах слезы, слезы расставания.

— Где ты был раньше?

— Все в наших силах, все можно исправить.

— Поздно, не забывай, у нас Алешка.

— Он не помешает.

Она постепенно становится прежней неприступной крепостью.

— Пойдем, нам пора.

Да, пора. Ей в Петропавловск, к маме, мне в Елизово, к сестре.