Delirium tremens

Александр Николаев, 2018

Тех, кому она вначале покажется странной, прошу дочитать её хотя бы до пятой главы…О чем эта книга?О Боге, о жизни и о любви. О том, как и для чего этот мир создан.Или фантастическая история о том, как русские небанально пропили американские деньги.

Глава, ради которой, может быть, все и писалось. Или еще один, долгий и нудный, разговор

— Что ты хочешь этим сказать?! — Владимир Григорьевич Мартыненко еле сдерживался, готовый, казалось, вот-вот взорваться праведным гневом. Испепеляя Зобина взбешенным взглядом, он выскочил из-за стола и решительными, размашистыми шагами начал мерить пространство своего небольшого кабинета, разгорячено маяча за спиной Михаила Дмитриевича.

— Володь, не кипятись, давай поговорим спокойно, — не выдержал и повернулся к нему Зобин. Он сохранял флегматичную выдержку, чем раздражал своего друга и шефа еще больше.

— «Не кипятись»?! — это все, что ты можешь мне сказать? Я убью тебя! Что ты ржешь? Правда, возьму и прибью сейчас этим вот пресс-папье! Не буду ждать, пока тебя разоблачат американцы. А они выведут тебя на чистую воду! Поймают, вывезут в Америку и посадят в клетку! Надолго! Навсегда! Так вот, я избавлю и тебя и их от этой мороки, а себя от роли клоуна в том цирке, что ты затеял!..

Мартыненко перевел дух и вернулся в кресло. Михаил Дмитриевич прикусил нижнюю губу. Его разбирал смех, но дальше злить Володю было чревато:

— Ну, тогда посадят тебя. Только наши. И тоже надолго.

— Поглядите на него! Он еще смеется! Он шутит! Юморист! За тебя много не дадут! У меня будет смягчающее обстоятельство! Большое смягчающее обстоятельство! Огромное смягчающее обстоятельство! Я спасу родину! От тебя и позора! — Мартыненко еще раз перевел дух и продолжил, — Давай по существу! Если тут есть что по существу… Что ты хотел сказать?! И перестань ржать, а то точно прибью…

Зобин шумно выдохнул и набрал воздуха:

— Никакого Большого взрыва не было.

— Гениально! Миш, ты что дурак?! Я сижу, читаю вот эту твою ахинею, — он встряхнул пачкой бумаги, заявкой Зобина на проведение эксперимента, — и тут ни слова про Большой взрыв и, вообще, про космологию! Единственное, что я усвоил из этой цидульки — машина водки и дача. Это и есть эксперимент?! Поэтому повторяю свой вопрос: ты дурак?

— Нет.

— Тогда, изволь, объясниться.

— Я пытаюсь. Только когда я начинаю это делать, ты начинаешь орать.

— Хорошо. Я не буду орать. Делай что хочешь. Денег у тебя… куры не клюют!.. Вот болваны-то! Растяпы! Как ты их развел?! Только, знаешь что? Не впутывай больше никого! Заварил кашу — сам и расхлебывай! Без меня, без лаборатории, без факультета, без университета. Сам!

— Володь, без тебя никак. Ты везде вхож. У тебя опыт. У тебя связи. Я надеялся, ты мне поможешь. Мне нужна дача на семенной станции. Врач, желательно из своих и не болтун. Приборы аудио-визуального и медицинского контроля. Еще вопрос с охраной решить. Питание, мебель, белье… И тебя самого я хотел привлечь. Как специалиста. Деньги есть. Надо лишь придать всему импульс. Решить организационные вопросы.

— А водка-то тебе зачем?!

— Там же все написано, — Зобин поглядел на свою заявку.

— Ничего тут не написано. Точнее, из того, что тут написано, непонятно ничего! Поэтому я и прошу… нет, требую объяснений, — Владимир Григорьевич уже выпустил первый пар, хотя от спокойствия был далек.

— Вот, — Зобин достал из рюкзачка и положил перед Мартыненко потертый томик дорожной Библии, — только, умоляю, не кипятись, здесь, в Книге Бытие, мне кажется… Нет, я уверен! Здесь, в книге Бытие — описание реального процесса сотворения Мира. По крайней мере, сотворения мира вещественной материи.

Мартыненко понимал, что ему, чтобы сохранить реноме нормального человека, необходимо снова начать кричать, бурлить негодованием и взывать к здравому смыслу. Но на это его уже не хватило! Миша тот еще фрукт! Понятно, что он что-то придумал, и ему как-то удалось убедить американцев отвалить на это «что-то» кучу денег. Вопрос: «Как?» Может, действительно, в этом «что-то» что-то есть? Владимир Григорьевич сделал вид, что Зобин его уже порядком достал, но может продолжать… Хотя, свои пять копеек он добавил:

— В начале сотворил Бог небо и землю… — начал он и победоносно выдохнул, — Все! На этом можно, не начиная, заканчивать! Ибо… Ибо, это нонсенс, который противоречит всему, что мы знаем по существу предмета на данный момент.

— Ты не представляешь насколько кстати, ты начало процитировал. И оно ничему, собственно, не противоречит. И я об этом подробно все расскажу. Только чуть позже. Хорошо?

Владимир Григорьевич откинулся в кресле и прикрыл глаза, изобразив навалившуюся усталость, всем своим видом показывая, что негодование его так и не отпускает:

— Хорошо. Дальше.

— Вот. Дальше… даже не знаю с чего начать, — Михаил Дмитриевич смутился, — столько раз представлял себе этот разговор, а теперь мысли разбежались. Растерялся.

— Давай уж. Начни хоть с чего-нибудь. А то довел человека до истерики, а теперь сказать ему нечего.

— Ладно. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою… — продолжил он, начатое Мартыненко повествование, — То есть, безвидна и пуста? А вода уже была? — Зобин никак не мог войти в ритм, мучительно подбирал слова, — И еще один момент. Вначале Творец создает небо и землю. А потом, на второй день, создает твердь, называя ее небом, и на третий отделяет сушу от воды, называя ее землею. Что же за небо и землю он сотворил тогда в начале?

— Миша, это повествование лишено реального физического… космологического смысла. Не о чем говорить…

— Я пока не об этом. Тебе не кажется, что по тексту Творец дважды создал небо и землю?

— Не кажется. Я не вижу проблемы с точки зрения повествования, в котором сначала декларируется, что он их сотворил, а потом описывается это. Те же небо и земля, — Мартыненко недовольно поморщился.

— Понятно… То есть, ты считаешь, что это стиль повествования — декларация события и дальнейшее его описание?

— Да. И что?!

— Пока ничего. Давай вернемся к воде. Так была ли вода? И вода ли это была?

— Там же написано «над водою», — Владимир Григорьевич испытывал то ли нетерпение, то ли разочарование.

— Понимаешь, я думаю… точнее теперь я уверен, что вначале в тексте Бытия вместо «воды» были «волны»… Но время донесло до нас воду. Почему? Ошибка перевода? Упрощение понимания? Умысел, или, может быть, другая причина? Не важно. История превратила волны в близкую по смыслу, но неверную по замыслу воду. Я утверждаю, изначально, если так можно выразиться, в первоисточнике, Дух Божий носился над волнами.

— И что? Принципиально это ничего не меняет. Если вначале ничего нет — значит ничего нет! А если ничего нет, какие могут быть волны?

— Электромагнитные… Они — суть, причина и связь всего сущего в этом мире.

Зобин замолчал. Было слышно, как в роскошных напольных часах многосложно тикает старинный механизм. Молчание затянулось.

— И что? Не надо тут паузу держать до последнего! Ты не на сцене! Или ты завис? — Мартыненко щелкнул пальцами перед носом Михаила Дмитриевича.

— Представь себе, что пространство существовало, существует и будет существовать всегда. Нематериальная, непрерывная, равномерная, линейная пустота и бесконечность. Аксиоматическая. И в этой пустоте электромагнитные волны…

— Что значит, пространство — равномерная и бесконечная пустота, существовавшая всегда? Что значит, всегда? А как же время? Ты против теории относительности? — Владимир Григорьевич изобразил недовольную, критическую гримасу, — А как же пространственно-временной континуум? Расширение пространства, доказанное экспериментально?

— Я не против здравого смысла… — Зобин сокрушенно вздохнул, — Я, например, не сомневаюсь в том, что скорость электромагнитных волн — максимально достижимая скорость во Вселенной, а энергия, бесспорно, эквивалентна массе. И пусть реальное соотношение не такое, как у Эйнштейна, но тем не менее. А вот теория пространства-времени — отвлеченная от реальности модель… лукавая математика… и не более. Ну, а красное смещение Хаббла, якобы подтверждающее расширение пространства, я могу наблюдать в любой луже, если брошу в нее камень… Может, я продолжу?

У Мартыненко возникло непреодолимое желание прицепиться к словам Зобина о луже Хабла, но он пересилил себя и ринулся защищать святое:

— А как же общая теория относительности? Ты серьезно считаешь, что пространственно-временной континуум — лишь лукавая математика?

— Дался тебе этот континуум… Или, по-твоему, эта теория имеет хоть что-то общее с реальностью?

— Не по-моему… Не по-моему. Единые свойства пространства-времени общепризнанны! И отрицать это — идти против всех — по меньшей мере, глупо. Пространственные измерения и время равноправны и взаимозаменяемы в расчетах. И это доказано экспериментально!

— Экспериментально? Тогда, поставим эксперимент? — Михаил Дмитриевич встал и двинул каменное прес-папье на середину стола, — Я перемещаю объект в пространстве и возвращаю его обратно. В точку отправления. В Евклидовом пространстве это не представляет проблем. Потому что измерения, как ты определил, действительно равноправны и взаимозаменяемы. А теперь попробуй сделать то же самое в пространстве Минковского, — он протянул пресс-папье Мартыненко.

— Миш, кончай, а? — Владимир Григорьевич не любил, когда Зобин выставлял его дураком, — Не до экспериментов сейчас. До путешествий во времени мы еще не доросли.

— И не дорастем, — сказал, как отрезал, Зобин — Может, тогда я продолжу?

— Валяй, — обреченно махнул рукой Мартыненко.

— Итак. Дооптические электромагнитные волны в абсолютной пустоте. Откуда они взялись? Это отдельный разговор. Надеюсь, мы до него еще доберемся.

И вот, в какой-то момент частота этих волн начала расти…

Для понимания, гипотетически представь себе, скажем так, идеальный генератор электромагнитного излучения.

— Что значит, идеальный генератор?

— Генератор электромагнитных волн, с бесконечными мощностью и частотой. С эффективным излучающим источником, антенной, температура которой остается неизменной и низкой во всем диапазоне мощности и частоты.

— Хорошо, только я не понимаю, зачем? Такой прибор в принципе не возможен.

— Я же говорю, представь. Чисто гипотетически. Я ему уже название придумал, а ты даже пофантазировать ленишься, — Зобин хитро прищурился.

— Название? Любопытно! — Владимир Григорьевич почувствовал, что продолжение обещает быть веселым.

— Да. Я назвал бы его «Михаил», — было видно, что он давно подготовил себя к возможной реакции.

— Миша! — захохотал Мартыненко, — Ну ты даешь! Не ожидал, что ты?!… Ох… И от скромности не умрешь!

— Что в переводе означает «Кто как Бог», и это — простое совпадение, не более, — Зобин взглянул на Владимира Григорьевича так, что тому стало неловко.

— Обещаю, больше не смеяться, — еще раз прыснул в кулак Мартыненко, — давай дальше, продолжай.

— Так вот. Представь себе, что этот генератор работает в вакууме, на достаточно низкой частоте, и его излучение ничего не меняет: волны, которые он излучает, остаются волнами, а вакуум остается вакуумом. Далее мы плавно повышаем частоту этого генератора и достигаем оптического диапазона. У меня возникает вопрос. Что произойдет? Начнет ли антенна излучать свет? Если, повторюсь, ее температура, по определению, не повысилась ни на йоту и тепловым источником света она не является?

— Ну-у…

— Можно я отвечу за тебя? — Зобин не спрашивал, пустая формальность, — Начнет! Антенна начнет излучать свет, испускать фотоны, частицы. А что произойдет, если продолжать повышать частоту этого генератора?

— До какого значения? — Мартыненко посетило ощущение нервозности.

— А это не имеет значения.

— Как это не имеет? — Владимир Григорьевич скептически покачал головой, — Рентгеновское? Гамма-излучение?…

— Не имеет значения. Если продолжить повышать частоту такого генератора до бесконечности?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Володь, мне кажется, ты понял, что я хочу этим сказать, — укоризненно прищурился Зобин, — С какого-то момента волновое излучение начнет проявлять корпускулярные свойства. И мы вслед за излучением фотонов, получим излучение электронов, нуклонов… И вообще, весь спектр элементарных частиц. Генератор начнет излучать частицы. Вакуум наполнится веществом.

— Философский камень какой-то… — задумчиво промычал Мартыненко и тут же оживился, — Ладно, предположим, я понял, что ты хочешь сказать, хотя, ты меня удивляешь. Антагонист квантовой теории о корпускулярно-волновом дуализме заговорил!

— А нет никакого дуализма, — пропустил Михаил Дмитриевич мимо ушей колкость Владимира Григорьевича, — Ибо, частица по сути своей — он на мгновение задумался, подбирая сравнение, — и есть волна, и только волна, точнее, если говорить образно, первый круг этой волны на воде… И природа у нее не двойственная, а единственная — волновая. И вся, так называемая, вещественная материя во Вселенной имеет эту волновую природу, и возникла из реликтового электромагнитного излучения, в результате повышения его частоты. Все элементарные частицы, из которых состоит вещественная материя, — это пространственные энергетические локализации электромагнитных волн на определенных сверхвысоких частотах. Любая элементарная частица, после возникновения, продолжает оставаться электромагнитной волной, сохраняет все свойства этой волны, сама, в свою очередь, оставаясь источником излучения. Реликтовое космическое фоновое излучение — это первичное состояние материи во Вселенной. А работа этого генератора, как мы ее представили гипотетически, — упрощенная схема сотворения мира, — Зобин замолчал и начал рыться в карманах, — Я курить очень хочу. Можно я тут, у тебя?

— Кури, только в форточку, — Мартыненко не курил сам и никому не позволял этого в своем кабинете, — И что по-твоему, кхм… — хмыкнул он в нерешительности, — они из себя представляют? Можешь описать их строение?

— Частиц?… Ну… Я уже говорил… Это, как первый круг на воде. Долгоживущий круг, в беспрепятственной среде. Такая объемная энергетическая баранка. Устойчивость в пространстве которой, придает вращение, а оно, в свою очередь, является причиной собственного излучения, о чем я упомянул выше. Такое новообразование получается при достаточной мощности электромагнитного излучения определенной частоты. Для каждой частицы — своей… Естественно, это строение касается лишь тех частиц, что обладают массой.

— Естественно?! Обладают массой?! — Мартыненко мученически скривился, — Может, ты тогда ответишь на простой вопрос, что такое масса?! Только предупреждаю, меня не интересуют всякие математические выкрутасы с выражением величины массы через что-то еще. Суть массы, ее природа?.. Что такое масса!?

— Я же уже говорил, — Зобин неподдельно опешил.

— Ничего ты не говорил! А если и говорил, то я еще ничего не понял! — Мартыненко опять не на шутку разозлился. И как тут не злиться, если разговор, практически, так бесславно закончен.

— Теряешь хватку, Володя… Я только что сказал, что устойчивость таким образованиям придает вращение. Ну… вращается эта баранка, понимаешь? Такой энергетический гироскоп. Естественно, как любой гироскоп, он оказывает сопротивление изменению своего положения в пространстве. Это свойство и есть то, что мы называем инертность, или масса. Соответственно, масса частицы — это величина гироскопического сопротивления изменению положения вращающейся энергетической области частицы в пространстве. Извини, я думал, ты понял…

— Гироскопического сопротивления? Что ты имеешь ввиду? Момент инерции? — как бы невзначай переспросил Мартыненко

— Я так и знал, — горько усмехнулся Зобин, — Пойми, Володя, дьявол в деталях. Что ты от меня хочешь? Чтобы я согласился с тем, что вначале было яйцо, а курицы, которая его снесла не существовало в природе? Тебе кажется, ты нашел противоречие в объяснении? В чем же оно? Конечно, я сознательно пользуюсь собственным определением, избегая общепринятого, в котором масса присутствует, как причина устойчивости, но это не значит, что я не прав.

Если хочешь, да — это тоже момент инерции. Момент инерции объекта, изначально не содержащего материальных точек, обладающих массой. Момент инерции энергетического волчка.

Все это легче понять, если не упускать из виду тот факт, что любое механическое взаимодействие, в конечном счете — это взаимодействие электромагнитных полей. Представь себе такой электромагнитный гироскоп. Вращение чистой энергии. Представил? Ну, а если представил его, еще легче получится представить то, что потребуется приложение силы при воздействии на него внешним магнитным полем, в попытке измененить его положение в пространстве. То есть, он будет вести себя, как объект, обладающий массой…

Михаил Дмитриевич замолчал. Мартыненко, стараясь не смотреть ему в глаза, уставился в смартфон. Пауза неприлично затянулась:

— Хорошо, предположим. Это инертность. Но, что такое гравитация ты не ответил?

— А ты и не спрашивал… В смысле, это другой вопрос. Ты его не задавал.

— Как это не задавал? По-моему, он напрашивается сам собой. Гравитация присуща всем объектам, обладающим массой, так?

— Так, — по лицу Зобина скользнула улыбка добродушного палача. Владимир Григорьевич не раз видел ее перед тем, как Миша собирался «разобрать оппонента».

— Ну? И?! — психанул Мартыненко. Не смотря ни на что, он решил тему «не отпускать».

— Ну, и гравитация, как и масса — это одно из свойств вращающейся энергетической области частицы, ибо, вращаясь, она излучает электромагнитные волны. И волны эти — причина всемирного тяготения.

Это поразительная история! Еще в семнадцатом веке умница Роберт Гук экспериментально обнаружил, что тело, плавающее в воде на волнах определенной частоты, стремится к источнику этих волн. Потом, уже в начале двадцатого века, Петр Николаевич Лебедев проводил похожие опыты со звуковыми и электромагнитными колебаниями. Им экспериментально было доказано, что для любых сред и волн, резонатор притягивается к источнику волн, и никто не обратил на это внимания, не сделал выводов. Хотя, это притяжение — суть всех взаимодействий в нашем мире. Точнее, единственное взаимодействие.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что я, повторюсь, отчасти уже говорил. Вся вещественная материя имеет электромагнитную природу. И есть только одно фундаментальное взаимодействие. Электромагнитное. Сильное, слабое и гравитационное взаимодействия по сути своей — электромагнитные.

— И гравитационное?

— И гравитационное. Излучаемые элементарными частицами волны — причина гравитации. Как в опытах Гука и Лебедева. Частицы — это и излучатели волн, и резонаторы. И на них действует взаимное притяжение, толкающее их друг к другу. Откуда это притяжение берется в однородной волновой среде? Это уже другой вопрос. К механике волновых процессов.

А еще эти частицы из-за вращения, имеют пространственную гироскопическую устойчивость — инертность. Или массу. И мы, в силу неразрывности этих свойств частицы, приписываем одному из них характеристики другого.

В общем, подводя итог, каждое из известных взамодействий по природе своей — электромагнитное. Любое взаимодействие представляет собой волновое притяжение (или отталкивание) элементарных частиц, являющихся одновременно и источниками, и резонаторами электромагнитных волн сверхвысокой частоты. Каждое взаимодействие происходит в своем диапазоне, имеет непрерывный характер и не передается частицами переносчиками взаимодействий, а обеспечивается процессами волновой механики! Более того, с уверенностью могу сказать, что гравитация — это не отдельный вид, а, если так можно выразиться, «остатки сильного и слабого взаимодействий».

Отрешенный, казалось, до этого Мартыненко изменился в лице:

— Стоп! Это что-то новенькое… Ну-ка, поясни.

— Вот, смотри… — Зобин взял бумагу и карандаш, — в свете того, что я уже успел рассказать, это становится очевидным. Представим несколько частиц, как я и предлагал, в виде объемных энергетических баранок. Во взаимодействии они притягиваются друг к другу, образуя замкнутые цепочки. Ядра атомов, например… Как-то, так… — он нарисовал на листе незатейливую картинку, — Такой вот апельсин получился… Основное взаимодействие между двумя соседними частицами в такой замкнутой цепочке, сильное оно или слабое, будет направлено вот так, — он продублировал справа увеличенную часть рисунка, — перпендикулярно плоскости окружности вращения энергии частицы. Ну… подобно силе Ампера для двух рамок с током. Но поскольку баранки эти имеют некий объем, толщину, часть взаимодействия между ними распространяется под достаточно острыми углами «распыляясь», если так можно выразиться, в пространство. Эта часть излучения и является причиной всемирного тяготения. А по сути — это одно и то же взаимодействие между частицами, ослабленное уменьшением синуса угла к плоскости вращения энергии частицы и расстоянием между объектами.

— Но… Тогда гравитацию можно было бы экранировать. Абсурд.

— Никакого абсурда. Теоретически это возможно. Только нечем. Нет у нас еще таких материалов. И будут ли?… Я же говорю, каждое из взаимодействий происходит в своем диапазоне, на разных частотах. Для примера, сравним гравитацию с силой Ампера, где волны генерируются вращением электронной оболочки атомов. Диаметр орбит вращения электронных оболочек намного больше диаметра вращения энергетической области нуклона. Поэтому длина волн, генерируемых электронной оболочкой, достаточно велика для того, чтобы их можно было экранировать металлом даже небольшой толщины. Для электромагнитных волн, излучаемых нуклонами, любая преграда, из любых существующих материалов будет прозрачна. Например, если мысленно представить длину этих волн равной одному сантиметру, ячейка кристаллической решетки железа пропорционально увеличится до размеров три на три километра. То есть, фактически, это будет пустота, никакой преграды… А если предположить, что материал для экранирования гравитации создать все же удастся, его плотность будет колоссальной! Лист толщиной и размером с эту бумажку, — Михаил Дмитриевич ткнул карандашом в свой рисунок, — из такого материала, будет иметь инертность в тысячи тонн… — он замолчал. Мартыненко не отрывал взгляд от экрана смартфона. Зобин, не дождавшись никакой реакции, продолжил, — Взаимодействие нуклонов в ядре атома, поглощая часть энергии, вызывает замедление вращения. Что в свою очередь вызывает ослабление общего гравитационного потенциала ядра по сравнению с суммой гравитационных потенциалов свободных нуклонов, это ядро составляющих. Это же замедление вращения нуклонов в ядре ослабляет общую устойчивость ядра по сравнению с суммарной устойчивостью нуклонов взятых по отдельности, вызывая уменьшение его суммарной инертности, больше известное как дефект масс… — Зобин остановился окончательно и беспомощно уставился на застывшего Мартыненко, — Я что-то упустил?

— Да, — не сразу среагировал тот, — Чем сильное взаимодействие отличается от слабого? Ты не сказал…

— Ну, это совсем просто, — с готовностью отозвался Зобин, — слабое — это, как правило, взаимодействие между разными частицами. Частота собственного излучения которых, значительно отличается. Кривая резонанса растянута и не так выражена, поэтому абсолютное значение силы притяжения меньше. Что-то еще?

— Самая малость. Гвоздь в крышку гроба твоей теории. Если все взаимодействия одинаковые по сути, почему сильное такое короткодействующее? Даже на малом расстоянии оно уже перестает работать. Почему? Потому что имеет другую природу! — просиял Владимир Григорьевич, — На этом можно поставить точку.

— Запятую, — сдерживая усмешку, сквозь зубы невнятно выдавил из себя Зобин.

— Что? Я не расслышал.

— Запятую, — уже четче повторил Михаил Дмитриевич, — Сильное и слабое взаимодействия действительно короткодействующие. Но не из-за расстояния, а по времени. Представь себе постоянный магнит в виде эластичного цилиндра, сила магнитного взаимодействия которого легко преодолевает упругость материала, из которого он сделан. В свободном состоянии такой магнит мгновенно свернется в баранку, слипшуюся полюсами, замыкая взаимодействие на себя и превращая нуклон или цепочку нуклонов в ядро. А еще лучше представить в виде такого магнита детскую пружинку. Объемные такие, цветные. Не помню, как называются…

Мартыненко вернулся к разговору не сразу:

— Понятно… Теперь понятно, откуда у твоих студентов убеждение, что «зрение от трения отличается лишь частотой и дальнодействием»… — только спустя некоторое время медленно заговорил он, — Люди веками искали ответ. Коллайдер всем миром строили. Десятки миллиардов долларов на это освоили. Годы и горы исследований. Из бесконечности раскоканных частиц крупицы результатов пытались выудить, но тут пришел Миша Зобин и говорит: «Что?! Обломки протонов разглядываете? Деньги есть — ума не надо? Ну и дураки же вы все!»…

— Зря ты так. Ничего такого я не говорил… Давай, вернемся сюда, — чтобы сгладить возникшую неловкость, Зобин потянулся к Библии, — к Евангелию от Иоанна:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.» Слова, согласись, как бы это сказать… несколько неожиданные для вступления жизнеописания. Если не предположить, что они тут неспроста. Что это прямая речь самого Иисуса, которую Иоанн донес до нас буквально дословно. Слова завораживающие. Слова, которые он счел главным посылом проповеди Спасителя о Божественном Начале этого мира. Слова, с которых и он начал свое Евангелие, — Зобин прервался, достал вторую сигарету и буквально залез на подоконник. Было видно, как сильно волнуется он в этот момент, — Почему я обращаю внимание на начало этого Евангелия? Потому что в нем, как и в начале книги Бытие, говорится о сотворении мира. И полностью ему соответствует.

— Соответствует? Чем же? По-моему, ничего общего.

— Слово! В начале было слово. Без которого «ничто не начало быть, что начало быть». Что представляло из себя это слово и как прозвучало оно в абсолютной пустоте? Ответ очевиден. Те самые электромагнитные волны, над которыми носился Дух Божий. Волны, частота которых возросла до творения — это и есть Слово Бога. Волны — его среда и носитель. Подобно тому, как до телевизора, волны доносят информацию и рождают в нем образы, этой информацией определенные, как программой. Только божественная программа куда сложнее. И образы она реализует не на экране, а в реальном вещественном мире. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.» Частота этих волн повысилась до оптической, и пустота наполнилась светом! Частота волн продолжила расти дальше, и мир наполнился частицами вещества. Произошло творение. Если предположить, что эта программа, это Слово, куда многосложнее банального повышения частоты, и в каждом определенном месте пространства оно создавало определенную и необходимую в этом месте частицу, из предусмотренного сочетания которых и возник наш мир, то есть, организовано и продуманно, становится понятно, почему это Слово было Бог.

— Можно вопрос? А как все это выглядит не с точки зрения всей этой божественной мишуры, а… космологии?

— Не было никакого большого взрыва. Вначале пространство относительно равномерно было заполнено реликтовым, сравнительно длинноволновым электромагнитным излучением, частота которого повсеместно повысилась, и пространство, так же повсеместно, заполнилось светом, а далее вещественной материей, — Зобин достал третью сигарету.

— Миш, слушай, не борзей, — Мартыненко замахал вокруг себя рукой, разгоняя воображаемый дым.

— И произойти это могло… Когда угодно.

— Что значит: «Когда угодно»?

— Я вполне допускаю, что этому миру семь тысяч лет и сотворен он был за шесть дней, — Михаил Дмитриевич пропустил мимо ушей слова шефа и закурил.

— Не заговаривайся! А как же кости, которым сотни миллионов лет? Радиоуглеродный анализ? Галактики в миллиардах световых лет отсюда?

— А ровно так, как сказал. Весь этот мир, со всеми костями, галактиками и светом, долетающим до нас из этих галактик, и прочими фактами-артефактами, мог быть создан сразу и повсеместно семь тысяч лет назад, за шесть дней, как есть, будь на то Слово, то есть соответствующая программа, повысившая частоты реликтовых электромагнитных волн до превращения их в свет и вещество, и предусмотревшая состояние и положение этого света и вещества в пространстве. Вот так. Хотя… Я на этом не настаиваю. Просто гипотетически такое вполне допустимо.

— Мда, родной… Ну и каша у тебя в голове, — промычал Мартыненко, — Ну, допустим! Но водка-то тебе зачем?!

— Понимаешь, — погрустнел Михаил Дмитриевич, — меня сейчас интересуют даже не те частоты, на которых был сотворен наш мир. А выше. Гораздо выше. Но, никаких способов экспериментального наблюдения за волнами такой частоты мы не имеем. Не доросли еще. Регистрация элементарных частиц наш предел. Ни формы, ни амплитуды, ни частоты волны, испустившей частицу, мы получить не в состоянии.

— Еще выше?! А зачем тебе это? Ты и так уже тут нагородил… Ого-го!

— Да… Пришло время вернуться к началу нашего разговора, к тому моменту, когда ты вспомнил первый стих книги Бытие, — он снова открыл книгу, — Цитирую:

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй…»

— И что? — Владимир Григорьевич на глазах терял интерес к этой части разговора, — не тяни.

— На, перечитай, — Зобин протянул ему Библию, — Здесь по дням перечисляется, что и когда создал Бог. В начале, в первый день, Бог сотворил небо и землю. А на второй день, на безвидной земле, посреди воды, он сотворил твердь, которую назвал небом. Тебе не кажется это противоречивым?

— Миш, я же просил — не тяни, говори уже, что ты хочешь сказать? Я тебя не понимаю! — Владимир Григорьевич отклонил книгу.

— Я хочу сказать, что привычное небо над нами Бог сотворил на второй день… А в начале, где «сотворил Бог небо и землю», говорится о том, что Бог создал два мира. Небо и Землю. Наш, привычный нам, осязаемый нами, мир вещественной материи, названный там Землей. И другой мир, небесный, недоступный нам в понимании и восприятии. Названный там Небом.

— Миша, тебя понесло. Ты из инженеров в мистики подался, — Мартыненко снова стало весело, — о восприятии нематериальных миров заговорил.

— Я уверен, — Зобин добавил голосу твердости, — этот небесный мир куда более материален, чем наш. Он такой же реальный, как мы с тобой, и существует вместе с нами в одном времени и пространстве. Он тоже состоит из элементарных частиц. Частиц, которые по природе своей, как и частицы, составляющие наш мир, являются электромагнитными волнами, только гораздо большей частоты. А объекты, состоящие из этих частиц, обладают одним очевидным свойством. Для нас они прозрачны в любом взаимодействии.

— Тупик. Приехали, — Мартыненко подошел к окну и растворил его, впустить свежего воздуха, — У меня есть два вопроса. Первый, откуда они, эти частицы, взялись? И второй, что значит прозрачны во взаимодействии?

— Откуда они взялись? Это очевидно. Повышение частоты реликтового излучения продолжилось дальше. Оно и создало эти частицы. И частицы эти не взаимодействуют с нашими нуклонами. Частота их собственного излучения намного выше. Не резонируют они… — Зобин ненадолго задумался, — Вообще, они никак, точнее почти никак, не взаимодействуют с нашим миром. Вот, я провожу рукой, а тут в небесном мире может стоять непреодолимая стена, но я ее не вижу и не чувствую. Для меня она прозрачна в любом из, привычных нам, волновых электромагнитных взаимодействий из-за разницы в частоте.

— Как стена из нейтрино… — задумчиво ляпнул Мартыненко.

— Нейтрино? — переспросил Зобин, — Ну, если только привести их в качестве примера, для понимания проникающих свойств. По моим представлениям, эти частицы намного мельче и инертнее нейтрино и, в отличии от нейтрино, у них есть быстрые и сильные связи между собой, которые приводят к созданию устойчивых вещественных форм. Можно предположить, что стабильность небесного вещества, достигается теми же механизмами, что и в нашей вещественной материи. То есть, возможно, существует еще один «волшебный» набор частиц, подобный связке «протон-нейтрон-электрон». Хотя… именно на таком устройстве я не настаиваю. Но из-за того, что размеры этих базовых частиц значительно меньше, их собственная частота излучения намного выше. Из-за разницы в частоте с нашими частицами, нет взамодействия.

— Меньше нейтрино? Насколько? — Мартыненко, на самом деле, было все равно.

— Не знаю… — Зобин на мгновение остановился, и продолжил, — но, из-за того, что они созданы тем же излучением, энергия этих частиц должна быть сравнима с энергией частиц из нашего мира. Что, при гораздо меньших размерах, должно было значительно увеличить плотность строения вещества. И стать причиной огромной инертности таких объектов. Тем не менее, у них, насколько массивными бы они не были, в земных условиях, например, не будет гравитации.

Ты знаешь, когда-то давно, я читал фантастический рассказ о разумной форме жизни радиоволн. Субъекты этой цивилизации обладали развитым интеллектом, но им не дано было понять, что такое масса! Почему? Потому что, это свойство материи, эта характеристика жизни, были им недоступны. И я тут, как тот «субъект жизни радиоволн», которому недоступны характеристики того, небесного мира. Я вполне допускаю, что там, как бы это сказать, более полная физика. Неведомые нам, характеристики. Нам, здесь, не то что сложно — невозможно судить о них.

— Допустим, я понял, что ты хочешь сказать. Допустим, — Владимир Григорьевич, казалось, наконец-то увлекся этой частью разговора, — Но ты же технарь, Миша! «Теория без практики мертва!» Согласись?! Когда ты говоришь, что некие материальные объекты появляются в результате электромагнитного излучения, и у них нет, к примеру, гравитации, что это? Только умозаключение?

— В основном да, ты же должен понимать, насколько эфемерна эта тема… Но, не только. Могу привести пару примеров наблюдений, как бы подтверждающих, как первое, так и второе.

— Наблюдений?! Ну-ка, ну-ка? Это уже интересно.

Зобин снова остановился, не мигая, глядя в одну точку, но длилось это недолго:

— Во-первых — это всем известная шаровая молния. Хаотичная переходная форма объекта вещественной материи, состоящая из обоих типов разнородного вещества — нашего и небесного миров. (Разреши, для удобства я продолжу пользоваться термином «небесный»? ) Так вот, шаровая молния — это продукт всплеска широкого спектра сверхвысокочастотных электромагнитных гармоник, сопровождающих грозовой разряд. Этот широкий спектр и объясняет, почему в одном объекте присутствуют оба типа вещества. В общем, обычная молния, сопровождаемая мощным электромагнитным импульсом, порождает сгусток разнородной вещественной материи, — молнию шаровую. Она живет недолго, потому что разнородные частицы, из которых она состоит, образуют, в конце концов, устойчивые связи с себе подобными, выделяя, при этом, большое количество энергии. Но, весь свой короткий век она практически не имеет гравитации. Судя по всему, небесное вещество компенсирует гравитацию вещества земного. Хотя есть исторические сведения наблюдателей этого явления: шаровая молния может обладать гигантской инертностью.

— Да? — удивился Мартыненко.

— Да-да, — Зобин многозначительно кивнул на смартфон шефа, — можешь найти и почитать. А вообще, вот тема для эксперимента. Точнее для наблюдения и изучения.

— Шаровая молния?

— Ага. Спектрометром бы ее поймать. Жаль, что вероятность такого события такая же, как выигрыш в лотерею.

— Что же ты собираешься там увидеть? — Владимир Григорьевич с ухмылкой потер ладони, — сам же говорил: это вещество прозрачно во взаимодействии. Значит и спектрометром его не определишь!

— Конечно, — передразнивая друга, радостно потер ладошки Михаил Дмитриевич, — Только я в этих спектрах с удовольствием и на наши элементы бы посмотрел! Ожидаю, что увидел бы много чего необычного. Неожиданного для ионизированного газа, — Зобин сочувственно посмотрел на друга и продолжил уже серьезнее, — Если я прав — а я прав! — вещество в этот момент должно находиться в состоянии хаотических связей. Поэтому спектр обещает быть весьма насыщенным. Металлы, неметаллы… Да, что угодно…

— А во-вторых? — неожиданно оборвал его на полуслове Мартыненко.

— Что во-вторых? — не понял его, увлеченный своей мыслью, Михаил Дмитриевич.

— Ты говорил, что можешь привести два примера наблюдений. Во-первых — шаровая молния. А во-вторых?

— А… ну да, — не сразу перестроился Зобин, — Во-вторых, неопознанные летающие объекты в форме огненных шаров. Признанный факт, что чаще всего они появляются в зонах повышенной геомагнитной активности. Судя по всему, в таких местах возникают мощные электромагнитные аномалии сверхвысокой частоты. Они-то и создают эти объекты. Как видишь, природа их весьма схожа с природой шаровых молний, но живут они дольше. Гораздо дольше. А их поведение и траектории полетов указывают на отсутствие гравитации.

— Ты говорил, — снова оживился Мартыненко, — что частицы из этих двух миров не взаимодействуют…

— Почти не взаимодействуют.

— Если они не взаимодействуют, почему они хоть какое-то, пусть даже очень непродолжительное время, живут в рамках одного объекта? Что сдерживает шаровую молнию в одном объеме?

— Хороший вопрос. Но ответ опять же на поверхности. Если мы соглашаемся, что первоначально набор частиц в таком объекте представляет собой случайность и хаос, то обязаны предположить существование в нем частиц промежуточного характера. То есть, средних по размеру между нашими нуклонами и частицами небесного мира. Они могут, судя по всему, осуществлять слабое взаимодействие и с теми, и с другими, связывая их между собой и сохраняя какое-то время устойчивость разнородных объектов. Но сильное взаимодействие делает свое дело. Нуклоны собираются в ядра и атомы. Примерно также «группируются» и небесные частицы, разрывая случайные связи слабого взаимодействия с промежуточными частицами, вызывая их анигилляцию и выделение энергии.

Зобин замолчал. Мартыненко не задавал новых вопросов.

— Ладно. Я схожу на улицу. Покурю.

— Кури тут, — Владимир Григорьевич встал из-за стола и включил кофемашину, — Ты знаешь, у меня был план на этот разговор, я собирался отругать тебя и выгнать.

— Выгоняй.

— Выгоню… Дослушаю весь этот твой бред до конца… и выгоню.

— Володя, знаешь, звезды тоже имеют похожую природу.

— У звезд есть гравитация. И она огромна, — Мартыненко заварил чашку кофе и протянул Зобину.

— Тем не менее. Мы недооцениваем состав и количество вещества в их недрах. Источником звездной энергии может являться такое же взаимодействие разнородных форм вещественной материи. Если принимать во внимание, что сами звезды, как и шаровые молнии, появились на свет в результате широкополосной электромагнитной вспышки.

— Ну и нагородил ты, Миша. Не разгребешь… — Владимир Григорьевич сделал вторую чашку кофе для себя и вернулся за стол, — Значит, ты, я и все вокруг нас — это ни что иное, как одна из форм электромагнитного излучения?

— Множества излучений… Ядро в атоме, в современном представлении — это малая крупинка вещества в огромном пустом пространстве. И любое тело, каким бы плотным оно не казалось, — это почти пустота. Мне досталась незавидная доля: лишить человечество даже этого «почти». Ничего такого вещественного, в том понимании, которое в него вкладывают люди, в этом мире нет. Мы — пустота и живем в пустоте. В царстве чистой энергии.

— Множество излучений… Матрица отдыхает… — Мартыненко задумчиво придвинул к себе заявку Зобина, — В третий раз спрошу — только попробуй, не ответь! — А водка-то тебе зачем?

— Это самая сложная часть разговора, — Михаил Дмитриевич насупился, — Пить… Участники эксперимента будут ее пить.

— Неожиданно… А зачем?

— Вот это, — Зобин положил на стол три медицинские карты, — экспериментальная группа. Братья Сидоркины и Юдин. С близнецами мне очень повезло, у них карточки, — он постучал пальцем по медицинским картам, — как под копирку. А Гена, — он взял в руки карту Юдина, — единственный из всех рассмотренных кандидатов, кто максимально близко совпадает с ними по медицинским параметрам. Вот и получилось — три члена группы.

— То-то ты у Шурочки в поликлинике отирался, кандидатов подбирал… — Мартыненко недобро прищурился, — Остается только выяснить, зачем?!

— Цель эксперимента — группу испытуемых, с максимально близкими параметрами физического и психического состояния здоровья, используя одинаковую дозировку алкоголя, идентичные условия питания и режима, довести до состояния одновременного и коллективного delirium tremens.

— До массовой белой горячки? Миша, ты не дурак! Ты хуже… — прошипел Мартыненко.

— Послезавтра они получают дипломы. Взрослые люди. Я подготовил контракты. Это реальная возможность для них хорошо заработать, и на реабилитацию мною предусмотрено все в полном объеме. А близнецы — сироты. Ты видел, какой гадюшник им город в рабочей слободке выделил?! Стыд, да и только. Разве это жилье? Хоть на квартиру себе заработают!

— А можно нескромный вопрос? — Мартыненко, казалось, не верил в реальность происходящего, — Зачем доводить трех человек до состояния белой горячки? Зачем?!

— Если бы была возможность, то их было бы больше, — Михаил Дмитриевич вжал голову в плечи, — Больше не подобрал.

— Я спрашивал, зачем?! — Владимир Григорьевич снова сорвался на крик, — Ты подумал об их здоровье, об этической стороне вопроса?! Что с ними будет дальше?!

— Подумал. А миссию на Марс запускать этично? Или смерть от солнечной радиации этичнее цирроза печени? Я долго думал над этим, и ответственности с себя не снимаю… — Зобин воспрял, — А зачем это нужно? Это главный вопрос всего нашего сегодняшнего разговора. Для меня это единственная возможность доказать правильность моей теории.

— Черт тебя побери, Миша! Как?! — негодовал Мартыненко, — Как таким еретическим способом можно хоть что-то доказать?!

В разговоре возникло гнетущее напряжение. Тяжелый взгляд шефа остановился на Зобине. Тот потупил глаза, собираясь с мыслями, долго не решаясь продолжить разговор…

— Помнишь, двадцать два года назад я попал в психиатрическую больницу с белой горячкой?

— Помню! И вижу теперь, что тогда тебя вылечили не до конца!

— Перестань.

— Что «перестань»?

— Соревноваться со мной в остроумии. Я к тебе не за этим пришел. Я их видел… — Зобин болезненно передернул плечами.

— Кого? — Владимир Григорьевич навис над другом, раскачиваясь, как маятник.

— Эти… сущности… — Михаил Дмитриевич очень долго подбирал нужное слово, — из параллельного мира. И они — реальность.

— Понятно. Это называется — чертей! Ну что ж, не ты первый, не ты последний, кто допился до галлюцинаций!

— Нет, Вова — это не галлюцинации. Потом, анализируя подробности и… — Зобину крайне некомфортно давалась эта тема, — детализацию произошедшего, я понял — это реальность, — Михаил Дмитриевич подошел к открытому окну, — Недели через три, после госпитализации, я окончательно оклемался. Лечащим врачом у меня был Петр Иванович Дужников. Похожий на академика Павлова, убеленный сединами, дедушка. Однажды, на обходе, я нечаянно и совсем по другому поводу, ляпнул в его присутствии, что будь у меня возможность еще раз пережить это состояние, я бы с большой долей вероятности успеха, взялся за доказательство реальности этих субъектов. На что он отреагировал очень неожиданно: «Юноша, не стоит геройствовать и впадать в крайности. Доказательства, хоть и косвенные, имеются и без этого…»

Все что угодно! Но услышать такое, да еще в стенах подобного заведения, да еще от врача, казалось бы, апологета психиатрической медицины?! Естественно, я поинтересовался, что же это за доказательства? Он улыбнулся, и спросил: «Как Вы думаете, почему девяносто процентов из перенесших зрительные галлюцинации делириум тременс, видели чертей?» И все. Он ушел. А я задумался. Правда, почему? На следующий день я напросился к нему, на прием. Несмотря на разницу в возрасте и положении, неожиданно для меня, мы сдружились. Он, как бы это понятнее объяснить, протянул мне руку. Фактически, я был здоров, но идти было некуда да и не хотелось, и он предложил задержаться. Так я остался в больнице на полгода. Он позволил мне рыться в историях болезней, разговаривать с пациентами. И хотя информация была скудная, выяснилось, что никто из видевших, скажем так, нечистую силу, никогда до этого момента, свои страхи и переживания с чертями не связывал. Даже не думал о них. У всех из них были проблемы. У некоторых — даже беды. И свои представления о кошмарах. Но ни один из этих кошмаров до этого даже отдаленно не был визуально связан с образами канонических демонов. Ни у кого! Откуда же они появились в галлюцинациях белой горячки? Откуда эти черти взялись?

Ну, и совсем шокирующий случай. С разницей где-то в две недели в больницу доставили двух пациентов. Оба попали к нам с белой горячкой. К тому моменту я находился в стационаре больше четырех месяцев и изучение архива историй болезней практически закончил. Сосредоточился на опросах адекватных пациентов, тех, кто шел на поправку и проявлял коммуникабельность в этом неприятном вопросе. Таких, если честно, было мало. Люди предпочитали помалкивать. Но с этими двумя мне просто повезло. Так вот. С разницей, повторюсь, в две недели, каждый из них, независимо друг от друга, в деталях, в конечном счете, описал мне одного и того же беса, с важной оговоркой. Видели они его уже в больнице, в приемном покое, сразу после того, как их туда доставили. Как одинаковые галлюцинации разных людей могут быть связаны по месту, но разнесены по времени?

И что это такое — галлюцинация?

Почему в отравленном, задыхающемся, умирающем мозгу разных людей возникают одинаковые видения? И видения ли это? Каков их механизм! Откуда такая повторяемость? Может, дело не в подсознании? — Зобин посмотрел на Владимира Григорьевича. Тот отвел взгляд. Разговаривать на эту тему шефу было не комильфо. Михаил Дмитриевич повернулся к нему спиной. Лицом к распахнутому окну. Вдохнул полной грудью, — Не в подсознании, а в восприятии.

— Разве, в данном случае — это не одно и то же? — Мартыненко стало стыдно, что он отвернулся от друга и он решил поддержать разговор.

— Когда я говорил о том, что эти два мира почти не взаимодействуют, под этим «почти» я, отчасти, подразумевал и наше восприятие, — Михаил Дмитриевич повернулся, — Человеческий мозг сложнейшее образование. Люди наивно полагают, что достаточно изучили его. Но есть в нем много непонятного, я бы даже сказал, темного. Кроме изученных отделов, отвечающих за органы чувств, в мозгу природой предусмотрена, скажем так, функциональная способность, эквивалентная обычному электромагнитному контуру. А может быть это и не в мозгу. Я не знаю. Но, будем считать, что в мозгу. Так вот, в моменты крайней расстройки этого «контура» от эталонной частоты, он начинает улавливать сигналы или низкочастотные гармоники сигналов того, что нам знать не дано. Мы не в состоянии видеть это глазами, но зрительный отдел мозга дублирует эту информацию на сетчатке, так, как будто человек видит это. И это уже не галлюцинация. Это нарушенная селективность восприятия. Воспроизводимые объекты — реальность. Задача, в ходе эксперимента, доказать это.

— Как? — Мартыненко не мог смириться с абсурдностью ситуации, — Как это вообще можно доказать?!

— Необходимо обеспечить максимально одинаковую расстройку нескольких максимально одинаковых «контуров». И если после этого их обладатели, то есть несколько участников экспериментальной группы одновременно увидят одно и то же, что мы должны будем понять из коллективного общения членов группы между собой, а еще лучше с субъектами искомого параллельного мира, и что зафиксируем средствами аудио-визуального контроля — это будет означать, что перед нами, не галлюцинация, то есть нарушение психической мозговой деятельности отдельного индивидуума, а одна, и однозначно воспринимаемая несколькими наблюдателями, объективная реальность.

— Это будет означать массовую галлюцинацию, — Мартыненко неожиданно успокоился, — А пить по расписанию они будут, чтобы состояние «контуров» расстраивалось максимально синхронизировано?

— Ну, да. Поэтому участники эксперимента подобраны предельно близкими по параметрам. Они должны подойти к моменту… «контакта» в максимально синхронизированном состоянии.

— А зачем ее так много? Я водку имел ввиду.

— Для того, чтобы обеспечить минимальный разброс, доходить до этого состояния придется малыми дозами, долго и постепенно. Избегая банального и быстрого отравления алкоголем. В оборудованном месте. Под присмотром врача. С усиленным питанием. С охраной, подготовленной выполнить функции санитаров. Я тоже подготовился теоретически, но все это надо организовать. Поэтому мне нужна твоя помощь.

— Ну и фантазер же ты, Миша! Твою бы энергию, да в мирное русло, — Владимир Григорьевич похлопал Зобина по плечу, — Только ничего у тебя не выйдет. А если — вдруг! — выйдет, и всей этой компании померещится одно и то же, ничего не доказывает. Начал за здравие, а кончил… вообще непонятно чем. Где логика? Как это связано?

— Ты прав. Прямой связи никакой, — Михаил Дмитриевич шумно вздохнул, — Она лишь неясно прослеживается в длинной цепочке моих умозаключений. Только, если я докажу, что этот параллельный мир существует, все, вышеизложенное мною в рамках единой концепции, верно. Я искренне верю в это… Царствие небесное.

— Царствие небесное с чертями? Ты ничего не перепутал?

— Нет. Я говорю не о месте, а о реальности, в которой наличие одних, лишь доказывает присутствие других, — голос Зобина дрогнул. Последовала пауза. Опять стало слышно, как тикают старые напольные часы в кабинете Владимира Григорьевича Мартыненко.

— Ладно. Черт с тобой! Я обещаю подумать. Дай мне три дня. Это… мероприятие настолько сумасшедшее, что я не могу дать ответ сразу.

— Спасибо! — Зобин так бурно и по-детски обрадовался, что Мартыненко пришлось его осадить:

— Тихо, тихо! Я еще не дал согласия, и подумать обещаю только после того, как ты ответишь на пару вопросов.

— Каких? — Михаил Дмитриевич готов был отвечать на любые.

— Во-первых, зачем тебе это нужно? — сосредоточенно прищурился Мартыненко, перелистывая страницы заявки.

— Мне показалось, я объяснил. Понимаешь, концепция лишена постулатов и объясняет в своих рамках проблемы, поставившие официальную науку в тупик. Ты прав, почва для эксперимента сомнительная, но я руководствовался идеей, что если обнаружится самое спорное и ненадежное звено, это не только подтвердит прочность всей цепи… — стремительно затарахтел Зобин.

— Стоп! — Мартыненко поднял ладонь, — Стоп! Не надо мне объяснять, почему ты собираешься проводить этот… этот… — он так и не решился произнести слово «эксперимент», — это мероприятие. Я все понял! Я прошу объяснить, зачем тебе это нужно? Зачем губить свою репутацию и тратить время и деньги? Уйму времени и прорву денег! На столь сомнительное и бесперспективное мероприятие, если все рациональные зерна, что ты мне тут набросал, можно оформить отдельно и бесплатно! Мероприятие опасное, при любых стечениях обстоятельств! Зачем так рисковать?! Зачем связывать с креационизмом Теорию Всего? Тебя же засмеют! От тебя отвернутся! Зачем приплетать религию в гипотезу, якобы объясняющую наличие и строение темной материи? Зачем пытаться примирить физиков и попов?! Зачем доказывать существование Бога?! — Владимир Григорьевич, на одном дыхании дойдя до апогея своей тирады, вынужденно остановился, глотнул воздуха и продолжил уже спокойнее, — Только на основании одной фразы, якобы записанной евангелистом якобы проповеди Христа? Не слишком ли много допущений, чтобы делать такие глобальные выводы? Ты меня удивляешь.

— Не одной, — Зобин, на удивление, спокойно, даже как-то вяло, среагировал на эскападу шефа, — «Все существа, все создания, все творения пребывают друг в друге и друг с другом; и они снова разрешатся в их собственном корне. Ведь природа материи разрешается в том, что составляет ее единственную природу…»

— «Природа материи разрешается в том, что составляет ее единственную природу»? Что это? Снова цитата? И откуда ты ее взял?

— Это слова Иисуса Христа.

— Что-то я не припомню у него такого изречения! Если бы оно принадлежало ему, такое эффектное выражение просто затаскали бы по углам!

— Тем не менее, — Зобин казался спокоен и внутренне собран, — это слова Иисуса Христа из Евангелия Марии Магдалины. Можешь найти и прочитать.

— И ты полагаешь, что говоря о единственной природе материи, он имел ввиду ее электромагнитную природу? — в голосе Мартыненко прозвучала некрасивая издевка.

— Я полагаю, что многое из того, что он говорил, до нас так и не дошло. И не только потому, что не сохранились рукописи. Многое просто не было понято. Люди, как правило, способны ретранслировать лишь то, что доступно их пониманию.

— Миш, твоя упертость мне не нравится! Давай рассуждать здраво! Первое, что я вижу — это не научный интерес, а нездоровая одержимость. Откуда она? Поэтому, повторяю свой вопрос: зачем тебе это нужно?

— Володя, не усложняй. Никакой одержимости. Просто… тебе не бывает порою обидно, что сегодня даже история, как наука, стала более приближенной к реальности, чем физика?

— Чего? — Мартыненко от неожиданности выпучил глаза.

— А разве нет? Физики уже давно скачут под дудку математиков. Если бы современные историки руководствовались теми же принципами, продвигая, подтвержденные расчетами модели, в университетах сейчас преподавали бы истории Средиземья и Семи королевств. Чего ты смеешься? Правда, ну чем они плохи? И сколько материала для освоения?! Бесконечность!

— Миш, ты утрируешь! — Мартыненко не мог удержаться от смеха.

— Ты прав, я утрирую. Не поддается утрированию только то, что не дает повод.

— И ты из-за этого…

— Нет. Конечно, нет, — Зобин впервые за весь разговор перебил шефа, — Вот эта книга, — он протянул руку в сторону, лежащей на столе Библии, — она не от мира сего. По крайней мере, ее начало дано нам свыше. Бог есть. Он первопричина всему, создатель и вседержитель. Мир этот осуществлен его промыслом. Не в состоянии его постичь, я лишь хочу добавить к пошатнувшейся человеческой вере капельку знания о том, что он есть. Может кого-то это убережет от непоправимого. Кому-то придаст сил. Кого-то наполнит страхом. А кого-то — любовью.

— Страх, любовь. Ты это серьезно?

— Более чем, — Зобин достал из кармана сигаретную пачку, открыл ее — пустая — скомкал и сунул обратно, — Знаешь, мама будила меня по утрам. Положит руку мне на голову и тихо прошепчет: «Пора, сынок, вставай», — и я открываю глаза: из кухни плывет аромат пирожков с яблоками; она гладит меня по голове; луч солнца по диагонали делит комнату надвое; впереди лето, каникулы и целое будущее, полное счастья. Я отдал бы все, и жизнь, не задумываясь, лишь бы завтра проснуться, от прикосновения ее руки, — Зобин замолчал и отвернулся к окну, чтобы Мартыненко не видел его лица. Незачем это было в такой момент.

На этот раз молчание затянулось бы надолго, но часы пробили антикварным боем новый час, вернув Михаила Дмитриевича в реальность:

— А второй?

— Что второй?

— Какой второй вопрос ты собирался мне задать? — Зобин повернулся к Владимиру Григорьевичу.

— Ах, да, — опомнился Мартыненко, — как тебе удалось убедить американца профинансировать это мероприятие? На Бога-то ему — наплевать.

— Я и сам, если честно, не понял, — Михаил Дмитриевич пожал плечами, — Лариса перед встречей все уши мне прожужжала: «Улыбайся! Американцы шарахаются от русских, потому что те кажутся им угрюмыми. Улыбайся.» Эта мысль засела у меня в голове. Вот я и улыбался ему весь вечер, как идиот. А вообще, это получилось случайно…