Дело семьи

Андрей Айкашев (2024)

Написана книга на реальной жизни с ведунами. Небольшая часть подготовки автора к семейной жизни в возрасте 11 лет.

Глава 23

Как имя деяния влияет на нашу жизнь

На сеновале что-то со мной произошло такое, что подымающаяся от сена пыль стала меня раздражать, мусор от него стал въедаться в мое тело, и началась почесуха. От этого я стал раздражаться, ворчать, останавливать деда и бабулю, чтобы они дали мне возможность мало-мальски подышать свежим воздухом. А сам перестал путем утаптывать сено. На что деда останавливает наше совместное дело и просит меня слезть с сеновала. Я упираюсь и проговариваю:

— Нет, давайте метать сено дальше.

И деда, обращаясь ко мне, настаивает:

— Вот козел свалился на нашу голову. Быстро слезай с сеновала.

Я еще какое-то время ворчу и упираюсь, но все же слезаю. И деда ведет меня к дровам:

— Выпускай из души весь свой зоопарк, а потом поговорим.

Я неохотно беру топор, начинаю колоть дрова и, периодически ворча, выговариваю все, что у меня идет. Когда меня отпускает, деда садится на тюльку напротив меня и заводит разговор:

— Сынок, ты заметил, как я тебя назвал, когда попросил слезть с сеновала?

— Да, — отвечаю. — Козлом. Меня это обидело. Я бы даже сказал, оскорбило.

— А как ты видишь, от чего я тебя так назвал? — начинает разворот своей мысли деда.

Я задумываюсь и проговариваю:

— Умничал, наверно.

— Не просто умничал! Дело делал спустя рукава, лишь бы побыстрее сделать. Перестал плотно укладывать сено на сеновале. Ворчал, как козел недодоенный. Словно Коза лаской обделила да яйца не разгрузила полностью, а теперь они между ног об колени бьются. Упирался в крышу своими рогами. Настаивал на своем. Стал жестким, неповоротливым. Тебе ничего не нравилось. Все делалось не по твоему нраву. Дело не слушал… — деда разворачивает мой ответ шире.

Зацепил меня деда, и я ему в отместку:

— Конечно, сам-то не полез на сеновал пыль глотать. Как всегда меня под крышу в душегубку отправили, а сами на свежем воздухе. Забросали сеном так, что я за вами не поспевал. Да еще и пыль въедается в тело, зудит, дело делать не дает. А меня еще Козлом обзывают!

Деда Коля как заржет во весь голос, сколько мочи есть, да за живот держится, вот-вот наземь упадет. Да сквозь смех спрашивает:

— Ты после сеновала пыль из-под рубахи стряхнул?

— Нет, — проговариваю.

— А когда дрова колол, вспотел? — разоблачает мою животину деда.

— Вспотел, — не задумываясь, проговариваю, но параллельно идет в мыслях: «Вот прицепился! Что ему от меня надо, я же все делаю, как он просит». И на душе просто кошки скребут. Так и хочется ему ответить: «Сам ты Козел!». Да обидеться и уйти от них, пусть сами сено на сеновал метают. А деда словно не замечает, что со мной происходит, и ведет меня дальше:

— Когда ты вспотел на дровах, то пыль и мусор с сена забрались под рубаху и врезались в твое тело?

Я вспоминаю и проговариваю:

— Нет, пыль не въедалась в мое тело, и зуда не было. Да я и не заметил, что я весь в пыли и мусоре сена. Если бы сейчас не сказал, то я бы и не обратил внимание, что я в пыли.

Чувствую, что меня что-то отпускает. А деда продолжает задирать меня:

— Вот странно! Разве такое бывает? Пот и пыль есть, а зуда нет?

У меня словно какое-то озарение происходит, и я спрашиваю деда:

— И в самом деле, как так на сеновале просто нестерпимо было, весь исчесался в поту, а на дровах вспотел в этой же пыли, и зуда нет? А сейчас заострили на этом внимание, и снова зуд пошел.

На что деда проговаривает:

— Сынок, ты сейчас выпусти всю злость на дровах, раз пошел зуд в теле, а потом продолжим разговор дальше.

Я так и делаю. Зуд мне помогает вытащить всю злость, которая в этот момент поднялась. Выговариваю и колю дрова. А как меня отпустило полностью и на душе стало тепло, говорю:

— Деда, я выпустил из себя всю злость.

Дедуля снова спрашивает меня:

— Когда дрова колол и выпускал из себя зло, то пыль с сена в тело въедалась, вызывая зуд?

Вспоминаю и отвечаю на автомате:

— Зуд наоборот прекращался, когда я выговаривал злость. А потом про него и вовсе забыл. И даже не заметил, что я в пыли.

— Очень странно, сынок. От чего же зуд перестал тебя беспокоить, что ты даже про него забыл? — поддевает меня деда дальше.

Я задумываюсь над словами дедули и проговариваю, что идет:

— Животина использовала пыль от сена на то, чтобы я не стал делать дело, а начал злиться, раздражаться и рушить дело, чтобы сбежать с сеновала. А Козел во мне упирался и мучил меня, не давая улизнуть с сеновала.

— Именно так, сынок, — расширяет мою мысль деда. — Когда ты укладывал сено, у тебя пошли разные посторонние мысли. Ты перестал сливаться с делом. Дело перестало тебя вести.

Я вспоминаю, и на самом деле, укладывая сено, я думал, как мы после обеда станем разбирать то, как имена Света перевели в ругательные. И меня отпускает где-то в глубине. А деда продолжает развивать свою мысль дальше:

— Тут пришли к тебе на помощь пыль и мусор от сена. Ты вспотел, и пыль с мусором налипли на твое тело. От пыли тебе стало тяжело дышать, но ты не остановился, а продолжал думать о постороннем. Ты по-прежнему витал в облаках вместо того, чтобы погружаться в делание дела и с ним сливаться.

Вспоминаю этот момент и вижу, что да, я действительно продолжал мечтать о разборе ругательных слов.

— Когда мусор под рубахой стал тебя кусать, — продолжает разворачивать свою мысль деда. — То это стало тебя раздражать. Ты свои мысли оставил, но схватился за тяжесть на душе. Не остановился, своим упорством стал созывать к себе всю свору животины. А эта животина вызвала в тебе гнев. Ты стал ворчать, психовать, жалеть себя, а сено перестал укладывать так, как необходимо, чтобы оно сохранило свою свежесть в течение всей зимы. Ты стал делать дело тяп-ляп, и меня с бабой Аней тормозить. Хотя обычно, делая дело и сливаясь с ним, ты всегда укладываешь сено быстрее, чем мы метаем его на сеновал.

Вспоминаю, как мы метали сено в другие разы, да подтверждаю:

— Да. И еще при этом подгонял вас шутками.

А у самого полились из глаз слезы. На душе стало тепло от этих чувств. Деда ловит этот момент силы и спрашивает:

— Что с тобой произошло, когда я стал тебя останавливать укладывать сено на сеновале и попросил тебя слезть с него?

— Во мне вся животина встала на дыбы, и я стал возмущаться, упираться, ворчать, сопротивляться и огрызаться, — отвечаю не задумываясь.

— Что я сказал тебе в этот момент? — ведет меня дальше деда.

— Назвал меня Козлом, — держу ответ дальше.

— И что после этого с тобой произошло? — настаивает на своем дедуля.

Задумываюсь и проговариваю:

— Сначала меня приотпустило, но потом стало хуже прежнего. Поднялся сильный гнев, словно кто-то наступил на мою душу и хочет ее полностью растоптать.

— Как ты видишь, от чего так получилось, что когда я тебя назвал Козлом, тебя немного отпустило, а потом поднялся гнев? — дальше разворачивает свою мыль деда.

Меня этот вопрос ставит в тупик, и проговариваю:

— Не вижу. Словно пелена перед глазами застилает то, что есть на самом деле.

— А что это за пелена перед глазами? — цепляется за мои слова деда.

— Неуют, какое-то свербение внутри меня, словно меня разоблачают в чем-то, — прислушиваясь к себе, отвечаю.

— А кому в тебе неуютно? — не дает мне выкрутится деда.

Я смотрю в глубину самого себя и вижу, что во мне что-то шевелится и съеживается, прижимаясь друг к дружке, да говорю, что идет:

— Животина.

— Именно так, сынок, — поддерживает меня деда. — На сеновале в тебе произошла бойня титанов, а я обозначил только одного титана по его деянию. И он ушел, а остальные остались. Они-то и вызвали в тебе обиду и оскорбление за то, что их не обозначили, не заметили. А когда ты всю эту свору на дровах выговорил, то у тебя эти чувства обиды и оскорблености ушли. Я так увидел?

Немного мешкаю и проговариваю:

— Да. Так. Меня на дровах полностью отпустило.

— Вот, сынок, ты сам прочувствовал, от чего имена по деяниям вывели в ругательные. Сами животные и их обозначения как имена — это Свет. А их обозначили оскорбительными. Только из-за одного, что всех не назвали своим именем. А они как обычно вылазят из нас скопом. — ставит точку в сказанном деда. — Чтобы мы уважали друг друга и вежливо подходили к нашему взаимодействию. Чтобы эти чувства оскорблености не вызывать друг в друге. Якобы этим мы проявляем бережность друг к другу вместо того, чтобы всю свору животины обозначить и освободить душу от оков. Вот так имена по их деяниям стали руательными. Вот от чего взрослые не давали вам играть в обзывалки по вашим деяниям и говорили, что обзывать друг друга нельзя. Нельзя вызывать друг в друге оскорбительные чувства.

После этих слов деда меня отпустило полностью. Я снимаю свою рубаху и портки, деда меня обливает с головы до пят согретой солнцем теплой водой из бочки. Одеваюсь, мы берем топоры и колуны, да идем в дом обедать.