Три шага к вечности

Александр Валерьевич Тихорецкий

Герой романа Александр Тарновский – самый обыкновенный, средней руки бизнесмен. Но в один прекрасный день он обнаруживает за собой слежку, кто-то убивает его бухгалтера. Чем и чье внимание могла привлечь его скромная персона, что послужило мотивом преступления? Понемногу, шаг за шагом, цепь последующих событий поднимает завесу тайны, обнажает подлинную суть происходящего. Погружает читателя в сложный духовный мир героя, в атмосферу уникального научного эксперимента, эксперимента длиною в жизнь.

ГЛАВА IV

Тарновский выезжал со двора со смешанным чувством обиды, гадливости, гнева, раздражения. Сгорая от желания стать под душ, отмыться, оттереться; мысли метались, безумели, сбивались на месть. Воспаленно сладкий, липкий, жарко-пьяный морок обволакивал, манил — он отбивался как мог, выпрастывался, будто из болота, снова и снова проваливаясь, наслаждаясь, задыхаясь, утопая в пароксизме горячечного жадного исступления. Месть! Инстинкт правоты, критерий справедливости — она нужна, обязательна, как хлеб, как вода и воздух, и она будет, будет, ее никто не отменял. Будет такая, что мертвые перевернутся в гробах, а живые им позавидуют, но все это — позже. Позже, потом, а сейчас нужно другое — хитрость, выдержка, самообладание; нужно переждать, пережить, переболеть. Так себе, конечно, рецепт — против подлости и коварства, особенно учитывая фактор внезапности и численное превосходство агрессоров, но — слава Богу! — есть, присутствует в этой их сволочной гегемонии одно слабое звено. Звенышко; можно сказать, паршивая овца и троянский конь, — и вот это-то все и обнадеживает, и спасает. Априори и безоговорочно. Ну да, она самая — жадность. Старая добрая, вторая по счету в известном списке. И, как известно — лучшая подруга глупости, косвенно отмеченной в том же источнике пунктом первым, — так что, проколются эти ребята, где-нибудь да проколются. Обязательно, всенепременно; и вот тут-то и нужно оказаться рядом и быть во всеоружии. Правоты и силы, с лицензией — простите, так уж заведено, нравы-традиции — на беспредел. И он окажется, и он будет, будет, чего бы ему это не стоило. И вот тогда посмотрим — кто «у чьих ботфорт», похихикает последним.

Отъезд Тарновский скомкал. Мучительная, все усиливающаяся потребность в движении, скорости, свободе подстегивала, гнала, тащила; хотелось убежать, спрятаться, скрыться. Остаться одному, отлежаться, отплакаться, отболеть. Быть сильным, холодным, расчетливым сейчас слишком невмоготу, слишком тяжко, тошно, — все это будет, будет, но потом, когда-нибудь, а сейчас — прочь, скорее прочь отсюда!

Не останавливаясь, не глядя никому в глаза, оставляя клочья себя на колючках шепотков и взглядов, он выбежал из здания, прыгнул в машину, рванув с места, выехал со двора.

Наступало время обеденных перерывов, и узенькая, в три полосы улочка (горлышко бутылки), сбегающая мостом в южно-заречную часть города, была уже заполнена до краев. Тарновский ловко втиснулся в грузопассажирскую вереницу, двинулся вниз, к большой развилке, ведущей на север. Зная этот участок наизусть, до секунды помня интервалы светофоров, он преодолел его в полчаса и уже видел стеллу на выезде из Города, ленту трассы, когда сработал, залился колокольчиком безотчетный и безошибочный инстинкт самосохранения — за ним хвост. Хвост! Серебристая «Волга»! — вон она! Маячит в зеркале, ведет его уже несколько кварталов. Ведет дилетантски, топорно, уткнувшись наглым пижонским капотом чуть ли не в задний бампер.

Навыки, приобретенные в приснопамятные девяностые, сработали мгновенно. Подчиняясь внезапному и непреодолимому импульсу, оставляя позади предаварийный шлейф, шквал истошных клаксонов, он рванул на красный, свернул на перекрестке («Волга» дернулась следом, завязла, отстала), проехал несколько кварталов и юркнул в открывшийся двор какой-то многоэтажки. Затаился, отсчитывая последние сомнения, ожидая, — секунд через десять «Волга» мелькнула в проем глянцевой тенью, быстро проехала вперед.

Мысли забегали белками. Костик? Вряд ли. Чересчур оперативно, даже теперь, когда у него есть Широв. Тем более, никто не знал, чем закончится разговор — зачем оплачивать услугу, которая, может и не понадобится.

А, если не Костик, тогда кто? Кому и зачем мог он понадобиться? ДФР? Чушь! Их стихия — бухгалтерские ведомости и банковские проводки, к тому же, для слежки еще недостаточно оснований.

И самое главное — зачем? Он никогда не делал тайны из своих поездок, узнать его маршруты было проще простого. Тогда зачем следить, да еще так нагло, топорно? Вызывающе? Или это преследование, устрашение? И, опять-таки — зачем? Нет, что-то здесь не так.

С минуту еще подождав возвращения «Волги», так и не дождавшись, Тарновский снова вернулся на шоссе. И встретил ее там, на самом выезде, метрах в пятидесяти от автобусной остановки, — увидел еще издалека, чистенькую, нарядную, нестерпимо сиявшую зобастым пеликаньим профилем.

Он сбавил скорость, поравнявшись, медленно проехал мимо, надеясь рассмотреть находящихся в салоне. Но стекла были подняты (это в такую жару!) и тонированы; автоматически бездумно он проехал дальше, так же бездумно затормозил, заглушил двигатель. Мысли клубились роем, он будто плыл в темноте и невесомости. Что это? кто? И что делать? Может, просто — случайность, недоразумение? чья-то неудачная шутка — что ж теперь, муху из слона делать?

В кашу мыслеблудия вторглось изображение с сетчатки; две жрицы любви, стоявшие неподалеку, с равнодушным любопытством наблюдающие за происходящим, сложили сумбур вектором, ярким и злорадным. А и в самом деле! Сейчас поглядим, какой это Сухов…

Тарновский высунул руку в окно, сделал приглашающий жест, обе девушки, как по команде, синхронно-неторопливо направились к его машине. На какой-то миг, в ослепительном сиянии майского полудня они показались ему юными, прекрасными, сделалось неловко, пробрало жалостью и раздражением.

— Здравствуйте, красивый господин, — одна из девушек, брюнетка, облокотилась на открытое окно, выставила грудь, едва прикрытую декольтированной блузочкой. Вторая, блондинка, тоже крашеная, помоложе, остановилась поодаль, неестественно улыбалась.

— Я — Надя, она — Анжела, — хрипловатым голосом представилась брюнетка. — А вас как звать?

— Его не надо звать, он сам приехал, — блондинка качнулась и визгливо расхохоталась. Обе были навеселе, держались нарочито развязно и независимо.

— Вы очень вовремя приехали, — не обращая внимания на подружку, сообщила брюнетка, — мы как раз свободны.

Тарновский с сомнением посмотрел на нее, на ее подружку, но желание покончить с неизвестностью возобладало. Он достал из портмоне купюру.

— Девушки, вот деньги. Я хочу, чтобы вы узнали, просто узнали, кто сидит вон в той машине.

В глазах брюнетки мелькнуло темное, подозрительность, и Тарновский поспешил добавить:

— Нет-нет, вы (вы! о, Господи!) не подумайте, — это у нас с друзьями игра такая, развлечение. Мы переодеваемся и по описаниям пытаемся узнать друг друга. — подозрительность сменилась брезгливостью, он быстро проговорил, опустив взгляд: — Я хочу, чтобы вы описали мне этих людей; сделаете, и — деньги ваши.

— Мы постучимся, а нас оттуда — баллончиком, — брюнетка скептически прищурилась, покивала головой. — Нашел дурочку за три сольдо.

Она уже поняла, что Тарновский не отстанет, и решила поторговаться. Блондинка, заскучав, отошла в сторону.

— Да нет же, это исключено. — Тарновский добавил убедительности в голос. — Сделаете, как я сказал, получите еще столько же.

Огоньки подозрительности еще тлели, девушка попыталась изобразить независимость.

— А сколько их там?

— Двое, — соврал Тарновский.

— Ну ладно, — брюнетка выпрямилась, в окне появилась рука, — давай свои деньги, игрок…

Будто делая одолжение, она снисходительно забрала у Тарновского купюру, виляя бедрами, направилась к «Волге». Пройдя шагов десять, вдруг развернулась, пошла обратно. Наклонившись к окну, обдав смесью винных паров и мятной резинки, понизив голос до конспиративного шепота, спросила:

— Слушай, а если меня зафрахтуют, тогда что?

Тарновский замер, пораженный сочетанием грязи и почти детскими, наивными интонациями; хаос мыслей готовно сложился пошленькой конструкцией.

— Ну, тогда ты сможешь точнее их описать. — он осекся, поймав ее взгляд, спазм стыда транслировался мурашками. Да, что это с ним сегодня!

Брюнетка молча отвернулась, зашагала к «Волге»; он смотрел на худенькую спину, лопатки, выпирающие под блузкой, проклинал сентиментальность.

Дистанция между девушкой и машиной сокращалась, вот уже осталось пятьдесят метров, двадцать, десять, — будто не выдержав пытки, взбрыкнув, взревев двигателем и поднимая клубы пыли, «Волга» рванула с места, отъехала метров на двести вперед и остановилась. Гордая, сияющая, будто новогодняя игрушка, — завороженно, отрешенно Тарновский смотрел, как девушка возвращается, что-то бормоча, неловко оступаясь на камнях. Он снова чувствовал себя стариком, больным, беспомощным, жалким.

— Ну что, видел? Плакали мои денежки, — Надя (он вдруг вспомнил ее имя) с надеждой покосилась на него. — Но эти я тебе все равно не отдам, — она тряхнула видавшей виды, расшитой облезшим бисером сумкой.

— На вот, возьми, — Тарновский протянул банкноту; будто провенансом жалости, стыда увидел счастливое лицо, золотые коронки.

— А ты ничего, добрый, — девушка помедлила, забирая деньги. — Тебе точно ничего больше не надо?

— Нет, в самом деле, нет, — он вдруг понял, что говорит слишком поспешно, что почти оправдывается, что смешон, жалок; инерция вины тащила в отрицание, оправдание. — Я тороплюсь сейчас. Очень…

Брюнетка еще раз внимательно окинула его взглядом.

— Может, заедешь как-нибудь? В другой раз? — она кокетливо улыбнулась, и за развязностью, бесстыдством Тарновский увидел вдруг надежду, робость; картины, одна смелее другой завертелись радужным калейдоскопом. Она сказала: «может быть»? Да, почему нет? Ведь, для того, чтобы все вернуть, бывает достаточно одного мгновения, точно такого же, как и то, которое это все отняло. Нужно только поверить в это мгновение, нужно…

Волшебство прервал какой-то посторонний звук, резкий, требовательный. Тарновский вздрогнул, обернулся. Это сигналила «Волга», сигналила ему. Сигналила, бросая вызов, вызывая на поединок.

Мираж рассеялся, Тарновский увидел перед собой неопрятную, обрюзгшую женщину неопределенного возраста, недалекую, нетрезвую, рассмотрел паутинки вокруг глаз, складки у рта, вульгарный макияж.

Господи, какой бред! Он, Тарновский и придорожная путана! Блудница и сибаритствующий эстет! что-то новенькое в мировой практике!

— Все, Надя, может быть. — выговорил он первое, пришедшее в голову. Краешком сознания цепляя подоплеку, генезис, брякнул: — Надежда умирает последней… — это-то здесь при чем? Ну, не идиот ли!?

Вулканчик рефлексии саднил, пузырился чем-то еще, он скомкал, отбросил, переступил. Стараясь не смотреть в сторону девушки, проклиная все на свете, развернул машину, быстро выехал на трассу.