Приключения северянина. Сборник рассказов

Павел Александрович Сафонов, 2016

Автор «Записок северянина» считает себя человеком вполне ординарным. Хотя жизненную школу прошел неплохую. Три года службы в Забайкальском военном округе, учеба в Иркутском сельхозинституте на факультете охотоведения, практика на Байкале, год поработал охотником на Енисее в Туруханском районе. И вот волею судьбы оказался в национальном поселке Ачайваям, там он пришел к выводу, что в СССР самая выгодная должность – рабочий. Устроившись слесарем в оленесовхоз, стал жить по принципу «как надо», но не «как все». Что из этого получилось, узнаете из его рассказов.

Оля

Итак, надо позвонить два раза.

— Это ты! Заходи, раздевайся.

А глаза! Да за такие глаза можно мерзнуть в тундре и жариться на экваторе.

— Ты ужинал?

— Нет, как и было приказано.

— Ну и молодец! Я достала сосисок. С капустой пойдет?

— Вполне.

— Пусть варятся. Давай поговорим.

Кто бы мог поверить, что эта деловая и уверенная в себе женщина вчера вечером была такая маленькая и беззащитная? Впрочем, слабость женщину не портит, а уж загадочность и вовсе наоборот. Оля направляется в комнату и, проходя мимо, наталкивается на мою руку. Она ждала этого. Отводит свои руки назад, чтобы мне было удобнее ее обнять, и, быстро повернувшись ко мне, прижимается своим горячим телом, вызывая вспышку желания. Движения резкие и поцелуй жадный, словно она делает что-то запрещенное и сейчас появится кто-то, кто прервет наше удовольствие.

— Как хорошо, что есть женщина и мужчина, — шепчет она.

— Это чудесно.

Ужин пролетает быстро. Мы рады каждому движению друг друга и ждем друг от друга чего-то необыкновенного и сладкого.

Ну что ж, пора бы поставить все точки над i.

— Оля, насколько я понимаю, тебе нужен муж?

Она становится сразу серьезной и сжимается в крюк, словно я коснулся в ней чего-то незащищенного. Но разговор принимает и молча кивает головой.

— Давай не будем питать иллюзий — для этой цели я не подхожу.

— Я тебя не устраиваю?

— Нет, не в этом дело. Ты мне очень нравишься. Но я себе представил, что я живу здесь, в городе, в четырех стенах, езжу на работу на троллейбусах в какой-нибудь цех, и мне захотелось повеситься.

— И что же тебе нужно?

— То, что у меня есть. Север, простор, сопки, тундра. Город я выдерживаю только месяц и то ради родителей.

— И у тебя есть женщина?

— Кажется, есть.

— Почему кажется?

— Я ее открыл недавно, только по дороге сюда, и пока не знаю, что у нас получится. Она замужем, у них ребенок.

— Она тебе нравится больше, чем я?

— Она у меня и сейчас перед глазами стоит.

— Спасибо за правду, — прошептала Оля, — но бьешь ты больно.

— По-моему, так лучше.

Она сидит на табуретке, подогнув под себя ноги и уткнувшись подбородком в колени. В кухне царит тишина, мы взвешиваем свои слова и ощущаем навалившуюся на нас размолвку. Все дальнейшее зависит от нее, в данный момент она может показать несостоявшемуся ухажеру на дверь. Но она молча смотрит на меня, и прийти к такому решению у нее нет сил. В любом случае пора домой. Оля вышла в прихожую проводить и стоит, опять же не говоря ни слова, но в глазах хитринка, а не боль расставания.

Прежде чем шуба застегнута, она оказывается под ней.

— Ой, как под ней хорошо!

О боги. Две недели назад эту же фразу произнесла Алина!

— Наверное, шуба хорошая.

Голова от поцелуев опять начинает кружиться. Но уходить все-таки пора.

— Завтра повторение «Песни-75», приходи в это же время.

Почему с женщинами надо встречаться обязательно при одинаковых обстоятельствах? Может быть, Соловьев-Седой прав: песня в нашей стране «спазматически стоит на втором месте после хоккея с шайбой». Но должна стоять на первом. Не может никакая игра, не считая игры с женщиной, дать такое удовольствие, как песня.

Праздник песни закончился. Телевизор в углу комнаты чернеет экраном, в комнате темно, мы сидим рядом на диване. Оля смотрит на гостя внимательно, словно изучает.

— Ты не такой, как все. Я еще не видела, чтобы мужчины так восторгались песней.

— «Тот, кто песни петь и слушать не умеет…»

— Может быть, но ты выделяешься на общем фоне.

Слова уже особой роли не играют. Она ждет поцелуев и не только. Про мужика можно не говорить, всегда готов, как пионер.

— У тебя халатик удобный — быстро расстегивается.

— Я его буду надевать только для тебя!

Халатик расстегнут, под ним купальный костюм — это не помеха. Она податливо ложится и продолжает поцелуй. Лифчик на пуговичке, это выяснилось, когда Оля первый раз повернулась спиной ко мне. Левая рука ловит пуговичку, но ее локоть отводит мою руку настой чивее, чем позволяют правила игры. Отбита она и с бедра довольно сильным ударом. Ольга прерывает поцелуй и сердито говорит:

— Давай сядем.

Человек может покорить космос, Землю и Вселенную, но только не может понять женщину. Организм подготовлен для женщины, остановиться практически невозможно. Надо было или не разрешать ничего, или позволить все до конца. Но прерывать на полпути — это же…

— Оля, зачем ты так?

Чокнуться можно. Жестокая шутка. Кровь пульсирует в висках, надбровья гудят болью. Про нижнюю половину туловища лучше не говорить, такое впечатление, что сейчас все лопнет. Попробовать выйти на балкон, чтобы успокоиться и прийти в норму. Все окна противоположного дома чернеют ровными прямоугольниками, только одно светится ярким светом, и на его фоне вырисовываются мужская и женская фигуры. Не мы одни в час ночи выясняем отношения.

Ну вот, вроде полегчало. Но зачем же она так поступила, с какой целью? Или без цели? Каков смысл разжигать мужика, а потом останавливать на полном скаку? Ей-то каково? Прежде чем оскорбиться или отреагировать, надо понять смысл ее поступка.

— Оля, зачем ты так сделала?

Она молчит и смотрит перед собой остановившимся взглядом. М-да, вразумительный ответ. Ну что ж, погуляли, пора и домой, желательно не опоздать на последний троллейбус, а то по шпалам, да по шпалам не интересно.

В прихожей стоят Олины сапожки. На вешалке ее зеленое пальто и песцовая шапка. Странно, почему же ее нет в комнате? В кухне ее быть не может. Отец сидит на своем месте, мама на своем, а стул, где должна сидеть гостья, пуст. Ясненько, спряталась, когда услышала, что дверь хлопнула, и решила преподнести сюрприз.

— Как в этом доме насчет пожевать?

— Прошу пана к столу.

— Сейчас, руки вымою и принесу стул.

— А стул зачем? Вот же стоит.

— А куда Оля сядет?

— Какая Оля?

— Которая стоит за шкафом.

— А как ты узнал, что я здесь?

— По шапке, пальто и сапожкам.

— Я об этом и не подумала!

— Не получится из тебя разведчика.

Мамин борщ хорош, да еще с таким гостем.

У нее в глазах опять заблестела хитринка.

— Так я не договорила, Вера Михайловна, у меня есть жалобы на вашего сына. Он плохо себя ведет.

— Выгоните, если плохо ведет.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что он мне нравится.

— Тогда скажите ему, чтобы он больше не приходил.

— Хорошо. Петр, чтобы больше ты ко мне не приходил. Кстати, на ужин сегодня будут голубцы, жду ровно в восемь.

На ней халатик с преобладанием желтого цвета, с темными крупными цветами. В нем она выглядит очень мило, как-то подомашнему. Его основная прелесть в том, что он сам по себе зеленый, цвета светофора.

— Голубцы на столе, мой руки. У меня есть вино, очень хорошее. Будешь?

— Нет, спасибо, желательно без него.

— Оно вкусное.

— Охотно верю, но не хочу даже вкусного.

— Ты странный человек.

— А странному человеку можно ложку?

— Голубцы положено есть вилкой.

— Тогда самое вкусное останется в тарелке.

Не будешь же спорить с хозяйкой. Но минут через пять она пересмат ривает свои позиции.

— Да, пожалуй, ты прав. — И достает две ложки из ящика стола.

— Что будет дальше?

— Чай с вишневым вареньем и фигурное катание.

— На чем мы остановимся после фигурного катания?

Она оседает, представив, что будет дальше.

— Не знаю, я не могу.

— По правде говоря, я ничего не понимаю в твоем поведении.

— Понимаешь, я не могу.

— Кажется, понял. Тормоза не дают?

— Мне даже с мужем было тяжело, а к тебе я еще не привыкла.

Вроде дошло. Когда в голову с детства вбито табу, от него трудно избавиться даже в тридцать. Ей надо помочь через это табу перешагнуть.

Идет показательное выступление фигуристов. Роднина и Пахомова — звезды семидесятых. Людмила замирает перед стартом, сосредоточенная, уверенная и сильная, ждет музыки. Вот она зазвучала, и прежде чем войти в танец-песню, она делает неуловимое движение плечами.

— Ты знаешь, я не столько жду ее танца, сколько этого движения. Оно меня всегда приводит в восторг.

— А я без ума от Овчинникова.

Развеиваются слова и их образы. Остаются в комнате двое — женщина и мужчина. Теперь известно, что купальный костюм — это очень серьезная проблема.

Целует она жадно и резко. В разгар поцелуя мои руки медленно идут по спине и, словно невзначай, прикасаются к застежке лифчика. На этот раз она пластмассовая с фигурным выступом. Оля вздрагивает и хмурится. Как же тяжело укрощать женщину в тридцать. И какой недотепа ее обкатывал?

— Лифчик ужасно мешает. Давай его снимем.

— Да ты что? Я не могу.

— Тебе и не надо, я сам. Ты только зажмурься.

— Я не могу.

— Тогда я зажмурюсь.

Она молчит, и это молчание колебания. Застежка расстегнута.

— Только закрой глаза.

Все равно темно. Сосок пойман губами, ну теперь тебе будет трудно устоять. Она вся затрепетала и обхватила мою голову руками. С каждой секундой теряет контроль над собой, все больше расслабляясь, но как только руки прикасаются к бедрам, она резко отталкивается и садится, откинувшись на спинку дивана и тяжело дыша.

— Давай выпьем что-нибудь успокаивающее.

— У меня ничего нет.

— Есть.

— Что?

— Пойдем, покажу.

Кефир — самое то для настоящего момента.

— Петр, ты ужасный человек.

— Ужасный и странный.

Напряжение снято, можно возобновить попытки.

От возбуждения она начинает покусывать кончики пальцев.

Когда страсти поулеглись, Оля вдруг становится серьезной.

— Скажи, ну почему Слава не может быть таким, как ты? Он выходил из себя, когда я о ком-то из мужчин отзывалась хорошо.

— Это и было причиной развода?

— Да, он чуть ли не с кулаками кидался на меня, когда я задерживалась на работе или любовалась кем-то из артистов.

— Ревность. Сколько вы прожили вместе?

— Восемь лет.

— И всегда так?

— В последнее время особенно. Он не ударил ни разу. — Она выпрямилась, и глаза ее заблестели гневом. — Пусть бы только попробовал. Но я поняла, что он может ударить. Как ты думаешь, я сделала правильно?

— Конечно, без доверия — не жизнь.

— Он недавно приходил, деньги приносил. Я его не пустила и деньги не взяла.

— Ну и зря.

— Нет, мы и без него проживем.

— Воспитывать и содержать дочь — это его обязанность и потребность, ты не должна его лишать своих прав, это жестоко.

— А он со мной обошелся не жестоко?

— Он посягнул на твою свободу чувств, за это ты его лишила себя, это справедливо. Но лишать его дочери ты не имеешь права.

— Так ты считаешь, что я должна была деньги взять?

— Разумеется. Он неплохой парень. Мастеровой, не курит, не пьет. Ушел, оставив все, значит, не мелочный. Принес деньги дочери, выполняя свой отцовский долг.

— Так что же, мне его брать обратно?

— Это по желанию. Но от дочери изолировать нельзя и надо постараться сохранить хотя бы уважение друг к другу. Все резать-то не надо.

— Нет, никогда! — Но прежней уверенности уже нет.

— Оля, я завтра улетаю в Москву доводить зубы до ума, здесь нет возможности поставить мосты, а там есть один адрес, дали ачайваямские знакомые.

Ее руки привычным движением поворачивают голову пациента к свету, хотя происходит все не в кабинете.

— Открой рот. Да, лунки зажили, мосты можно ставить.

За последние десять дней она сильно изменилась: осунулась, похудела, глаза ввалились. Расслабиться она так и не может, а без разгрузки попытки превратились в пытку. От прежней веселой Оли, которая лихо дергала зубы, не осталось и следа.

— Я уже пью сердечные капли, — показала она какую-то зеленую пакость.

— Поздравляю. Обмороков еще нет?

— Пока нет, но все знакомые от меня уже шарахаются.

— Не переживай, то ли еще будет. Но пока твой мучитель будет в командировке, ты восстановишься и, может быть, соберешься с духом.

— Нет, я, наверное, никогда не смогу. Когда ты уходишь, я еще час сижу около двери, а потом долго не могу заснуть. У меня все болит, но я ничего не могу с собой поделать.

— Но как же это у тебя получалось со Славой?

— Ему я не разрешала смотреть на себя, когда я раздетая, и прикасаться к груди, но у тебя это так хорошо получается. Я только начала понимать, как это все вкусно.

— Все, что было, только прелюдия.

— Я ему обязательно скажу: «Какой же ты мужчина?» Куда ему!

— Тем не менее он добился большего.

— А! — она махнула рукой. — Об этом и вспоминать страшно.

И вдруг она оживилась.

— Ведь ты летишь в Москву! Можно тебя попросить об одном одолжении.

— Неужели я отвечу отрицательно?

— У меня в Москве одна знакомая, она купила мне ковер. Ты мне привезешь его?

Она посмотрела почти испуганно, засомневавшись в этичности своей просьбы.

— Для этого мне нужно две вещи.

— Какие? — Она уже готова отказаться от нее.

— Первое — адрес твоей знакомой, желательно с телефоном, и второе — записку от тебя.

Оля вздохнула облегченно.

— А это удобно?

— Написать записку и адрес? Стоя, конечно, нет, а сидя удобно.

— Нет, ты ужасный человек! Только не говори ничего своим родителям.

— Хорошо. Но мне пора, пиши записку.

После прощальных поцелуев она резко открыла дверь и, прижавшись лбом к стене, простонала:

— Господи, какая же я дура!