Delirium tremens

Александр Николаев, 2018

Тех, кому она вначале покажется странной, прошу дочитать её хотя бы до пятой главы…О чем эта книга?О Боге, о жизни и о любви. О том, как и для чего этот мир создан.Или фантастическая история о том, как русские небанально пропили американские деньги.

Глава о грозе, и неочевидности происходящего

Владимир Григорьевич энергично ускорял шаги, срываясь иногда на интеллигентный бег. Он торопился. Он спешил изо всех сил. Небо, ровно в зените над ним, было разделено надвое. На две половины — антиподы. Солнечная, бездонная синева за спиной. И нереальная, а в лучах противостоящего солнца — почти карбоновая, с зловещими вплетениями седины, темень грозового коллапса впереди. Оставив, наконец, свои безнадежные попытки хоть как-то ускориться, он шел на грозу почти обреченно, приняв неизбежное. Обидно — идти оставалось недалеко, но он до нашествия дождя домой уже, очевидно, не успевал. Нужно было искать убежище, чтобы переждать стихию, а путь его, как назло, пролегал сейчас мимо бесконечной решетки, огороженной территории бизнес-центра. Впереди показался пыльный вихрь, он еще не донесся сюда, но стремительно приближался, а между ним и первыми каплями — считанные секунды. Мартыненко обреченно натянул на голову пиджак, понимая, что напрасно, и что сухим выбраться из этой переделки все равно не удасться. Мгновение — и шквал хлестнул пылью в глаза, на зубах заскрипел песок, а по воздуху полетел всякий мусор. Еще мгновение — и сначала на него упали отдельные гигантские капли, а следом, словно сорвавшаяся, сплошная лавина дождя накрыла Владимира Григорьевича. Он промок сразу. К счастью, ненавистная ограда заканчивалась, а за ней в первом же здании по правую руку маячила спасительная дверь какого-то заведения…

То ли кафе, то ли бар — небольшой зал с микро-столиками, зеркальная стена с напитками, а перед ней — стильная, элегантная стойка, за которой расторопный, круглолицый парнишка подобострастно расплылся в широкой улыбке единственному клиенту:

— Здравствуйте! Что будем заказывать?

— Ничего, — Мартыненко отвернулся от него к стеклянной двери, всем своим видом показывая, что он тут — лишь жертва обстоятельств. Нельзя же этим так бесцеремонно пользоваться! А за стеклом лило, как из ведра. По тротуару, с завихрением около канализационной решетки, забушевал миниатюрный поток. Промокшие насквозь пиджак и рубашка раздражали дискомфортом. «Что я на самом деле?!» — разозлился на себя Владимир Григорьевич и повернулся к приветливому бармену:

— Коньяк есть?

— Конечно! Вы бы сняли пиджак, быстрее обсохнете, — парень поставил перед собой мерную мензурку и коньячный бокал, — Сколько налить? — замедлился он на секунду, улыбаясь, как искуситель, — Коньяк у нас отменный. Хозяин мой — знаток и ценитель. Сам его пьет, — потянулся он к полке, на которой стояли откупоренные бутылки с алкоголем.

— Сто… Нет! Двести грамм, налейте.

Бармен понимающе улыбнулся и последовательно налил благородную, янтарную жидкость из темной матовой бутылки сначала в мерную емкость, потом в бокал, который наполнился почти до краев.

— Нет. Подождите. Давайте триста! — еще раз передумал Мартыненко, смущенным взглядом извиняясь перед барменом за дополнительную суету.

А тот и не думал высказывать претензий за лишние телодвижения. Поставил поднос, на него маленький графинчик, вставил в него воронку и вылил туда содержимое бокала, а за ним остатки бутылки. Заменил бокал на чистый, и добавил ко всей этой красоте фарфоровую розетку с наломанным шоколадом.

Мартыненко расплатился. Бармен вернул сдачу. Владимир Григорьевич недоуменно посмотрел на возвращенные деньги, графин и шоколад:

— Вы не ошиблись? Здесь явно больше трехсот грамм!

— За счет заведения! — парень, к тому же, был еще и психолог.

Мартыненко одним махом выплеснул в бокал добрую половину графинчика: «Приятное заведение. И бармен молодец», — благодарно пронеслось в его голове, после первого большого глотка. Сразу же обожгло и отпустило, разнося по телу только оживляющее тепло. Он занял столик справа от входа, у стеклянной стены. Повесил на стул, напротив, промокший пиджак и сел сам. Лицом к дождю. Блаженно вытянул, забитые пробежкой, ноги, осторожно, чтобы не заметили, стянул со ступней мокрые туфли, и сделал второй глоток, поменьше, закусывая его дармовым и от этого куда более вкусным шоколадом. «Ну и ладно. Так тоже неплохо. Тем более, тут тепло, и рубашка уже подсыхает,» — из кондиционера над окном, изгоняя сырость холодного лета, бил теплый воздух. Владимир Григорьевич прикрыл глаза…

Ничего не предвещало, но день неожиданно оказался непростым. Его вообще можно было бы считать удачным, если бы не совесть. Грызла, суетливая — непонятно зачем?! — его изнутри, мешая думать и принимать решения, забивая ровный ход мыслей сопливой сентиментальностью. Он злился на нее за это. Уж кому, кому, а ему не надо о себе напоминать. Он точно — доподлинно! — знает, что он, Владимир Григорьевич Мартыненко — настоящий, хороший человек. Он знает, что такое дружба не понаслышке. А Миша — его друг. И точка. И никакой зависти!

Вот только… после того, как Зобин рассказал подробности разговора с Маккинли, о том, что этот фигляр сам вызвался, по сути, не глядя, профинансировать весь этот безумный балаган, совесть в первый раз легонько кольнула Владимира Григорьевича. А потом еще. И еще. А теперь, чем дальше тем больше, и вовсе покоя не дает. «Только я-то тут не при чем! И Мишка — давно уже не маленький! И деньги — это не игрушка! Ведь он сам, как дурачок, подставляется, тащит свою голову на плаху случая! По гамбургскому счету, он вообще должен быть мне благодарен за то, что это именно я, а не какой-нибудь проходимец, который непременно бы воспользовался ситуацией, теперь в курсе его махинаций…»

…Два года назад совершенно случайно, в одной социальной сети, встретил Владимир Григорьевич до боли знакомый аватар — Ларка! Лариса Тюленева, бывшая сокурсница, пребывала к тому времени, судя по подписи к нему, в США. Кроме того, что они когда-то учились в одной группе, она ему когда-то и нравилась! Не то чтобы он воспылал так, что жить без нее не мог, но отношения ей предложил. Взаимностью она не ответила, честно призналась, что влюблена в Мишку. А Зобину до нее дела не было. У него была своя, роковая любовь. В общем, как в той песне: «Мы выбираем, нас выбирают. Как это часто не совпадает…» Ничем хорошим тогда эта история не закончилась.

Но встретить ее через столько лет оказалось чертовски приятно! Он ей написал, она ответила. Обменялись телефонами. Созвонились. Совершенно кстати, все это произошло накануне двадцатилетия их выпуска, на которое он, естественно, ее и пригласил. А она ломаться не стала — приехала — чуть раздобревшая и от этого даже похорошевшая, но повторять попытку наладить более близкие отношения он не стал. Что, в общем-то, было правильно. Дружба есть дружба.

Во время этой встречи она-то и навела его на мысль заняться языком — английским, техническим. Дескать, время идет, а в этой стране ничего не меняется. Пора и о себе подумать. Хорошие инженеры нужны везде и всегда. Но без языка — никуда. Владимир Григорьевич предусмотрительно проявил патриотизм. Сказал, что ему и здесь хорошо. На этот пассаж Ларка загадочно ответила: «Можно и здесь. Представителем иностранной компании.» Она даже бралась посодействовать. Но он, побоявшись что-то менять в своей устроенной жизни, отказался, и разговор этот так и остался только разговором, хотя зерно стремления в душу Мартыненко она посеяла. Чтобы осуществить задуманное, он зарегистрировался на паре околонаучных англоязычных форумов. В дебаты не лез, впитывая особенности общения интеллектуалов от прикладной науки…

А в январе этого года, в день рождения Зобина — события, о котором в последнее время никто и не вспоминал — она, как снег на голову, прилетела из Штатов и притащила с собой молодого, щеголеватого паяца, Эндрю Маккинли. Зачем?! Мартыненко лишних вопросов не задавал, а Лариса действовала стремительно. Взяв на себя роль хозяйки торжества, за день собрала роскошный стол, созвала гостей и устроила Мишке юбилей, на который привела и своего американца. Пили, ели, танцевали, насколько позволяло скромное жилище именинника. Владимир Григорьевич изрядно набрался и обхаживал Ларочку, а Маккинли — Зобина. Опять же, зачем? Мартыненко, при желании, мог бы все выяснить. Но, во-первых, он слишком много выпил, и, во-вторых, в подобное развитие событий даже сейчас верится с трудом, а тогда нечто подобное невозможно было представить. И если он и обратил тогда внимание на Маккинли, то скорее потому, что глупо приревновал его к Ларисе. Только теперь все срослось…

«Миша, Миша, змей-искуситель, навязался ты на мою голову. Ловил бы дальше свою селедку в Тихом океане. Угораздило тебя вернуться!» Мартыненко плевать хотел на наивного американца, насильно всучившего Зобину деньги. На бредовый эксперимент, ставить который возможно разве что в сумасшедшем доме. На Ларису — если и было что — давно отгорело. «Масса и гравитация», — стучало в висках и не давало покоя. Хотя, если быть до конца честным, на массу и гравитацию тоже наплевать! Не было до сих пор ответа, значит и не надо! Не время, и не судьба. Но Мишка — черт бы его побрал! — так элегантно рассовал все по своим местам. Может и неправильно, но так стройно и красиво! Мартыненко не завидовал. Чему тут завидовать? Он знает Зобина всю жизнь. И тот всегда был полон «открытий чудных», с младых ногтей, и это ничему не мешало, они дружили искренне, по-настоящему. Владимир Григорьевич научился не обращать внимания на все его чудачества, но тут…

Недели две назад, блуждая по иностранным форумам, Мартыненко наткнулся на обсуждение результатов работы БАК. Оптимизма никто не испытывал. Ожидаемой сенсации не последовало, общее мнение было удручающим: «Гора родила мышь». И почти во всех комментариях сквозила печальная мысль: «Общей, логичной концепции природы массы и гравитации, как не было, так и нет»… Владимир Григорьевич благополучно забыл бы это обсуждение, если бы нелегкая сегодня не принесла Зобина с его прожектом. Мартыненко, как мог, попытался скрыть шоковое состояние, пережитое во время разговора с ним, изо всех сил стараясь себя не выдать. По большому счету, Владимиру Григорьевичу было все равно, верна ли теория Зобина или нет. Но если оформить ее в статью, желательно сразу в английском варианте, опубликовать, сделать несколько вбросов в сетях и на форумах, то можно… Можно одним скачком попасть в другую, высшую лигу. А там… В воспаленном сознании возбуждающе замелькали соблазны славы, от которых некстати началась эрекция. Конечно, можно и Зобина в соавторы. Даже нужно! Как только это ему объяснить? Впрочем, как — неважно.

Дождь кончился. Вышло солнце, высверкивая все за окном блистающей чистотой. Коньяк допит. Рубашка высохла окончательно. Владимир Григорьевич натянул туфли, аккуратно сложил подвяленный пиджак и направился было к выходу:

— Дайте еще коньяка, — вернулся он к стойке, — бутылку. Есть еще такой же?

— Конечно! — бармен хорошо знал свое дело, — Пожалуйста.

Мартыненко взял бутылку со стойки, рассчитался и в хорошем расположении духа вышел вон…

… — Алло — это КГБ? — Владимир Григорьевич набрался основательно. И смаковал-то, кажется, по чуть-чуть, но бутылка незаметно опустела. Удивительно, в какой-то забегаловке, коньяк был так изумительно хорош! Слава Богу, что дома уже.

— Что, простите? — вежливый, но уверенный женский голос на другом конце двусмысленности не допускал, — Вы куда звоните?

— Ой, как вас там… Я в ФСБ попал?

— Да, что Вы хотели?

— Я хотел бы заявить о факте мошенничества в науке, — преодолевая икоту, Мартыненко зажал рукой рот в конце фразы.

— Приходите в управление, пишите заявление, мы рассмотрим. Если факты подтвердятся — примем меры.

Владимир Григорьевич почувствовал, что она сейчас бросит трубку:

— Подождите, подождите! — все адекватные слова дружно повылетали из головы, — Заявление писать рано! У меня есть оперативная информация, — наконец нашел он подобающую моменту формулировку, — речь не столько о науке! Я хочу поделиться информацией о присвоении большой суммы денег преступным путем. О мошенничестве.

— Идите в полицию. Это не наша сфера компетенции, — девушка из ФСБ была неумолима.

— Да, но деньги были получены от иностранного гражданина. Американца. Путем обмана! — стараясь убедить собеседницу, он прибег к последнему доводу.

Девушка, наконец, задумалась:

— Хорошо, сейчас я Вас переключу, оставайтесь на линии.

Вместо мелодии ожидания, в трубке раздался такой омерзительный, громкий треск, что ее пришлось отдернуть от уха. Вскоре треск прекратился и Мартыненко вернул ее на место.

— Алло? — низкий, бархатный бас был всепроникающ и сразу располагал к откровенности.

— Здравствуйте, я бы хотел сообщить о факте мошенничества в науке, — голос Владимира Григорьевича предательски срывался — выпито, все же, было немало…

…Озеро. Жара. Июль. В руках спиннинг, а на крючке, в глубине что-то огромное. Монстр, а не рыба. Душа поет — вот удача! Трофейный экземпляр, лишь бы леска выдержала. И все бы хорошо, только руки невозможно оторвать от удилища. Приклеены они что-ли?! А рыба тянет. Сильно. Неумолимо. В глубину. И леска не рвется, и крючок не ломается, и руки срослись со спиннингом в единое целое! И кричать, звать на помощь, некого — он один на берегу. Но он кричит! Не на помощь зовет, а от ужаса, потому что огромная рыба затянула в воду уже по пояс! Он кричит, но его надрывающийся голос тонет в грохочущей трели дверного звонка, непонятно откуда доносящегося в такой трагический момент!…

Владимир Григорьевич разлепил глаза, не сразу сообразив, что он дома, валяется ничком на диване, отчего левую руку под головой отлежал до обездвиживания, а в дверь, кто-то долго и назойливо звонит.

«Приснится же такое!» — путаясь в огромных домашних шлепанцах, он, как мог, поспешил в прихожую.

— Кто там? — спросил Мартыненко через дверь, открывать сразу — верх легкомыслия.

— Владимир Григорьевич? — знакомый низкий голос сразу вернул его к действительности, — мы говорили с Вами по телефону.

— Да, здравствуйте! — Мартыненко распахнул дверь, — А как Вы узнали, где я живу?

На пороге стоял высокий, статный, импозантный мужчина лет пятидесяти. Идеально уложенный шатен с правильными, крупными чертами лица. В блестяще, без единой складки, сидящем шелковом костюме асфальтового цвета, серой рубашке «металлик», без галстука и, безукоризненно отполированных, черных кожаных туфлях. От него ненавязчиво веяло парфюмом, аромат которого можно было описать одним словом: «Дорогой». Владимир Григорьевич невольно, на полшага отпрянул назад. «Настоящий чекист», — только и пронеслось в его голове.

— Служба такая.

— Понятно, конечно. Извините! О чем это я, — залепетал ошарашенный хозяин квартиры, что «чекист» принял за приглашение войти и с невозмутимостью австралийского крокодила проследовал мимо хозяина, на кухню.

— В комнату, в комнату проходите, — запричитал, семеня вслед, Мартыненко.

— Ничего. Мне тут удобнее, — гость оценил беглым взглядом небольшое пространство и расположился за столом, на угловом диване, — у меня дома кабинет тоже на кухне, — улыбнулся он в первый раз, — Разрешите представиться? Егор Васильевич Бельф, — он протянул хозяину служебное удостоверение, с внушающими благоговейный трепет, мечом и щитом на багровой обложке.

Мартыненко уставился в документ, но перед глазами скакало только одно слово — «полковник». Сосредоточиться не получалось:

— Бельф? — только и смог выдавить он из себя.

— Да, такая старая немецкая фамилия. Фон Бельф, если быть до конца точным, — гость старался держаться скромно, но с достоинством.

— Так Вы немец? — не понятно зачем поинтересовался Владимир Григорьевич.

— По имени Егор?! Я Вас умоляю! Вот если бы меня звали Георг, — фсбшник явно умел добиваться расположения, — Это предки мои в восемнадцатом веке были немцами, а я… Я такой же русский, как и Вы. Даже больше!.. Так на чем мы с Вами остановились?

— На чем? — Мартыненко почти по стойке «смирно» слегка перетаптывался с ноги на ногу, изредка промокая предательский пот на лбу.

— На том, что это — не телефонный разговор… Вы неважно выглядите, — неожиданно проявил сочувствие Егор Васильевич. Он смерил Мартыненко взглядом. Тому стало неуютно — «чекист» понял причину его недомогания.

— Да, извините, я попал под дождь. Пришлось, в качестве профилактики… И сейчас… — замешкался хозяин, — Разрешите?

— Конечно, конечно. Что за условности? Мы же не на допросе, — Бельф развел руки, приглашая хозяина не церемониться.

— А сами? Не желаете? — Мартыненко суетливо доставал из холодильника штоф пшеничной, маринованные боровики и копченое сало.

— Эх! Провокация, а не закуска! Да Вы эпикуреец, дорогой мой! Ну что ж, я сам такой! — с одобрительной завистью отреагировал Бельф, — Но, я на службе. Увольте! — пить с хозяином он отказался.

Владимир Григорьевич, между тем, предусмотрительно достал из настенного посудника две большие, граненые рюмки — мало ли! В одну из них, сглатывая слюну, налил по самый краешек холодной водки, отчего рюмка тут же привлекательно запотела, подцепил вилкой из банки с грибами самую аппетитную шляпку и махом, одним глотком выпил. Мгновение он блаженно жмурился, закусил грибочком, и на глазах преобразившись, готов был «сотрудничать»:

— Итак, что от меня требуется? — потирая руки, Мартыненко сел за стол напротив Бельфа.

— Принесите бумагу, перо и подробно, но коротко изложите мне суть.

— Как это «подробно, но коротко»? Я же предупреждал — я ничего писать не буду!

— Речь шла о том, что Вы отказались писать заявление, насколько я понимаю, — Егор Васильевич был убедителен, — это не заявление. Просто информация. Она нигде не всплывет. Зафиксируйте все на бумаге, чтобы Вы ничего не забыли, и я ничего не упустил. Пишите.

Сказанное было столь непреклонно, что дальше возражать Мартыненко не посмел. Он принес бумагу, ручку, на минуту задумался и начал беспорядочно, письменно излагать суть разговора с Зобиным. Длилось это мучение долго. Бельф проявлял нечеловеческую выдержку и сидел с каменным лицом. А Владимир Григорьевич не столько писал, сколько маялся, что-то причитая себе под нос, то и дело перечеркивая ранее написанное, подолгу останавливался в раздумьях, вскакивал и убегал в туалет. Наконец, он закончил:

— Вот, может немного сбивчиво, но по сути, все, — если бы мы прочитали его трактовку утренних событий, весьма удивились бы разительному отличию написанного от того, что произошло на самом деле.

Бельф, не переворачивая листа, за секунду, одним движением глаз прочитал написанное Мартыненко. По лицу его пробежала тень удовлетворения. Но вопрос, последовавший от него далее, привел Владимира Григорьевича в полнейшее замешательство:

— Какого же наказания Вы для него ждете?

— То есть, как это — какого наказания? И что значит — жду? Для кого? — Мартыненко нервно передернул плечами. Он, конечно же, понимал для кого. Он не понимал, почему Бельф такие, до абсурда неудобные, вопросы ему задает.

— Что за глупость — для кого? Вы понимаете для кого. Но Вам неприятно, что я Вас об этом спрашиваю, — ретранслировал Бельф угрызения Владимира Григорьевича, отчего у того по спине пробежал могильный холодок.

— Странный, согласитесь, вопрос. Я не суд.

— Да. Вы не суд. Вы его друг.

— Я не понимаю. Мне кажется, Вы должны были… — Мартыненко не договорил. В словах Бельфа был явный подвох.

— Я должен был во всем разобраться? Или я должен был убрать Зобина с глаз долой? Подальше и подольше? — Бельф не мигал. Его лицо походило на каменную маску, — Есть информация, что Вы использовали его. А теперь решили от него избавиться.

— Информация? Это — не информация! Это — чьи-то инсинуации! — Мартыненко судорожно перебирал в голове возможные варианты, — Это Тюленева? Лариса? Это ее информация? Это — сплетни бабские, а не информация! Да она была влюблена в него, как кошка! Тоже мне, информация!

— А Вы в нее. Нехорошо так отзываться о своей, пусть и несостоявшейся… мда… — на лице Бельфа не отражалось ни одной эмоции, — Однако, в чем-то Вы правы. Эта цээрушница, как источник информации, доверия не заслуживает — лицо слишком заинтересованное.

— Кто цээрушница? — побледнел Мартыненко.

— Тюленева. Не шпионка, конечно. Сотрудница аналитического отдела. Занимается наукой и технологиями в Восточной Европе. Точнее, закатом науки и технологий в Восточной Европе… Но, оставим ее пока в покое. Вот тут, — Бельф ткнул пальцем в перевернутый текст, — Вы называете эксперимент Зобина безумием, и считаете, что место ему, в сумасшедшем доме. Почему?

— Как? — Владимир Григорьевич начал опасаться говорить что-попало в его присутствии, — Разве Вы не согласны? Вообще-то, у нас учебное заведение, а не исследовательский институт. И мы не занимаемся прикладными исследованиями! В обязанности Зобина никакие эксперименты не входят. Учебные пособия, стенды и приборы — вот его удел. А он возомнил себя… ученым! И абсурд, который он затеял, иначе его не назовешь — это не эксперимент — это безумие! Лишенное элементарного здравого смысла!

— Здравый смысл? — Бельф оставался непроницаем, — Вы знаете, что такое здравый смысл?

— Егор Васильевич! — Мартыненко потерял осторожность и сорвался на крик, — Перестаньте цепляться к словам! Да, я знаю, что такое здравый смысл! Все знают, что такое здравый смысл! Вот, — он схватил со стола смартфон, запустил приложение «калькулятор», умножил два на два и получил… пять. Трясущимися пальцами он закрыл приложение, запустил его снова, умножил — пять! Удалил «калькулятор» из памяти, перезагрузил смартфон, снова умножил… и в ярости разбил его об стену, — Китайское барахло! Сейчас, сейчас, — Он убежал в комнату, долго рылся там и, наконец, вернулся со стареньким, еще советским, калькулятором «МК», — Сейчас! — Когда и на его зеленом табло выскочила безумная пятерка, Владимир Григорьевич обреченно сполз на табурет, затравлено глядя на своего странного гостя.

— Здравый смысл, дорогой мой Владимир Григорьевич — это Ваше желание упрятать своего друга в психушку или тюрьму, чтобы украсть у него идею и написать статью о массе и гравитации, — наконец-то ожило лицо чекиста, — Нормальное человеческое желание. Простое. Понятное. Вы предлагали выпить? — он взял запотевший штоф и вылил его содержимое в рюмку, которую Мартыненко, на всякий случай, доставал для него. Два литра — чуть меньше! — водки в стограммовую рюмочку! Целиком! Не пролив ни капли, так, словно рюмка эта изнутри была в двадцать раз больше, чем снаружи, — Ваше здоровье! — Бельф опрокинул волшебную рюмку, наколол на вилку пару боровичков и, закатив от удовольствия глаза, отправил их вслед за водкой, — Изумительные грибы. Божественные. Рецептом не поделитесь?

— Кто Вы? — Мартыненко кое-как пересилил оцепенение.

— Собирайтесь, — Егор Васильевич повеселел окончательно, с заразительным удовлетворением проглотив еще и кусок копченого сала, — М-м-м, батюшка Владимир Григорьевич, — смачно и медленно пережевывая нахваливал он, — Можжевельник! Да, Вы — просто мастер чревоугодия! Сибарит!

— Куда? — Мартыненко задрожал от страха.

— Заявление писать. Без него уже не обойтись.

— Какое заявление?

— На госпитализацию. Собирайтесь. Возьмите с собой все, что там у вас полагается…

— Кто Вы?

— Собирайтесь.

Мартыненко, пошатываясь, тяжело поднялся с табурета и на подкашивающихся, ватных ногах, словно на расстрел, побрел в спальню. Снял с себя халат, домашние брюки и замер в ступоре: «На госпитализацию? Что же надеть? Что взять? Куда?!» — он открыл дверцу шкафа, на внутренней стороне которой, в зеркале отразилась прихожая и входная дверь. Ее спасительный вид замешал в его голове беспощадный, крепчайший коктейль из отчаяния, безумия и надежды. Владимир Григорьевич схватил из шкафа первое, до чего дотянулась рука — зимнюю шапку-ушанку, в которой он обычно ходил на рыбалку. Решительно нахлобучив ее на голову, он выскочил в прихожую и буквально влетел обеими ногами в рыболовные резиновые сапоги. Диким рывком распахнул дверь и с истошным криком:"А-а-а!…» — бросился вниз по лестнице. В трусах, сапогах и шапке…