Хлопоты ходжи Насреддина

Леонид Резников, 2020

Много бродил по свету ходжа Насреддин – заступник бедных и угнетенных, гроза нахальных богачей. Много разного повидал он на своем веку, но где бы ни появлялся ходжа, всегда старался он дарить людям надежду на лучшее и делать их жизнь светлее, восстанавливая справедливость и мстя зарвавшимся богатеям за притеснения простого народа. И вот на пути ходжи раскинулось новое селение. Трепещите же, жадные и бессовестные обиралы!

Глава 6. Всеведущий мулла

Икрам полночи не сомкнул глаз, карауля вора, дремавшего между ним и Ходжой. А вдруг только прикидывается спящим, выжидая удобного момента, чтобы задать деру? Ходжу, напротив, вопрос побега вора, казалось, нисколько не беспокоил. На этот раз он действительно заснул, повернувшись на правый бок. Но до утра Икрам не дотерпел. В какой-то неуловимый миг его веки сомкнулись, и он забылся глубоким сном. А утром его растолкал Саид.

— Эй, Икрам, просыпайся! — позвал новоявленный каменщик, тряся дехканина за плечо. — Солнце давно встало, а он дрыхнет.

— Что? Где? — вскочил дехканин с постели, выпучив глаза. — А-а, это ты, — разочарованно протянул он, широко зевая. — Дай поспать.

— Ну уж нет! Столько работы, а он будет спать. Каменщику нужен помощник.

— Да сейчас, сейчас, — проворчал Икрам, спуская ноги с топчана. — Навязался же на мою голову!

Ходжа тоже проснулся, слез с топчана и долго плескался у широкой глиняной плошки с дождевой водой, сгоняя сонливость. Потом все трое позавтракали остатками кислого молока и лепешками, рассевшись кружком на топчане.

— А скажи мне, Саид, — спросил Насреддин, отряхивая приставшие к бороде хлебные крошки, — почему ты избрал такое гнусное ремесло?

— Мой дед был вором, — важно произнес Саид, подцепляя чувот куском лепешки, — мой отец был вором. Кем же, по-вашему, мог стать я?

— Ты говоришь с такой гордостью, будто твои предки были святыми мучениками, — покачал головой ходжа.

— Но что мне оставалось делать, если меня так воспитывали?

— Думать своей головой, — тяжко вздохнул Насреддин. Тяжело перевоспитать человека, если тот не видит за собой никакой вины.

— Э-э, почтенный ходжа, разве у меня было время думать? Я должен был постигать искусство воровства, чтобы не получить очередной нагоняй. А думать там и без меня есть кому.

— А если ты когда-нибудь останешься без рук или, того хуже, без головы?

— Аллах милостив! — буркнул Саид.

— Ты ошибаешься. Просто он еще не обратил на тебя свой взор, решив сначала послать тебе меня.

Саид замер, не донеся лепешки до рта.

— Вот зачем вы так? — грустно спросил он, опуская хлеб. — Разве я виноват, что мне выпала судьба стать вором?

— Зато теперь тебе выпал шанс стать порядочным человеком, — весело подмигнул Насреддин.

Саид проворчал что-то неразборчивое и засунул кусок лепешки в рот. Ходжа не стал его донимать. Одно то, что Саид не сбежал ночью, вселяло в него надежду на исправление этого отпетого негодяя. Любому, как считал Насреддин, нужно дать шанс сделаться порядочным человеком. Нелегко взрастить здоровое дерево, которое будет приносить прекрасные плоды, но втройне тяжелее вырастить хорошего человека. А вор, особенно закоренелый, как больное дерево, требует к себе вдесятеро больше внимания и заботы.

После легкого завтрака все дружно приступили к расчистке фундамента. Работы было невпроворот, к тому же Икрам беспокоился за свой урожай — его нужно собрать до дождей, не потеряв ни зернышка. Не соберешь вовремя урожай — не заплатишь налогов, не заплатишь налогов — на урожай судья наложит штраф, а штраф съест и без того скудный остаток урожая. И останется Икраму только одна дорога — в батраки к жадному баю Зарифу. И еще новые долги…

Саид работал, будто в него вселился сам шайтан. Захватывая обеими руками отбитые киркой Икрама куски остатков стен и потолка, он ворочал их один, краснея от натуги. И хотя Насреддин все время порывался помочь ему, Саид непрестанно огрызался:

— Не вертитесь под ногами, уважаемый, я сам! Обойдусь и без вашей помощи. Займитесь лучше досками.

И ходжа покорно оставлял молодого человека в покое, принимаясь вытаскивать из-под завала доски и балки. Хорошие и крепкие он стаскивал и складывал в одну кучу, а негодные и гнилые — в другую. Но и тут вклинивался Саид, пока Икрам крошил обломки:

— Помощи от вас, ходжа! Кто же так вытаскивает? Ну-ка, посторонитесь, — и он оттеснял ходжу плечом в сторонку и принимался дергать и вертеть тяжелые балки, высвобождая их из-под груза битого кирпича. — Вот как надо!

Ходжа догадывался, в чем тут дело, но помалкивал, стоя в сторонке: Саиду хотелось побыстрее разделаться с работой и слинять в свою уютную пещеру, чтобы взяться за старое. К тому же Насреддин прекрасно понимал: кто-нибудь из шайки Саида обязательно заинтересуется, куда тот запропастился. Ведь не за просто так объявился здесь Саид. Скорее всего, за его работу уплачено, и за полученные авансом деньги нужно будет держать ответ.

— Саид, передохни немного, — уговаривал Ходжа, когда с молодого человека начинал катиться градом пот.

— Некогда! — только и отмахивался Саид и тут же набрасывался на Икрама, который замирал на минутку, опираясь на рукоятку кирки и потирая ноющую поясницу. — А ты чего встал? Давай работай! Или я все один должен делать?

— Чтоб тебя, заноза! — бурчал в ответ Икрам и вновь принимался неистово взмахивать киркой, кроша ей глыбы окаменевшего самана.

А Пулат, нет-нет да и поглядывающий через пролом в стене на диковинного мастера, работающего забесплатно с таким рвением, словно ему за то были обещаны золотые горы, тяжко вздыхал, мечтая о подобном слуге. Это ж сколько можно сэкономить на нем: работает, как вол, и ничего взамен не просит! Пулат не знал только одного: попади ему в услужение Саид, ему бы это встало дороже, чем сразу двадцать дорогих натасканных слуг, коими окружают себя эмиры и подобные им высокородные особы.

А между тем дело близилось к завершению, и не успело перевалить за полдень, как фундамент был расчищен, доски сложены в две аккуратные кучи, а весь строительный мусор стаскан и свален в угол двора. Пора было приступать к строительству, и Насреддин с Икрамом и Саидом, долго упиравшимся и не желавшем делать и шага со двора, отправились на базар.

Всю дорогу до базара Саид настороженно вертел головой, вытягивая худую шею, а потом вдруг втягивал голову в плечи и старался укрыться в тени ближайшего навеса, но каждый раз его опасения оказывались напрасными — никто за ним не следил. Оно и понятно: разве разбойники, известные на всю округу, позволят себе околачиваться средь бела дня при всем народе? «Хотя, — размышлял Насреддин, — пропажа одного из лучших воров, — а что Саид мастер своего дела, ходжа ни минуты не сомневался, — могла принудить остальных отправиться на поиски своего товарища». И Насреддин тоже незаметно принялся следить за окружающими его людьми, подмечая малейшее внимание к их троице. Ведь шайка могла промышлять не только воровством, но и убийствами. И маловероятно, что эту свору бешеных собак, отщепенцев, не признающих никаких законов, кроме собственных, можно было покинуть по собственному желанию, не заплатив за это положенную цену. Поэтому-то Насреддин всерьез опасался за жизнь Саида. Но повстречался им вовсе не один из его приятелей, а мулла, хотя последнего тоже можно было без зазрения совести причислить к грабителям. Причем в отличие от Саида и ему подобных, этот даже не таился, обкрадывая легковерный люд средь бела дня.

Мулла брел по базарной площади, зыркая по сторонам и обшаривая цепким взглядом прилавки. Его загребущие руки чесались сграбастать все, что попадалось ему на глаза, и оттого пальцы муллы нервно и быстро вращали четки.

«Похоже, сегодня мулле не удалось утолить голод своей жадности, — решил ходжа, едва сдерживая улыбку, — вот и шляется теперь по базару в надежде чем-нибудь поживиться на дармовщинку». Оно и понятно, ведь после вчерашнего происшествия мало кто надумает нести мулле последнее, что есть в доме, чтобы божий слуга умилостивил судьбу просящего. И тому было доказательство: стоило мулле пройти мимо кого-нибудь, как те за его спиной принимались шептаться, посмеиваясь и кивая головами. Мулла, разумеется, слышал насмешников, злился и скрипел зубами, начиная еще быстрее вращать четки, но связываться с нахалами не решался — себе же дороже станет. И тогда он гордо вскидывал подбородок, распрямлял как мог спину и приближался к какому-нибудь прилавку, начиная с умным видом щупать то ткани, то рубахи со штанами, или заглядывал в кумганы и горшки, а уж если он останавливался у лавки с чем-нибудь съестным, то принимался бормотать молитву. Произнеся же ее, мулла протягивал ладонь, ожидая вознаграждения за свой труд, но торговцы сегодня, словно сговорившись, самым наглым образом игнорировали слугу Аллаха, делая вид, будто муллы и вовсе нет. Мулла, выждав некоторое время, тяжко вздыхал, отворачивался и брел дальше, но было хорошо заметно, что от каждого нового отказа он все больше сатанеет и уже едва сдерживается, чтобы не обрушить на очередного отказника поток отборной брани.

И вдруг — о чудо! — муллу окликнул один из скучающих торговцев шашлыком. Никто не покупал его шашлык, угли горели без толку, а дивные ароматы жареного мяса уплывали в никуда, минуя обоняние правоверных.

— Послушай, мулла! — протянул шашлычник руку, когда тот уже собирался было пройти мимо, уверенный, что и здесь ему ничего не светит.

— Да? — мгновенно оживился мулла, лисой шмыгнув к самому мангалу и втягивая носом чудные запахи.

Насреддин остановился, и с ним вместе остановились Саид и Икрам. Ходже было крайне любопытно, чем-то закончится их беседа.

— Скажи, о мудрый мулла, будет ли Аллах сегодня милостив ко мне? Моя торговля хиреет, никто ничего не берет, — осведомился шашлычник с кислой физиономией, подпирая челюсть ладонью. Другой рукой он без толку поворачивал сложенный стопкой в сторонке от горящих углей уже готовый шашлык на длинных шампурах.

— О торговец дивным шашлыком, — облизнулся мулла, пуская слюни и закатывая глаза, а его пустое пузо отозвалось голодным плотоядным урчанием, — твой день будет удачен как никогда, если ты пожертвуешь Аллаху палочку, а лучше две. Верь мне!

— Ты уверен? — с сомнением уставился шашлычник на муллу.

— Не сомневайся. Моими устами с тобой говорит сам господь! — и мулла протянул пальцы к шампурам.

— М-м, — заколебался шашлычник, накрывая шашлык глиняной тарелкой.

— Знай же, о человек, — обиделся мулла, — твоя торговля не протянет и до конца месяца, если ты будешь таким жадиной. Ведь жадность — великий грех, проклятие рода человеческого! Но щедрость всегда вознаграждается сполна.

— Ладно, берите, — сдался шашлычник, протягивая мулле одну палочку. Ходжа прекрасно видел, что ему вовсе не хочется этого делать, но страх перед муллой и его проклятиями засел в нем так глубоко, что обороть его не было сил.

— Две! — показал мулла два пальца. — Не жадничай.

Шашлычник вздохнул и потянул из-под тарелки вторую палочку.

— Ну, раз уж ты раздаешь свой шашлык за пустые слова, тогда и мне дай, — приблизился Насреддин к мангалу. — Я тебе сейчас столько всего наговорю — закачаешься.

— Ты! — подпрыгнул мулла от неожиданности, едва не выронив из рук шампур. — Опять ты, нечестивая собака, старый хорек с жалом гадюки!

— Я, — просто ответил ходжа.

— Чего тебе надо? — взвизгнул мулла.

— Я покупаю шашлык — меня устраивает его цена. Ты уже купил?

— Вшивый оборванец! Облезлый верблюд! — все продолжал распаляться мулла, сыпля оскорблениями. — Чтоб тебя скривило, чтоб твой поганый язык завязался в три узла, чтоб…

— Благодарю за добрые пожелания, мулла. Но знаешь, меня столько уже проклинали, но до сих пор я не лишился даже волоса из своей бороды. Однако мы отвлеклись от дела.

Ходжа отвернулся от муллы, пышущего жаром не хуже углей, лежащих в мангале, и сказал шашлычнику:

— Уважаемый, дай и мне три палочки.

— Плати! — потер шашлычник палец о палец. — Три монеты — палочка.

— Ничего не понимаю, — развел руками Насреддин, — вот ему, — он указал на муллу, — ты дал палку шашлыка за пустое сотрясание воздуха, и еще собирался дать вторую. Я же готов дать тебе дельный совет, от которого твоя торговля действительно пойдет в гору.

— Ах ты, нечестивец! — вскипел мулла, размахивая шампуром перед лицом ходжи. — Да как ты посмел тягаться с мудростью самого Аллаха, вложенной в мои уста?

— Погоди, мулла, — поморщился ходжа от визгливого голоса священнослужителя. — О вложенной в твои уста мудрости мы еще поговорим, но прежде торговля. А как тебе известно, она не терпит присутствия третьего. Так что, либо уходи, либо помолчи.

Мулла и вправду онемел от подобной неслыханной наглости, а шашлычник задумчиво помял подбородок.

— Хм-м, — сказал он. — Говори, старик. И, клянусь всевышним, если твои слова имеют смысл, я угощу тебя шашлыком на славу!

— Все очень просто: продавай палку за монету, а не за три, и к тебе повалит народ.

— Хе-хе, — хихикнул мулла, — вот глупейший из советов, который я только слышал.

— Но как же я буду продавать палку за монету, если я покупаю мясо, уголь, лук, лепешки, плачу налоги и еще ко мне ходят… — шашлычник покосился на муллу, впившегося зубами в кусок мяса, будто изголодавший барс в добычу. — Ходят стражники, — наконец произнес он, — которые едят много, а не платят ничего?

— Да, это проблема, — задумался ходжа. Чем богаче человек, тем он скупее. Почему так? Ходжа не раз задумывался над этим, но ответа на вопрос так и не смог отыскать. — А ты сделай вот что.

Насреддин поманил пальцем шашлычника, и когда тот приблизил ухо к его губам, что-то быстро зашептал в него. И по мере того как Насреддин говорил, лицо шашлычника претерпевало разительные перемены: сначала оно стало недоверчиво-настороженным, затем преобразилось в задумчиво-сомнительное, а под конец озарилось хитрой улыбкой.

— Я думаю, это дельный совет, — кивнул шашлычник и ловко выдернул недоеденную палку шашлыка из пальцев муллы. — Я передумал, — сказал он и вернул палку к остальным под тарелку. — Кусок, что вы уже съели, можете не возвращать.

Все произошло настолько неожиданно, что мулла застыл в полной растерянности, а непрожеванный кусок мяса, о котором шла речь, вывалился из его рта и шмякнулся под ноги мулле, где его тут же подхватила голодная рыжая псина и скрылась с ним за углом лавки.

— А?.. — только и сказал мулла, оглядев свои пустые руки. Происшедшее с ним оказалось настолько неожиданным и непостижимым для его разума, что мулле понадобилось на осознание его довольно много времени.

Шашлычник же взял чистую тарелку, положил на нее три палки шашлыка, посыпал их луком, спрыснул виноградным уксусом, укрыл половинкой лепешки и с поклоном передал ходже.

— Вот ваш шашлык, уважаемый! Кушайте на здоровье.

— Благодарю тебя. — Насреддин принял дар и поклонился в ответ.

— Заходите еще.

— Ах ты… — очухался наконец мулла, накинувшись едва ли не с кулаками на шашлычника. — Проходимец, верни мне мой шашлык! Сейчас же, немедленно. Слышишь, ты?

— Э-э, — отрицательно повел торговец рукой. — Платите, уважаемый. Для вас — всего две монеты.

— Да ты что?! — обомлел мулла. И было отчего! Ведь едва ли не впервые с него потребовали плату. — Ты в своем уме? Да покарает тебя Аллах за твою жадность и непочтение к слуге его.

— Кстати, о слугах, — произнес ходжа, передавая тарелку с шашлыком подошедшему Икраму, — мы не закончили нашу беседу, почтенный мулла. Ты говорил, будто тебе ведомы самые сокровенные помыслы и тайны самого всевышнего?

— А что такое? — насторожился мулла, вновь принявшись крутить четки.

— Говорил или нет?

— Говорил! И сейчас скажу! — гордо ответил мулла, решив наконец поставить на место зарвавшегося чужака. Кто он такой, в конце концов, чтобы могущественный мулла боялся его, словно кары небесной?!

— Так вот, есть у меня один вопрос, на который ты без труда дашь ответ, если Аллах действительно даровал тебе способность слышать его безграничную мудрость.

— Ты в этом сомневаешься, о презренный? — скривил губы мулла. — Задавай же свой вопрос, и я тут же отвечу на него!

— Как пожелаешь, мудрейший мулла, — усмехнулся Насреддин. — Если все так, как ты говоришь, то ответьте мне: кто я такой?

— Делать Аллаху больше нечего, как интересоваться всякими оборванцами, вроде тебя! — вспыхнул мулла, порывисто взмахнув руками.

— Но ведь Аллах меня очень хорошо знает, и потому ты тоже должен был сразу узнать меня.

— Тебя? Знает Аллах? — расхохотался мулла, держась за живот. — Такого оборванца?

— О, не сомневайся! — заверил Насреддин. — Так что, узнал ли ты меня или нет?

— Конечно, я узнал тебя. Ты этот… как его… — промямлил мулла, оглядываясь по сторонам, словно ища поддержки у собравшейся вокруг них толпы людей. Всем было крайне любопытно, в какой еще переплет угодит мулла, связавшись во второй раз с никому не известным, бедно одетым приезжим.

— Ну же, — поторопил Насреддин. — Или Аллах все-таки не жалует своих слуг-ишаков, подобных тебе?

— Да как ты… как ты смеешь?.. — задохнулся мулла от подобного оскорбления. — Да я тебя…

— Я жду имя, — напомнил ходжа. — И народ, кстати, тоже. Посмотри, сколько людей собралось вокруг, и все желают прикоснуться к твоим безграничным мудрости и знанию, мулла.

— Имя, имя, — проворчал тот. — Вот же привязался!

— Что ж, мулла, похоже, подвел тебя твой господин, иначе ты бы давно узнал меня.

— Да кто ты такой, чтобы ради тебя беспокоить самого Аллаха подобными глупыми вопросами?! — злобно сверкнул глазками мулла.

— Я ходжа Насреддин, — тихо, но отчетливо произнес старик, но в наступившей вдруг тишине они прозвучали едва ли не громогласно.

— Хо… На… — сглотнул мулла, невольно отступая. Но тут нога его запнулась за камень, и он растянулся на земле.

— Похоже, наш господь действительно забыл уведомить тебя о моем прибытие в это славное селение, поэтому я с удовольствием сам сообщаю тебе, что решил здесь пожить некоторое время, — ходжа растянул губы в улыбке, от которой у муллы по спине пробежал холодок. — И вот еще что. Кое в чем ты прав: жадность — большой грех! Пойдемте, друзья, — обернулся он к Икраму и Саиду, и они вместе заспешили по своим делам, а бледный, словно мел, мулла так и остался сидеть на земле, все силясь поверить своим ушам.