Глава 3. Брачный сговор
Наглядись-ка, родимый батюшка,
На меня, на молодёшеньку.
Хорошо ли я снарядилась
По-Божьи в церковь ехати,
Под златой венец ставати,
Закон Божий принятии
Со чужим-то со чуженином?
Видя, что гости устали, хозяйка начала прибирать со стола. Дочка помогала матери, и Юшко, оторвавшись ото сна, загляделся на неё.
Прокоп, заметив, свёл брови:
— Не женатый?
— Безлюдный, — кивнул Юшко.
— Чтоб шкоды какой не вышло… — по-отцовски строго предупредил мужик.
Девица за щёки схватилась, вспыхнула, сорвалась с места, убежала. А Юшко прямо посмотрел на родителя:
— Если посватаюсь, отдашь дочку за меня? — улыбнулся, враз показав сплошные, белые, что чеснок, зубы.
Насуровился хозяин, окинул цепким взглядом задорного хлебоеда, как на весы положил:
— Эва чего захотел! — ухмыльнулся. — Какой с тебя жених? Служилые люди нынче оскудалые, безлошадные и безоружейные.
— Вовсе не так! Не бездомок[15] я и не обсевок в поле[16], — обиделся Юшко. — У батюшки моего торговое промыслишко — сало возит, свечи и всякую утварь в Старый Холопий городок на Мологе-реке. Раньше и меня брал с собой. Вот, скажу, ярмарки бывали! По четыре месяца! На реке Мологе столько судов скоплялось, что по ним перейти можно было с одного берега на другой!
Оживился мужик, тряхнул башкой:
— Коли так, выдать замуж девицу рад, приданое готово: и платье, и уборы, и мониста, и посуда. Как тебе такой жених? — подмигнул он жене.
— А ты не меня, Марфу спроси: по сердцу ли? — весело отозвалась Авдотья.
— Чего мне её размышления спрашивать? Её дело отца с матерью слушать да благословен грядый петь, — добродушно проворчал отец, но жену послушался, позвал: — Марфутка! Покажись всем, какая ты ягодиночка!
Дочка тут же выпорхнула, сряженная в праздничный обряд, — вдвое хороша, красивше нет! На рукавах тонкой беленькой рубашки кружева в ладонь шириною. Кругом шеи бусы алые. Глядя в пол, подошла к батюшке и беспокойно поправила волны кумачного раздувай-сарафана. Румянец, что уголь, загорелся на щеках.
— А? Какова? Не девка — сахар! Ростом и красотою исполнена, и во всём здорова, — заулыбался отец и нахмурился довольно: — Ой, беда с этими девками, один только разор. Сряжай её, дары припасай, а всё одно: что курицу не накормишь, что девку не оденешь…
«Ах, загляденье! Ах, красота!» — сияли глаза Юшко: не видел краше девицы, так и любовался бы от зари до зари да целовал бы пунцовые губки.
— Ну, что ж ты, орёл? Был спористый, не переговоришь, а теперь затих, — засмеялся Прокоп. — Что хотел сказать, излагай!
— А и скажу! — смело начал юноша, заметно волнуясь. — Я господин своим словам и на ветер их не бросаю. Завладела ты, Марфенька, сердцем моим на веки вечные! А посему знай: рад душу за тебя положить! Как свят Господь, так вернусь за тобой и за себя возьму!
Хлопнул довольно по коленям крестьянин:
— Вот это по-нашему! Ей-богу, по-нашему! — и мотнул кудлатой головой, глядя на воеводу. — Что скажешь, царевич? Будешь жениху споручителем?
Все посмотрели на почётного гостя.
Поднялся Саин-Булат — рослый, прямой, спокойный. Глянул на Юшко:
— Люба́ девица?
— Люба́! — прямиково ответствовал тот.
Перевёл воевода взгляд на Марфу.
— Ратники — народ беспокойный, на месте не сидят. Согласна ли ждать жениха, сколь понадобится?
— Да! — радостёшенько кивнула девица.
Улыбнулся благодушно Саин-Булат, руку поднял:
— Ну, а раз так, то и сватовство сочинилось[17]. Юшко — огневой воин, храбрый. И справедливый, уж он никогда никого не обманет. Даю крепкую поруку за него.
— Милые детки вы мои… — растерялся хозяин дома и кинулся к лавке: схватив глиняный кувшин, с размаху ахнул об пол, и тот разлетелся вдребезги.
— На счастье! — возгласил глава семейства, а Юшко с Марфой, смеясь, стали топтать черепки.
Солнце к тому времени скралось за горизонт. И гостей сморила усталость. Как упал Юшко на постеленный на полу сенник, так и пролежал камешком с вечера до третьих петухов. И Саин-Булат проспал ночь в один дух, не просыпаясь.
Зато Марфа почти до самой зари не сомкнула глаз, всё гадала, как судьба сложится. Вполглаза дремал и Прокопий. Ворочался, пыхтел, по несколько раз вставал и выходил на двор коней поглядеть, чтоб не увели. Хозяйка тоже долго не ложилась: замешивала тесто, шептала молитвы, а потом, лёгши, слушала, как пыхтит и киснет квашня. Только приуснула — ан уже и светает — время хлеб катать и ставить в печь. Вспорхнула пёрышком, засучила рукава. Туда-сюда крутнулась, глядь, булка испеклась. Вытащила, поставила на стол, налила по кружкам кваску, всех позвала.
Только спросонья гости долго не рассиживались: нынче им перед грозным царём ответ держать. Поели скоро-наскоро, поблагодарили добрых людей и стали в путь собираться.
— Бог в помощь, спешно вам добраться! — провожая добрых молодцев, проговорил Прокоп.
Авдотья же ласково прибавила:
— Кого милует Бог, того и царь жалует.
Марфуша растужилась, приутихла, села у окошка одинёшенька. Глянул на неё Юшко, и сжалось у него сердце.
— Ну что ты, малиночка моя, заугрюмилась? Я на ветер не говорю и обещаний пустых не даю. Так и знай: как Бог свят, вернусь за тобой, — шепнул на прощание.
Слова не промолвила в ответ, только на ресницах слёзы заблестели.
Кони уже фыркали в нетерпении, перебирали копытами и, едва всадники вскочили верхом, пошли под седоками лёгким топотом без понукания; поодаль же прибавили шагу, переходя на рысцу.
Выскочив на крыльцо, печально глядела Марфа всадникам вслед, пока они не скрылись из вида. Эх, кабы крылышки были, поднялась бы да полетела вдогон…
