Избранное. Том 2

Александр Станиславович Малиновский, 2001

А. С. Малиновский, о чем бы ни писал, всегда остается лириком, верно преданным своему родному краю, людям, которые его воспитали. Сборник "Избранное" печатается в двух томах: документальная повесть "Радостная встреча", сборник "Под открытым небом", А.С. Малиновский говорил: «Я пытаюсь теперь многое заново осмыслить для себя. Но, признаюсь, часто не нахожу ответа. И говорю об этом с горечью. Но я, кажется, вижу спасительную соломинку, за которую, схватившись, человек может обрести душевное равновесие. Это созидание, физическое и духовное. Это, кажется, понимают многие… Время сейчас пришло такое, что хватит уже разбрасывать камни. Пора собирать их».

У Лопушного озера

— Завтра Жданку не гоняй в стадо, — сказал вечером Катерине Василий, — поедем в Угол косить траву.

— Ладно, — покорно согласилась мать Шурки.

Она уже поняла: спорить бесполезно. Прошел месяц после того, первого разговора, когда было решено делать упряжь для коровы. И вот все готово: легонькая рыдванка с железными колесами, с проволочными реденькими ребрами вместо деревянных, стоит посреди двора. Готова и шорка вместо хомута, легкая оброть и все остальное.

Отец вывел с денника Жданку и стал подводить ее к рыдвану, корова долго не понимала, что от нее хотят, смотрела своими большими темными красивыми глазами и недоумевала.

Наконец-то шорка на шее, тонкая самодельная веревка вместо вожжей привязана.

— Ну-ка, Шурка, отворяй ворота.

И уж было совсем все пошло как надо, да мать Шурки немного подпортила момент:

— Вась, а если она обидится и перестанет молоко давать?

— А куда она денется?

— Ну пропадет молоко, так бывает!

— Опять ты за свое!

Катерина отошла в сторону. Потом вновь приблизилась и виновато попросила:

— Вась, ты на нее не кричи, ладно, если что не так.

— Катя, я ж обещал тебе. — Отец повел Жданку со двора.

Он явно бодрился.

Рыдванка на удивление пошла ходко, тем более выезд на улицу был под горку, и лицо Василия осветилось радостной улыбкой. Смазанные обильно дегтем новенькие оси и колеса хотя и поскрипывали, но как-то влад и бодро. Шурка немного успокоился и за Жданку, и за мать.

У ворот отец положил в рыдванку старую фуфайку, чтобы можно было лежать, привязал косу, и они отправились в путь. Лагунок с дегтем, как маятник, закачался на задке рыдвана. Договорились, что садиться никто не будет, только отец, когда совсем устанет, ляжет в рыдван — сидеть ему никак нельзя.

Мать даже сумку с едой не положила:

— Вась, сама понесу, ей-богу, не тяжело.

Шурка приготовился подталкивать повозку сзади, но так, чтобы не увидел отец.

Он знал дорогу не Лопушное до каждого поворота, до каждой кочки.

Шагая за повозкой, Шурка пояснял:

— Мам, нам надо проехать туда почти три километра. Не бойся — половина дороги жесткая и под уклон, и только за мостом начнется песок.

— Я и не боюсь.

— А можно не по дороге, не по песку ехать, а по траве, вдоль, — говорил Шурка.

— Так и сделаем, но я опасаюсь другого.

— Чего, мам?

— Корова страшно боится шершней. Слепни еще так-сяк, а шершни… С ней сразу могут случиться бызыки, бзик. Что тогда делать? Бздырит, не остановишь.

— А что? — не поняв, переспросил Шурка.

— Может либо рыдванку с отцом разнести, либо себе что поломать.

Повозка двигалась медленно, отцу было трудно идти, но он не садился. Прямая нога его почти волочилась. А Шурка шел легко. На его босые ноги были надеты сандальки, которые ему сделал дедушка прямо при нем три дня назад. Он взял Шуркину ногу, приставил к ступне колодку, померил и тут же кривым сапожным ножом на пороге вырезал из куска толстой кожи две подошвы.

По шаблону выкроил верх из кожи потоньше и сыромятным узким ремешком все прошил. Получилась желтая ровная окантовка. Потом пошарил в своем удивительном ящике, где всегда все находилось, что нужно, и извлек оттуда, как волшебник, две красивые металлические застежки.

— Тебе берег, нравятся?

— Конечно, лучше не бывает, — радовался Шурка.

Дедушка хотел еще натереть сандальки ваксой, но Шурка отказался:

«Потом, деда!» Обувка получилась легкая, мягкая, и теперь, шагая по нагретой летним солнцем дороге, увязая по щиколотки в горячей серой пыли, он не знал забот: дедушкиными умными руками вверху сандалий и по бокам были сделаны дырочки, и пыль не задерживалась в них.

За мостом съехали благополучно с горы. Отец лег в рыдван. На удивление Жданка не воспротивилась этому. Она только вначале не поняла, как идти: Василий стал управлять вожжами.

Мать, взяв за оброть, все поправила и пошла рядом.

Шурка шел сзади один. Они приблизились к Самарке, и песчаная дорога утяжелила ход повозки. Металлические колеса, за которыми ревностно следил Шурка, когда рыдван съезжал с обочины на песок, вязли. Шурка, упираясь в заднюю стойку, что есть мочи толкал повозку.

Остро пахло прокаленным солнцем песком, в воздухе, казалось, не было ни единого движения, которое хоть как-нибудь бы пригнало прохладу. И только знакомые осины, стоявшие на обочине, шевелили своими чуткими листочками.

Шурка знал, что надо потерпеть: еще один поворот — и дорога изменится. Это случится сразу за сухим вязом, в дупле которого живет, об этом знает только Шурка, удод, а по-простому — петушок. Такой смешной, забавный и неторопливый лесной житель. А напротив вяза, на полянке, — большой ровный круг зарослей шиповника. Здесь Шурка иногда прячет всякую всячину, чтобы лишний раз не таскать домой: удочки, банки с червями, весло. Никому и в голову не придет лезть в такую чащобу.

…Наконец-то дорога нырнула в заросли черемухи, крушины и некленника. Стало прохладно. Недалеко было Лопушное. В который раз остановились на отдых, и тут же Шурка острым ножичком срезал прямо у дороги полуметровый пустотелый зеленый стебель и сделал из этой быстылины дудку. Раза два со свистом дунув в нее, разудало заиграл, переваливаясь с ноги на ногу. А Шуркина мама, весело выскочив на поляночку, пошла в пляс, припевая:

Дударь мой, дударь молодой!

Самодударь мой дударь молодой!

Ее маленькие загорелые и ловкие ноги, обутые в чувяки, мелькали в ромашковом и васильковом разнотравье маленькой придорожной полянки. И вся она, в косыночке с голубыми горошками, стала вдруг веселой и озорной. Шурке тоже стало радостно, и оттого он заиграл еще азартнее и громче.

Когда он кончил играть, отец одобрительно спросил:

— Где ты так научился выкомаривать?

— Дед его подучил, — сказала мать.

Жданка тем временем не плошала и, увидев сочную густую траву в кустах, дернулась туда. Рыдванка встала поперек дороги, передними колесами подмяв кустики бересклета.

— Но… балуй у меня, — совсем как на лошадь, грозно шумнул отец, но, спохватившись, вылез через проволочные боковины из рыдвана и вывел Жданку на дорогу.

Лесные дороги, там, где ходит только гужевой транспорт, особые.

В три колеи. Две от колес и от лошади; посредине дороги — третья.

Удивителен запах лесных дорог. Меж колеями изумрудная зелень не теряет своей свежести и яркости все лето, под нависшими низко ветвями ей благодатно. Влажность, исходящая от озера, питает буйство и разнообразие трав по обочинам дороги. На самой дороге обычно растет самоотверженный подорожник. Шуркина мать называет его семижильником, и Шурка несколько раз уже пользовался им, прикладывая к ранкам или опухоли.

Из двух десятков озер, которые он знает, Лопушное одно из самых интересных. Ни на Лещевом, ни в Подстепном, ни на Осиновом нет того, что есть здесь. Тут с Шуркой всегда что-нибудь происходит интересное.

В дальнем заросшем конце озера впервые позапрошлым летом подстрелил крякву. А на подходе к озеру среди черемухи растет единственная на этом берегу Самарки береза. И никто никогда — ни взрослые, ни мальчишки — не брали сок у березы, настолько она дорога всем. Однажды они с дедом вдоль озера набрали целую телегу груздей и на обратном пути негде было сидеть в ней, шли пешком.

…Когда добрались до озера и отец начал распрягать Жданку, мать Шурки, подошедшая помогать, ахнула:

— Васенька, что же это делается, а?

Шурка увидел, как из обоих передних сосков Жданки, словно из неплотного рукомойника, стекало большими каплями молоко.

— Ты ее доила утром? — спросил тусклым голосом отец.

— А как же, доила, — поспешно ответила мать, — а если она надорвалась?

— Надо подоить еще, — будто не слыша ее, сказал отец, — а ты, Шурка, сготовь костер, сварим молочный суп с лапшой. Вот вам задание, а я пойду траву посшибаю, попробую.

Шурка взял топорик и пошел высматривать рогульки для костра.

Вскоре зазвучали за его спиной непривычные такие в лесу удары молочных струй о гулкое дно ведра. И он услышал, как мать сквозь слезы почти запричитала:

— Миленькая ты наша кормилица, прости нас…