Хлопоты ходжи Насреддина

Леонид Резников, 2020

Много бродил по свету ходжа Насреддин – заступник бедных и угнетенных, гроза нахальных богачей. Много разного повидал он на своем веку, но где бы ни появлялся ходжа, всегда старался он дарить людям надежду на лучшее и делать их жизнь светлее, восстанавливая справедливость и мстя зарвавшимся богатеям за притеснения простого народа. И вот на пути ходжи раскинулось новое селение. Трепещите же, жадные и бессовестные обиралы!

Памяти Леонида Соловьева

Глава 1. Мираб

Мерный цокот копыт негромким дробным эхом отскакивал от серых боков скал и скатывался в узкое ущелье, по краю которого проходила натоптанная, вытертая тысячами ног тропа перевала. И вот на тропе возник путник, ведший за собой ишака. Путник был невысок ростом, худощав, но жилист. Его плечи покрывал вытертый, выгоревший под жаркими лучами восточного солнца халат. Его видавшие виды свободные холщовые штаны и рубаха трепыхались на слабом ветру. Серая одежда путника вобрала в себя пыль тех дорог, где ступала его нога. Седина обильно обелила его короткую бороду, но стариковская слабость еще, судя по всему, ему была не ведома. Путник вышагивал бодрой, весьма легкой походкой привыкшего к долгим переходам человека. Верный ишак не отставал от хозяина, труся рядышком и качая головой.

Каменная тропа пошла под уклон. Перевал заканчивался. И вправду, за следующем изгибом тропы путнику открылся вид на дивную горную долину. Он остановился, прищурился от ярких лучей полуденного солнца и вгляделся вдаль. Ишак замер, закрыл глаза и повесил голову. Старое животное каждую секунду нечаянного отдыха тратило на то, чтобы вздремнуть и набраться сил.

Путник долго смотрел вниз с высоты птичьего полета, озирая колышущееся море зелени с островками домов, полями, желтеющими еще не скошенными хлебами. По краю полей голубой лентой вились полноводный арык и, несколько левее, горная река, берущая бурное начало в ущелье. Шум горного потока давно манил путника — хотелось напиться, омыть лицо. И, разумеется, нужно напоить животное. Но путник все медлил, вглядываясь вдаль, будто его одолевали некие сомнения. Живые стариковские глаза оглядывали дома внизу — маленькие невзрачные коробочки и большие, основательные, двухэтажные. Среди них вздымался палец минарета. Путник действительно размышлял: о жителях этой долины, об их чаяниях и страхах, о несправедливости и сопутствующим ей болям и нищете. Ибо — старик в том ни минуты не сомневался, — несправедливость коснулась и этого благодатного уголка природы.

Старик вздохнул и погладил ладонью ишака меж ушей. Животное прянуло ушами и открыло глаза.

— Ну что, лопоухий? — сказал старик. — Пойдем посмотрим, что нас там ждет. Вовсе не уверен насчет еды для меня, но тебе-то уж точно улыбнется перекусить свежей травой и напиться чистой горной воды. Впрочем, напиться не мешало бы и мне. Начнем с этого.

Ишак понимающе закивал. Он был согласен со своим хозяином.

Вода в тыквах закончилась полдня назад, и не мешало бы пополнить ее запасы еще здесь, на перевале — кто знает, что их ждет внизу. Не исключено, что в этом селении торгуют и водой, а у старика в кармане завалялись лишь три медные монеты, которые следовало потратить с толком. Ведь сейчас торгуют всем, кроме дорожной пыли и докучливых мух, которые просто никому не нужны. Всегда найдется тот, кто приберет к рукам ничейное, то есть, общее, дарованное богом всем людям, и постарается на нем нажиться. Вода же на Востоке дороже золота, и потому ее прохладное журчание всегда можно обратить в звон золотых монет.

Старик потянул ишака за собой, и тот вновь зацокал копытами. Шум воды все усиливался, и вскоре путник вышел к подножию небольшого водопада, пенистые воды которого низвергались с высоты метров пяти-шести. Здесь водопад за многие сотни лет выточил себе удобное округлое ложе, в котором прозрачная чистейшая вода крутилась водоворотами, успокаиваясь и теряя пенные буруны. Дальше она порогами устремлялась вниз, в долину, кружа меж камней и весело скача по невысоким порожкам.

По ту стороны каменной чаши, на другой стороне реки, росла старая ива, купавшая свои гибкие ветви в ледяных водах. Под ивой стоял основательно сколоченный топчан с резными ножками. На топчане в тени ивы дрых толстый человек. Храп его едва ли не перекрывал шум водопада и сотрясал листву, нависавшую над его головой. Но стоило старику приблизиться к воде, как храп внезапно стих, и человек на топчане, потянувшись, сел.

— Э, эй! — крикнул он путнику, чей ишак припал губами к воде и жадно вбирал ее. — Ты чего это?

— Салам алейкум. Что вам, почтеннейший? — спросил старик, утолив жажду тремя горстями воды.

— Ты пьешь мою воду. Плати! — Толстяк не ответил на приветствие, пыхтя, слез с топчана, доковылял до самой воды и требовательно выставил ладонь.

— Твоя вода? — удивился старик, между тем наполняя одну за другой выдолбленные тыквы.

— Да, моя. Я мираб¹! — гордо сказал толстяк.

— Горшечник делает своими руками посуду, — взялся рассуждать старик, затыкая очередную наполненную им тыкву пробкой, — и продает ее. Земледелец растит рожь и овес; кузнец делает ножи, серпы, подковы. Пекарь готовит хлеб. О мираб, неужели эту реку сделал ты?

— Что ты несешь, старый дурак?! — взбеленился толстяк на том берегу. Он затопал ногами и замахал над головой кулаками, но путник не испугался: чтобы перебраться на другой берег, толстяку понадобилось бы сначала спуститься по течению, а затем перейти реку по скользким камням. — Это моя река, моя земля. Плати сейчас же!

— Ай-яй, — сокрушенно покачал головой старик, подвешивая тыквы с водой к спине ишака, — смотри, лопоухий, какой жадный человек: выпить — не выпьет, и другим напиться не даст.

Ишак, вдосталь напившись вкусной горной воды, поднял голову и уставился на беснующегося от бессилия мираба.

— Ах ты, вор, гнусный проходимец! — никак не унимался тот. — Плати сей же час, иначе я пожалуюсь на тебя кази.

— Э, да будет тебе, уважаемый, — только и махнул рукой старик, взбираясь на спину ишака. — Я взял у тебя немного воды взаймы, а ты раскричался, будто я погрузил на ишака весь твой неубывный товар.

— Как так — взаймы? — опешил толстяк, и щеки его недоуменно обвисли. — Что значит, взаймы? Ты чего плетешь? Деньги, давай деньги!

— Да ты никак спятил, торговец свежестью, — сокрушенно покачал головой старик. — Виданное ли дело, чтобы за взятое взаймы платили деньги, если долг может быть возвращен с лихвой тем же товаром?

— Каким еще товаром?

— Я у тебя взял воду, так?

— Так, — подумав, согласился мираб.

— Ну вот, я тебе завтра обязуюсь ее вернуть. Даже сторицей.

— Это как? — наморщил лоб толстяк.

— Странный ты человек, — пожал плечами старик. — Разве ты не знаешь, как возвращают выпитое?

— Ах ты, грязный старикашка! — задохнулся от подобной невиданной наглости толстяк и затряс щеками. — Вот я тебе… Я тебе… — он забегал вдоль берега, не решаясь ступить в ледяную воду. — Я до тебя доберусь.

— Вот глупый человек, — усмехнулся старик. — Я же обещал тебе вернуть воду завтра — значит, верну. К чему так волноваться? Или ты не веришь слову ходжи Насреддина?

— На… На… — у бедного мираба отнялся язык, а глаза его округлились, немного не дотянув в размерах до куриных яиц.

Если бы средь ясного неба грянул гром, и тогда мираб не был так поражен. Как и очень многие, он был порядком наслышан о Насреддине и его проделках, а уж когда прослышал о появлении где-то поблизости веселого мудреца, грозы богачей и притеснителей простого работного люда, то молился Аллаху денно и нощно, чтобы тот не допустил появления закоренелого нечестивца в их селении. Но надежды мираба не оправдались.

— На… — еще раз плямкнул мираб губами, вновь не в силах выговорить до конца страшное имя, которое он ставил в один ряд с именем шайтана, как ослабевшие ноги его подкосились. Правая нога вдруг оскользнулась на поросших водорослями камнях, и мираб, коротко вскрикнув, рухнул в воду.

Ледяная вода, будто кипятком, ошпарила мираба. Хватая разинутым ртом воздух, он одурело захлопал руками по воде, с третьей попытки ухватившись толстыми пальцами за каменный уступок. Но воздеть свое грузное тело оказалось делом нелегким, потому как к немалому весу самого тела прибавился еще и вес набухшего водой халата. Да неистовый горный поток, словно мстя мирабу, хватал его за халат и все порывался закрутить и отбросить прочь от берега.

— Ай-яй, — покивал старик, наблюдая за тщетными попытками мираба выбраться на берег. — Видишь, лопоухий, что бывает с людьми от жадности. Уважаемый, может тебе нужна помощь? — крикнул он плещущемуся в воде мирабу.

— Нет! Я сам! — испуганно выкрикнул тот, внезапно обнаружив в себе невиданные доселе силы. Их вполне достало, чтобы мираб едва ли не пулей выскочил на берег.

Вид его был жалок. Мокрый, словно кошка, попавшая под ливень, стоял он у топчана, оглядывая себя и брезгливо сдирая пальцами налипшие на его халат и лысину водоросли. Новая чалма мираба давно уплыла вниз по течению, и искать ее не было никакого смысла.

— Знаешь, я подумал, почему бы мне и вправду не заплатить тебе за воду, — задумчиво произнес ходжа Насреддин, щелкнув пальцами по бородке. — Возможно, ты был прав, и я поступил с тобой несправедливо. К тому же ты по моей вине потерпел убытки.

— Нет! Не надо! — вздрогнул мираб, мгновенно позабыв про свой неопрятный вид. Он замахал на ходжу руками, отступая к топчану. — Я дарю тебе эту воду. В конце концов, не столько ты и выпил в самом деле. Глоток воды для мучимого жаждой путника — разве это не угодное всевышнему дело? И знаешь еще что: пей в любое время, когда тебе захочется. Да-да, именно так!

— Благодарю тебя, добрый человек, — склонил голову ходжа Насреддин, не слезая с ишака. — Да воздастся тебе за это.

Он тронул своего ишака, и тот затрусил прочь, а мираб еще долго не мог пошевелиться, глядя вслед удаляющемуся старику и не веря, что так легко отделался. Наконец он опомнился и тяжело опустился на краешек топчана.

— Уф-ф! Вот же напасть свалилась на наши несчастные головы! — пробормотал он, стянул с себя насквозь мокрый халат и принялся выжимать его, невнятно бормоча ругательства себе под нос и радуясь, что так ловко отделался от гнусного Насреддина. Может, все еще обойдется, и ходжа не тронет несчастного мираба Хасана. Ведь Хасан разрешил ему пить, когда и сколько вздумается! А это ведь тоже что-то да значит.

«Хотя, — размышлял Хасан, устремив взгляд на острые пики гор, — не мешало бы предупредить друзей о прибытии Насреддина в селение». Ведь ни мулла, ни судья, ни сборщик податей ничего не знают о свалившейся на их головы напасти. Но мираб колебался. Его мучили сомнения. С одной стороны, предупредить, конечно, нужно, а с другой, вдруг старый проходимец Насреддин пронюхает об этом, и тогда Хасану уж точно несдобровать?

При мысли о возможной каре Хасан даже зажмурился. Нет! Никуда он не пойдет. Пусть кази и все прочие сами разбираются с проклятым Насреддином, а ему, мирабу, и своих забот достаточно, чтобы еще взваливать на свои плечи чужие. Ведь кому как не Хасану было знать, что, случись с ним беда, никто из его друзей не придет ему на выручку. А потому Хасан, хорошенько поразмыслив, кивнул сам себе, повесил халат сушиться на ветки ивы и улегся на топчан досматривать прерванный сон.

Ходжа Насреддин обернулся только один раз, когда ива со вновь развалившимся под ней мирабом почти скрылась из виду за поворотом дороги.

— Да, лопоухий, кажется, нам с тобой придется задержаться в этом благословенном селении. Алчность здесь успела глубоко пустить корни, если уж мираб продает горную воду глотками.

Ишак ничего не ответил. Он только покачал головой. Ему, как и его хозяину, подобное пришлось совершенно не по нраву. А ходжа Насреддин нисколько не удивился тому, что мираб продолжил свой полуденный отдых, а не рванул вниз предупредить своих дружков о прибытии ходжи. Насреддин сразу распознал в мирабе труса. Трус же, как известно, больше всего уважает собственный покой. Мираб наверняка полагал, что очень удачно отвязался от ходжи, и тот оставит его в покое.

«Ну, погоди у меня, гнусный обирала! — подумал про себя ходжа Насреддин, неспешно отдаляясь от водопада. — Ты у меня еще получишь достойную тебя плату!..»

Примечания

1

Мираб — водный староста в Средней Азии