Град безначальный. 1500–2000

Евгений Витковский, 2018

До недавнего времени Евгений Витковский (р. 1950) был известен читателям почти исключительно как поэт-переводчик и писатель-фантаст. Лишь в 2016 г. вышел первый сборник его стихо творений «Сад Эрмитаж». Новая книга – «Град безначальный» – эпический цикл, поэтический роман в новеллах, написанных в жанре баллады-биографии. 500 лет российской истории раскрываются на 600 страницах этой небывалой книги в 250 сюжетах – портретах, историях, зарисовках, событиях, запечатленных в редкостных, безупречных стихах. По широте исторического охвата, числу сюжетных и временных измерений («плоскостей» или «парусов», по выражению Хлебникова) книга Е. Витковского, в сущности, перерастает роман, обретая черты нового эпоса. Для его создания в полной мере оказалась задействована палитра возможностей автора – писателя, поэта, переводчика, искусствоведа и, наконец, просто знатока истории, мифологии, нравов старой Москвы, – настоящего «московского наблюдателя» – обитателя Садового кольца.

Элизеус Бомелий

Жертва искусства. 1579

Отнюдь не знахарю, что хочет только денег,

не лекарю, что мнит бесценным опыт свой,

я посвящаю жизнь: порукой в том дербенник,

поименованный людьми плакун-травой.

Болезней имена — как жернова для слуха,

как старые глаза, они слезоточат:

чудовищен столбняк и тяжела желтуха,

и чуть не хуже всех — мучительный камчат.

Расперстица, рватва, надута в сердце жаба,

иные признаки болячек и туги:

заушница, окорм, водянка и расслаба,

нутрец, падучая и тяжкий дух цинги.

Весь обратись во слух, гляди пристрастно в оба,

свои познания как бы смешай в горсти:

на все отыщется лекарство и лечоба,

коль не поленишься аптеку запасти.

Запомни список трав отнюдь не для забавы,

напротив, следуя науке непростой,

ты сыщешь для всего целительные травы,

на коих сделаешь декокт, или настой.

Полны что лес, что луг разнообразных зелий,

следи, чтоб твой больной от должного вкусил:

коренье марьино толки с молитвой велей,

булгасову траву, осот и девясил.

Забудь потворствовать солдатам и купчинам,

к которым близок тать, крадущийся в ночи,

их помещай в катух над паром чепучинным

и жаркой банею томящихся лечи.

Ползучей немочи отнюдь не будь потатчик,

горчичники лепить не почитай за труд:

не смей пренебрегать взрезанием болячек,

кровобросанием и алчностью гируд.

Но только помни — смерть, она с тобою рядом,

царь нынче, что ни день, заказывает яд;

и тут уж все равно, — кого ты травишь ядом,

иль сам готов принять, иль принял час назад.

Царь гостогонствует, и он не чужд веселий,

задуть любую жизнь он волен как свечу,

а виноват ли тот Элизеус Бомелий,

то вовсе не врачу решать, а палачу.

В том сумрачном краю, где властвует косая,

где память брошена в темницу тишины,

слова, лишь изредка печально воскресая,

спать в подземелиях веков обречены.

Заботиться ль о том, чтоб вовсе не истлели?

Кому они нужны? Царю? — и то навряд.

Уйдет в небытие, чтó было в самом деле,

останется лишь то, что люди сочинят.

Последней милостью судьба не осенила,

единой глоткою ревет народ как зверь,

и все дописано, и высохли чернила,

и обух бердыша высаживает дверь.

Есть серьезные основания предполагать, что личный врач Иоанна Грозного Элизеус Бомелий был оклеветан, ибо стал жертвой своего же ремесла: «Злобный клеветник Бомелий составлял губительное зелье с таким адским искусством, что отравляемый издыхал в назначенную тираном минуту» (Карамзин) — чем он, несомненно, занимался по приказу царя. За год до смерти царь, справедливо полагавший, что лекарь знает слишком много, приказал зажарить его живьем.