Цитаты со словом «драма»
Чужие
драмы всегда невыносимо банальны.
У каждого человека под шляпой — свой театр, где развертываются
драмы, часто более сложные, чем те, что даются в театрах.
Драма — это поэзия поведения, роман приключений — поэзия обстоятельств.
Рискуя показаться смешным, хотел бы сказать, что истинным революционером движет великая любовь. Невозможно себе представить настоящего революционера, не испытывающего этого чувства. Вероятно, в этом и состоит великая внутренняя
драма каждого руководителя. Он должен совмещать духовную страсть и холодный ум, принимать мучительные решения, не дрогнув ни одним мускулом. Наши революционеры должны поднять до уровня идеалов свою любовь к народу, к своему святому делу, сделать её нерушимой и целостной. Они не могут снизойти даже до малой дозы повседневной ласки там, где обычный человек это делает. Руководители революции имеют детей, в чьём первом лепете нет имени отца. Их жёны — частица тех жертв, которые они приносят в жизни. Круг их друзей строго ограничен товарищами по Революции. Вне её для них нет жизни.
После тридцати все мы одеваемся плотной броней: пережив несколько любовных катастроф, женщины бегут от этой опасности, встречаясь с надёжными пожилыми олухами; мужчины, также опасаясь любви, утешаются с «лолитами» или проститутками; каждый сидит в своей скорлупке, никто не хочет оказаться смешным или несчастным. Ты скорбишь о том возрасте, когда любовь не причиняла боли. В шестнадцать лет ты ухаживал за девчонками, бросал их (или они бросали тебя) и не маялся никакими особыми комплексами: раз-два и дело в шляпе. Так отчего же с годами всё это приобретает такое значение? По логике вещей, должно быть наоборот:
драмы в отрочестве, пустяки — после тридцати. Но, увы! — не получается.
В 1582 году Йоханнес Хестерс окунулся в переменчивую школу
драмы. (Томас Готтшалк во начале дискуссии, в программе
Держу пари, что..? (нем. Wetten, dass..?), ZDF, 1 октября, 2005 год)
Я — монархист самобытный, на свой салтык и потому глубоко верующий. Ныне идея чистой монархии переживает серьезный кризис. Понятно, эта
драма отзывается на всем моем существе; я переживаю ее с внутренний дрожью. Я защищал горячо эту идею на практике. Я готов иссохнуть по ней, сгинуть вместе с нею, но только одиночкой, в своих четырех владимирских стенах, но отнюдь не на людях.
Похожие цитаты:
В трагедии мы участвуем, комедии только смотрим.
Жизнь — это трагедия, когда видишь её крупным планом, и комедия, когда смотришь на неё издали.
В нашей жизни возможны только две трагедии. Одна — это когда не получаешь того, что хочешь, другая — когда получаешь. Вторая хуже, это поистине трагедия!
Мы ненавидим театральность в театре, но любим сценичное на сцене. Это огромная разница.
Жизнь — это вообще трагедия, исход которой предрешен.
История — это роман, который был, роман — это история, которая могла бы быть.
«Точка — это конец истории. Ты ее ставишь, или жизнь сама ставит. И только тогда ты после точки можешь начинать писать эпилог», — роман «Дождь»
Всякой комедии, как и всякой песне, — своё время и своя пора.
Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса.
Бесконечный фарс! Меня заставляет плакать моя невинность. Жизнь — это фарс, который играют все.
Если бессмыслицы, какие нам приходится выслушивать в разговоре, начинают сердить нас, надо вообразить, что это разыгрывается комическая сцена между двумя дураками; это испытаннейшее средство.
Из всех ролей, сыгранных в кино, самая дорогая для меня роль — в кинофильме «Возраст любви». Я всегда вспоминаю об этой картине с особым чувством.
Публика ходит в театр смотреть хорошее исполнение хороших пьес, а не саму пьесу: пьесу можно и прочесть.
Роман — это история настоящего, в то время как история — это роман минувшего.
Главное горе портретной фотографии — это что люди стремятся изобразить собой, что они «снимаются». А в литературе этому точно соответствует, когда писатели «сочиняют». Пошлее этого сочинительства нет ничего на свете.
Жизнь чаще похожа на роман, чем наши романы на жизнь.
«Апокалиптизм» моих песен связан со вполне рациональным видением того, что в постиндустриальной цивилизации история народов с их архетипами кончается, уступая место некой статичной длительности одномерного «общества спектакля».
Что ни говори, а исход жизни по-своему интересен. Последний акт недолгого действия жалок, страшен, гадок, но не лишён какой-то поэзии.
История — это ряд выдуманных событий по поводу действительно совершившихся.
Я гораздо больше верю в законы театрального синтаксиса, чем в законы сценической композиции; я верю, что на сцене можно играть даже гражданский кодекс, только следовало бы написать его немного иначе.
Театральное произведение это движение, потому что в нём есть эволюция в состоянии душ и фактов.
Конец (который по счастливой случайности совпадает с концом пьесы)
«… прекрасна жизнь и ее главное творение — Любовь», — роман «Дождь»
Любовь — это пьеса. С короткими актами и длинными антрактами. Самое трудное — научиться вести себя в антракте.
Торжественные церемонии не выигрывают от повторений, особенно когда человек чувствует в них фальш и комедию.
В театре не так много актёров, которые могут работать «паровозами». Так было всегда. Я не могу мечтать о пьесе, не связывая её с актёром.
«Один человек пишет роман. Один человек пишет симфонию. Крайне важно, что один человек сделает фильм».
Мир — сцена, где всякий свою роль играть обязан.
Пролог ХХ века — пороховой завод, эпилог — барак Красного Креста.
Герои подобно произведениям искусства кажутся более великими через пространство веков.
Может быть, я пою гениальнее в студии, но когда я на сцене, зрители гениальнее.
История — это роман, в который верят, роман же — история, в которую не верят.
Душа рождается старой, но становится всё моложе. Это комедия жизни. Тело рождается молодым и стареет. И вот это — трагедия.
Чтобы сделать великий фильм, необходимы три вещи — сценарий, сценарий и еще раз сценарий.
Буржуазия именно такова, как я её рисую в своих романах; если в моих сочинениях много грязи, так это потому, что её в жизни столько же.
Его жизнь можно считать более выдающимся юмористическим творением, чем его творчество.
Наша жизнь, как и мой театр, абсурдна, смешна, ничтожна и несчастна.
Достоевский и Гоголь — писатели с воображением, Пушкин, Толстой, Тургенев исходили от натуры. Я пишу исключительно о своем опыте, у меня нет никакого воображения.
История того, что есть, — это история того, что было и того, что будет.
Пат — трагикомедия шахмат.