Избранное. Том 2

Александр Станиславович Малиновский (2001)

А. С. Малиновский, о чем бы ни писал, всегда остается лириком, верно преданным своему родному краю, людям, которые его воспитали. Сборник "Избранное" печатается в двух томах: документальная повесть "Радостная встреча", сборник "Под открытым небом", А.С. Малиновский говорил: «Я пытаюсь теперь многое заново осмыслить для себя. Но, признаюсь, часто не нахожу ответа. И говорю об этом с горечью. Но я, кажется, вижу спасительную соломинку, за которую, схватившись, человек может обрести душевное равновесие. Это созидание, физическое и духовное. Это, кажется, понимают многие… Время сейчас пришло такое, что хватит уже разбрасывать камни. Пора собирать их».

Было море

Шуркин школьный учитель по труду Николай Кузьмич утверждает, что тут, где расположено село Утевка, было огромное море, и было это тысячи лет назад.

И верно, село лежит в низине, со всех сторон его окружают возвышенности, и Шурка верил своему учителю, ему нравилось, что живет он на дне давно исчезнувшего моря. Все становилось намного интереснее, значительнее, когда представишь бескрайнюю морскую гладь и одинокий парус в тумане. Получалось, что не обделено историей его село, и здесь, наверное, раньше происходили какие-нибудь исторические события. Или хотя бы пираты были…

И название села вроде бы произошло от слова «утки», которых, по преданию, было тьма. Шурка часто думал об этом, и у него получилось стихотворение, которое вроде бы он и не писал, а так как-то само собой вышло:

Кишели утки, было море —

Так к нам в преданиях дошло.

Моря исчезли, на просторе

Мое раскинулось село.

Но и опять же было море

Людских страданий и невзгод:

С людьми сроднившееся горе

Стояло вечно у ворот.

Шурка показал строчки дядьке Сереже, тот, прочитав их, прищурил левый глаз, словно приготовился выстрелить:

— Послушай, ты это не у Некрасова стянул, а?

— Да ты что, там же Утевка наша!

— Неужели сам?

— Сам.

— Ну ты, племяш, даешь! Я вот тоже сочинял, забыл, где они у меня. О нашей Утевке:

Первый луч, пробиваясь сквозь дымку,

Побежал по воде, по кустам.

Осветил на Лещевом тропинку

И взметнулся опять к небесам.

Серебрится росою прохлада,

Полыхнула заря над водой,

И пастух деревенское стадо,

Матеряся, повел за собой.

— Называется оно «Утро в Утевке», а написал я его на второй день, как с армии пришел. Как?

Он очень серьезно посмотрел на Шурку.

— Здорово, только матерные слова мешаются.

— Вот, все чудаки и ты тоже. Их же здесь нет. Это же правда, все как на самом деле. В жизни матюги есть? Есть. А в стихах моих нет!

— Как же нет, они сразу вспоминаются, когда строчку произносишь.

Серега обрадовался:

— В этом и фокус, понимаешь? Зато образ сразу встает, правда. Я об этом уже думал и читал — образ нужен. Валентина Яковлевна, когда я ей в клубе показал на репитиции ихней такие сихи, хохотала громко. А потом сказала, что во мне крепкий разбойник сидит и впереди у меня большая дорога. Только учиться надо.

Он доверительно посмотрел на Шурку:

— У меня в армии накопилось стихов целая общая тетрадь, и я не знаю, что с ними делать. А знаешь, матом легче писать, как по маслу идет, легко и даже красиво. И все на своем месте. У меня столько частушек таких… Если бы я со сцены пропел, околели бы все враз. Я их храню ото всех как динамит, вдруг пригодятся шарахнуть от души по скукотище!

Шурка был в смятении. Душа в искусстве искала высокое, а тут Сережкины рассуждения, его горячее дыхание, озорство, которое само по себе имело какую-то необъяснимую прелесть и которое часто сопровождало дядьку.

Сережа был красив, красив в любой одежде: грязной, новой, старой. В телогрейке на голое тело, без рубахи, он выглядел так, что люди, оборачиваясь, смотрели ему вслед.

Шурке вспомнилась странная фраза, сказанная дедушкой так, как это умел делать только он один — вроде бы самому себе, но чтобы и окружающие слышали: «Дьявол, красивый! Но мой сын».

Шурке были непонятны слова дедушки, но от этого не было беспокойства, наоборот: раз дедушка все видит, значит всему свой черед. Подобное уже не раз было. Все встанет на свои места.