Синтаксис (логика)

Синтаксис (в логике) (логический синтаксис) — раздел формальной логики, изучающий правильность построения выражений, безотносительно к тому, есть ли у этих выражений логические значения и если есть, то какие именно.

Обычно противопоставляется семантике (разделу формальной логики, изучающему те условия, при которых правильно построенные выражения имеют некоторое логическое значение).

В последней четверти XX века (под влиянием работ Р. Монтегю, Д. Скота и др.) указанное бинарное противопоставление уступило место тернарному. Синтаксис и семантика противопоставляются прагматике — разделу формальной логики, изучающему зависимость логического значения правильных осмысленных выражений от логического значения прагматических переменных, выражаемых «индексальными» элементами (то есть элементами я, ты, здесь, сейчас).

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Фреге очень необычный мыслитель, поскольку его творческий поиск осуществлялся на стыке философии и математики. Свою главную задачу он видел в том, чтобы подвести под арифметику надежное логическое основание, продемонстрировав возможность определения ее основных понятий и аксиом в терминах чистой логики. Таким образом, Фреге первым выдвинул программу обоснования арифметики путем сведения ее к логике, которая получила название «логицизм». Для выполнения этой программы он создал совершенно новую логику, осуществив первое аксиоматическое построение пропозиционального исчисления и построив теорию квантификации и исчисление предикатов, которые образуют ядро современной математической логики. Эта новая логическая система была сформулирована Фреге на специально разработанном им формально-логическом языке. Задавая интерпретацию этого искусственного языка, Фреге заложил основы логической семантики, однако если в дальнейшем при создании логических языков стали четко отделять их синтаксис (задание словаря исходных символов, формулировка правил образования и преобразования выражений языка и т. п.) от семантики (сопоставление категориям языковых выражений различных типов внеязыковых сущностей), то Фреге выстраивает синтаксис и семантику своей системы одновременно по мере введения новых знаков и выражений. Более того, семантика языка формулируется им с учетом уже имеющейся онтологии внеязыкового мира, для представления которой и создается язык. Однако следует отметить, что Фреге не просто взял стандартную онтологию для арифметики, которая включает теорию чисел и математический анализ, но внес в нее существенные дополнения и изменения, по-новому осмыслив многие математические понятия, прежде всего понятия функции, класса и числа.

Л. Б. Макеева, Язык, онтология и реализм, 2011

К понятию «семантика» в лингвистике примыкает понятие «базовая семантика» (франц. semantique fondamentale, англ. fundamental semantics). По «Объяснительному словарю по семиотике» А. Ж. Греймаса и Ж. Курте, будучи дополнительной по отношению к семантике нарративной и являясь вместе с ней семантической составляющей семиотической грамматики (на уровне семиотических структур), базовая семантика определяется своим абстрактным характером вследствие того, что она вместе с базовым синтаксисом соответствует исходной инстанции генеративной перспективы дискурса. Устанавливаемые ею единицы – это элементарные структуры значения, и их можно сформулировать как семантические категории, способные быть представленными в виде семиотического квадрата (что сообщает им логико-семантический статус и делает их операциональными).

С. Т. Махлина, Лекции по семиотике культуры и лингвистике, 2010

3.33. В логическом синтаксисе значение знака не играет роли. Должно быть возможно оперировать логическим синтаксисом, не опираясь на значения знаков: предполагается лишь описание выражений.

Людвиг Витгенштейн, Логико-философский трактат, 1922

С точки зрения структуры скрепы-фразы чрезвычайно разнообразны. В их роли могут выступать как не производные, как и производные союзы и их аналоги. Они выступают в качестве скреп, оформляющих сложное синтаксическое целое и реализующих грамматические отношения паратаксиса и гипотаксиса. Следует заметить, что гипотаксис является своеобразным «наследием» более простых, чем СТ, ярусов синтаксиса, подобных сложноподчиненному предложению. Отношения подчинения наиболее эксплицитно выражают минимальные категориальные и логические соотношения пропозиции в реализованных синтаксических структурах. В свою очередь, паратаксис как отношения равноправия не является столь важным для низших ярусов синтаксиса, поскольку он не формирует таких базовых единиц, как словосочетание и компоненты предложенческой структуры. Как правило, паратаксис является показателем семантического развертывания структурного ядра высказывания. Он показывает на наличие нескольких смысловых центров, зажимающих одну и ту же грамматическую позицию. Таким образом отношения паратаксиса наиболее пригодны для выражения смыслов больших, чем элементарная логическая единица и являются более характерными уже для тестового уровня, на котором встречается и взаимодействует большее количество пропозиций, которые в своем выражении могут являться синтаксически равноправными. Поскольку МФС выражает категориальные отношения текстового уровня, то ее смысловое наполнение может модифицироваться от релятивного к номинативному, то есть включать в себя некатегориальные компоненты смысла, сопоставимые с полноценным лексическим наполнением. Иными словами, целая грамматическая конструкция, имеющая относительную коммуникативную завершенность, может иметь доминирующее значение юнкционного характера, что переводит эту конструкцию в разряд грамматических средств связи.

О. И. Филимонов, Скрепа-фраза в языке, 2013

3. Главное языковое средство – синтаксис, т.к. синтаксическая структура предложения и текста в целом ориентирована на показ логических связей (чаще причинно-следственных) между явлениями, предметами, их свойствами и т.п. Эту функцию выполняют:

Елена Костромина, Риторика

С другой стороны, однако, это, по Бахтину же, и синтаксис, но – «большой синтаксис», синтаксис высказывания в целом. Здесь фиксируется та самая сфера между предложением как единой синтаксической конструкцией и целым высказыванием, которая, по Бахтину, выпала из поля зрения и лингвистики, и филологии вообще, исследующих либо типы предложений, либо – сразу – идейно-философскую сторону всего высказывания в целом. Между этими «объектами» исследования – синтаксически не освоенная пропасть, не преодолеваемая разного рода элегантными интеллектуальными скачками лингвистики или философскими пируэтами. Мост над пропастью должен строиться, по Бахтину, с обеих сторон: вальяжно царствующий «большой» смысл идеологии и философии должен отрефлексировать свою формообразующую синтаксическую составляющую, а «малый» пуританский синтаксис строгой лингвистики должен быть выведен (продлен) за пределы предложения.

Людмила Гоготишвили, Непрямое говорение, 2006

Изучение пунктуации неразрывно связано с изучением синтаксиса. В то же время изучение синтаксиса обязательно должно быть связано и с наблюдением над интонацией, так как она – один из важных синтаксических средств выражения смысла речи.

В. Н. Казакова, Методика преподавания русского языка для ССУЗов, 2009

Основной задачей логического позитивизма являлась борьба с метафизикой, под которой понимается философия в целом. Тем самым он стремился поставить себя над борьбой материализма и идеализма. Реальное развитие физики, логики, математики, языкознания и эмпирической социологии послужило ему теоретическим источником. Этот факт привел к вопросу о теоретической деятельности как деятельности, связанной только с логическим рубежом науки. Другими словами, наука сводится к фиксации, а затем упорядочению фактов в рамках условно принятой системы языка, поэтому задача науки ограничивается описанием ее языка. Исходными предпосылками всякого познания логический позитивизм считал события и факты. Одной из принципиальных особенностей было отождествление понятий «объективный факт» и «научный факт». Неопозитивисты рассматривают все эти правила в отрыве от объективного мира. Они выделили три области отношений: прагматику, семантику, синтаксис. Эволюционировал неопозитивизм от анализа языка науки к анализу обыденного языка и от отрицания философии к использованию аналитического метода для содержательного анализа собственно философских проблем. Например, к разработке методов моделирования, системно-структурного анализа. И по сей день это философское течение продолжает удерживать свои позиции, хотя и в сильно преобразованном виде.

Ю. В. Щербакова, Философия. Шпаргалка, 2009

Это еще лингвистика. Кстати, первоначально Н.Хомский и не имел в виду переносить свою модель в психолингвистику: еще в 1961 году он считал «ошибочным» убеждение, «что порождающая грамматика, как таковая, есть модель для говорящего или соотнесена с ней каким-то строго определенным образом» (Chomsky, 1961, p.14). Первую попытку внедриться в психолингвистику он сделал в известной книге «Аспекты теории синтаксиса» (1965), где вводится понятие глубинной структуры, определяющей семантическую интерпретацию синтаксической конструкции предложения и соответствующей «ядерной конструкции» первого варианта его теории. По Хомскому, последовательность порождения предложения такова. «База (базовые грамматические отношения – Авт.) порождает глубинные структуры. Глубинная структура подается в семантический компонент и получает семантическую интерпретацию; при помощи трансформационных правил она преобразуется в поверхностную структуру, которой далее дается фонетическая интерпретация при помощи правил фонологического компонента» (Chomsky, 1965, p.141). (Подробнее см. Главу 5, а также (Леонтьев, 1969а, с.78 и сл.)). Дальнейшая эволюция взглядов Н.Хомского на структуру его лингвистической (и психолингвистической: сейчас мы увидим, что это практически одно и то же) модели не была сколько-нибудь принципиальной, тем более что он почти двадцать лет не публиковал серьезных лингвистических или психолингвистических работ и вновь вернулся к этой области только в конце 1980-х гг., выдвинув идею «переключателей» (switches), связанную с его теорией врожденных структур, на которой мы остановимся ниже (Chomsky, 1986).

А. А. Леонтьев, Основы психолингвистики, 1997

Следующий этап конвенционализма связан с развитием математической логики в 30-х гг. ХХ в. и особенно ярко выражен в ранних работах Р.Карнапа и К.Айдукевича. Карнап сформулировал так называемый принцип терпимости, утверждающий, что в основу каждой естественнонаучной теории можно положить любую систему аксиом и правил синтаксиса. Айдукевич разработал концепцию «радикального конвенционализма», согласно которому описание мира в науке зависит от выбора понятийного аппарата, причем, ученые свободны в этом выборе. Элементы конвенционализма имеются в неопозитивизме, прагматизме и операционализме.

Я. С. Полякова, Общие проблемы философии науки, 2011

Первоначально дериватология понималась лишь как учение об образовании слов, однако в процессе обнаружения общих закономерностей образования производных единиц разных уровней появилась возможность более широкой трактовки предмета дериватологии, а именно: ее центральным понятием стало понятие производности, теперь уже распространяемое не только на словообразование, но и на синтаксис, семантику, а впоследствии – на текст. Таким образом, предметом дериватологии являются процессы образования единиц – от слова до текста, «деривация как таковая» [Мурзин 1984]. При этом установление отношений производности между единицами не исчерпывает деривационного исследования, но по сути выступает в качестве материала для изучения механизмов образования языковых единиц. Важной особенностью дериватологии является ее ориентированность на текст, поскольку любые единицы языка возникают в процессе текстообразования.

В. В. Васильева, Русский прозаический ритм. Динамический аспект, -1

Характерно, что в этих примерах ритмическое членение строк диктует, вопреки пунктуации, прочтение слова суть как существительного. Поскольку в синтаксическом прочтении это все-таки глагол, можно сказать, что в двойной сегментации текста, в конфликте ритма и синтаксиса (Эткинд, 1978: 104–141) слово стремится возвратиться к своему исходному грамматическому синкретизму, свойственному архаическому состоянию языка. Вообще во многих случаях добавление запятой или тире, аналогом которых выступает стиховой перенос (enjambement), легко превращает глагол в существительное. Тогда именной член составного сказуемого в метафоре отождествления становится однородным членом со словом суть, а связка семантизируется: из грамматического элемента, полностью лишенного собственного лексического значения, она становится непосредственным выразителем сущности.

Л. В. Зубова, Поэтический язык Иосифа Бродского, 2015

Лингвистическое понятие морфологии скорее напоминает линнеевский, чем ламаркианско-гетевско-дарвиновский, подход. Морфология выясняется в рассмотрении синхронического состояния языка как системы, в отвлечении от эволюции языка, которая составляет отдельный план рассмотрения. Наблюдения над историей языка не ведут к представлению о прогрессивном морфологическом усложнении – в истории естественных языков заметнее упрощения морфологии. Морфология языка представляет собой классификацию «частей речи», выделение типов слов по складу, формоизменению и функциям в предложении. Под лингвистической морфологией подразумевается дисциплина, которая изучает внутреннее строение лишь одного уровня языка, лексического, и выделяет типы компонентов слова: ядро, носитель устойчивого смысла, и переменные частицы при нем, вносящие разнообразные коннотации и функциональные значения, а также устанавливает формы их сочетания и возникающие в этой связи предсказуемые ряды словоизменения и менее предсказуемые ряды словообразования. Морфология предложения, то есть более высокого уровня организации языка, обычно называется синтаксисом; но это чистая условность. Мысль Проппа своеобразно черпала как из лингвистического источника, так и из естественнонаучного, особенно из философии Гете.

С. Я. Сендерович, Морфология загадки, 2008

Мы поддерживаем следующие рассуждения Дж. Люгера: "…понимание естественного языка включает куда больше, чем разбор предложений на индивидуальные части речи и поиск значений слов в словаре. Оно базируется на обширном фоновом знании о предмете беседы и идиомах, используемых в этой области, так же, как и на способности применять общее контекстуальное знание для понимания недомолвок и неясностей, присущих человеческой речи. Задача сбора и организации этого фонового знания, чтобы его можно было применить к осмысливанию языка, составляет значительную проблему в автоматизации понимания естественного языка. Разработано множество методов структурирования семантических значений. Но, из-за огромных объемов знаний, требуемых для понимания естественного языка, большая часть работы ведется в хорошо понимаемых специализированных проблемных областях. Методики представления известных специализированных программ слишком просты, чтобы передать семантическую организацию более богатых и сложных предметных областей. Основная часть текущих работ в этой области направлена на поиск формализмов представления, которые должны быть достаточно общими, чтобы применяться в широком круге приложений и уметь адаптироваться к специфичной структуре заданной области. Множество разнообразных методик, большинство из которых являются развитием или модификацией семантических сетей, исследуются с этой целью и используются при разработке программ, способных понимать естественный язык в ограниченных, но достаточно интересных предметных областях. Есть стохастические модели, описывающие совместное использование слов в языке, которые применяются для характеристики как синтаксиса, так и семантики. Далее следует принципиально важный вывод: полное понимание языка на вычислительной основе все же остается далеко за пределами современных возможностей" [264, стр. 47].

О. О. Варламов, Мивары: 25 лет создания искусственного интеллекта, -1

4) закону достаточного основания (суждение только тогда истинно, когда оно обосновано, ср.: Синтаксис – раздел грамматики – данное выражение не может быть признано истинным, потому что в нём не указаны отличительные признаки данной дефиниции).

Т. И. Кобякова, Стилистика русского языка и культура речи (сфера профессиональной коммуникации), 2013

Л.Блумфильд подразделяет все сложные слова на синтаксические и асинтаксические. К первым относятся слова, в которых порядок следования компонентов совпадает с порядком слов в синтаксических словосочетаниях (a black board), ко вторым – такие сложные слова, в которых компоненты находятся в комбинациях невозможных для синтаксиса данного языка (man-made) [Блумфильд 1986: 249].

И. Ю. Пашкеева, Сложные слова в англоязычных художественных текстах и их перевод на русский язык, 2014

Важнее, однако, для нас тот факт, что действительность и мышление стали описываться в терминах знаков. Не случайно именно к тому моменту возникает расцвет концепции Ч. С. Пирса, рассматривающего разные виды и функции знаков; а наследующая Пирсу теория У. Морриса трактует всю знаковую реальность в терминах трех измерений (как раз отражающих три основных вида отношений: слова к вещи, слова к слову и слова к субъекту). В этом же русле формируется и концепция Г. Фреге о связи вещи, слова и понятия в сознании говорящего индивида. Свои семиотические концепции развивают в это же время в разных концах мира Ф. де Соссюр, К. Бюлер, К. Огден и А. Ричарде. В России же оригинальное учение о знаке и смысле формулируется философом Г. Г. Шпетом, основной труд которого «Язык и смысл» 1920-х гг. будет опубликован лишь в 2005 г. [Шпет 2005] (см. [Фещенко 2008b]). В те же годы русский лингвист Л. В. Щерба симптоматично сетует, что современное языкознание «потеряло из виду язык как живую систему знаков, выражающих наши мысли и чувства» [Щерба 1923: 100]. Закономерным поэтому выглядит повышение интереса языковедов к «живому языку как данному в опыте явлению, к живому процессу речи, к синтаксису и семантике» [Там же: 102]. Этот интерес выражался не только в конкретных лингвистических исследованиях, но и принимал институционализированные формы, например, в учреждении журнала «Голос и речь» и образовании целого Института живого слова[3]. Как отмечает И. Иванова, Институт был попыткой объединения «живого слова» как нового объекта научных исследований с «живой речью» – Логосом как главным предметом рефлексии в русском авангарде[4].

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

«Идиома – это то, с чем мы можем превзойти Хомского» (D. Hays, цит по: [Иорданская, Мельчук 2007: 243]). Шутливое определение, пересказанное И. А. Мельчуком, обозначает теоретическую доминанту исследований идиом в современной лингвистике: именно этот материал довольно плохо описывается в рамках генеративного синтаксиса (ср., впрочем, [Fraser 1970; Machonis: 1985; Tronenko 2003]). С другой стороны, эти явления стали одной из самых изучаемых областей в рамках когнитивной лингвистики. Эта часть посвящена обсуждению более общих, теоретических подходов, которые позволят поставить тему этой книги в более широкий контекст современных когнитивных исследований.

М. В. Копотев, Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре, 2016

Независимо от модели описания следует согласиться с мнением, что невозможно выявить факторы, облегчающие или затрудняющие усвоение иностранного языка, «поскольку каждый индивид обладает свойственными только ему способностями, знаниями и опытом, а также потребностями, в соответствии с которыми одному нужен богатый словарь, правильное произношение и синтаксис, а другому достаточно технических терминов и базовых синтаксических правил, в то время как третий обойдется обиходными фразами» (см.: Bialystok, Hakuta 1994).

Н. Л. Федотова, Методика преподавания русского языка как иностранного. Практический курс, 2013

При синтаксических построениях чаще используются существительные, чуть реже – глаголы, названия действий. Прилагательные выполняют терминологическую функцию, указывают на различные признаки. Синтаксис в научном стиле зачастую сложный, осложняется дополнительно однородными членами и дополнительными членами предложений.

Е. А. Щербаева, Русский язык и культура речи. Шпаргалка, -1

В области синтаксиса поэт обладает гораздо большей свободой комбинировать элементы произведения, чем в области метра. Эйхенбаум полагает, что мелодика порождается синтаксическим разделением текста, синтаксическим ритмом, является выразительным средством, создающим неповторимый поэтический смысл, а не механически сопутствует стиху.

Е. А. Кондратьев, Художественная деталь и целое: структурные и исторические вариации, 2010

4. Устная речь должна быть легко доступной для восприятия, поэтому для нее характерна простота лексики и синтаксиса, допустимы повторы.

Я. Р. Пантуева, Русский язык и культура речи. Учебник для студентов теологического, религиоведческого и других гуманитарных направлений и специальностей высших учебных заведений, 2015

Все это привело к тому, что на протяжении XVIII века новый общерусский язык активно осваивает наследство церковнославянского языка; основные изменения этого времени – изменения в синтаксисе и лексике. Наследуемое входит в структуру русского языка не простым заимствованием, а в переработке, критическим и творческим усвоением модели на основе имеющихся в самом русском языке средств с аналогичным функциональным содержанием. Например, усвоение многочисленных подчинительных конструкций церковнославянского языка начинается в общерусском языке с отработки условных предложений, которые существовали и в русском языке, но обслуживались иными, чем в церковнославянском языке, союзами и союзными словами. В этом последовательном и весьма продолжительном процессе оттачивались грамматические средства нового языка, многие старые формы становились ненужными и устранялись (особенно дублеты, например условные союзы, которых к XVIII веку накопилось около двадцати). Даже заимствованные из других языков слова (особенно в петровское время) обслуживались не русскими, а церковнославянскими суффиксами, которые к тому времени еще не вошли в словообразовательные потенции самого общерусского языка и воспринимались как столь же чуждые, что и сами заимствованные слова.

В. В. Колесов, «Жизнь происходит от слова…», 2015

Можно убедиться вместе с тем, что метрика строфы Браги составляет одно целое с ее синтаксисом: связность текста почти не нарушается в этой строфе, т. е. в ней еще отсутствуют синтаксические приемы разъединения и переплетения предложений. Браги довольствуется тем, что снабжает каждый хельминг аппозитивными концовками (Danmarkar auka «приращение Дании»; fjоgur haufuð «четыре головы») – своего рода «приращениями», которые как бы воспроизводят средствами стиха то «приращение датских земель», о котором рассказывается в строфе.

О. А. Смирницкая, Древнегерманская поэзия: Каноны и толкования, -1