Неточные совпадения
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась в
широкое бархатное
кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Он взглянул на нее. Она закинула голову на спинку
кресел и скрестила на груди руки, обнаженные до локтей. Она казалась бледней при свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой.
Широкое белое платье покрывало ее всю своими мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
Брат его сидел далеко за полночь в своем кабинете, на
широком гамбсовом
кресле, [Гамбсово
кресло —
кресло работы модного петербургского мебельного мастера Гамбса.] перед камином, в котором слабо тлел каменный уголь.
Через стул от Кутузова сидел, вскинув руки за шею, низко наклонив голову, незнакомый в
широком, сером костюме, сначала Клим принял его за пустое
кресло в чехле.
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, —
широкий кожаный диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных
кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Кутузов говорил в приемной издателя, там стоял рояль,
широкий ковровый диван, кожаные
кресла и очень много горшков с геранью.
Белые двери привели в небольшую комнату с окнами на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких
кресла, за дверью —
широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Она надела на седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с
широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На
креслах в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.
Это дворец невидимой феи, индийской пери, самой Сакунталы, может быть. Вот, кажется, следы ее ножек, вот кровать, закрытая едва осязаемой кисеей, висячие лампы и цветные китайские фонари, роскошный европейский диван, а рядом длинное и
широкое бамбуковое
кресло. Здесь резные золоченые колонны, служащие преддверием ниши, где богиня покоится в жаркие часы дня под дуновением висячего веера.
Мягко опустилась она в
кресло, мягко прошумев своим пышным черным шелковым платьем и изнеженно кутая свою белую как кипень полную шею и
широкие плечи в дорогую черную шерстяную шаль.
Солнце садилось великолепно. Наполовину его уж не было видно, и на краю запада разлилась
широкая золотая полоса. Небо было совсем чистое, синее; только немногие облака, легкие и перистые, плыли вразброд, тоже пронизанные золотом. Тетенька сидела в
креслах прямо против исчезающего светила, крестилась и старческим голоском напевала: «Свете тихий…»
Приезжие идут во второй зал, низенький, с
широкими дубовыми
креслами. Занимают любимый стол, к которому привыкли, располагаясь на разлатых диванах…
Нельзя сказать, чтобы в этом пансионе господствовало последнее слово педагогической науки. Сам Рыхлинский был человек уже пожилой, на костылях. У него была коротко остриженная квадратная голова, с мясистыми чертами
широкого лица; плечи от постоянного упора на костыли были необыкновенно широки и приподняты, отчего весь он казался квадратным и грузным. Когда же, иной раз, сидя в
кресле, он протягивал вперед свои жилистые руки и, вытаращив глаза, вскрикивал сильным голосом...
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак. На одном
кресле Павел увидел сидящую Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое лицо было налившееся,
широкое и еще более покосившееся.
Судьи зашевелились тяжело и беспокойно. Предводитель дворянства что-то прошептал судье с ленивым лицом, тот кивнул головой и обратился к старичку, а с другой стороны в то же время ему говорил в ухо больной судья. Качаясь в
кресле вправо и влево, старичок что-то сказал Павлу, но голос его утонул в ровном и
широком потоке речи Власова.
Сильный запах турецкого табаку и сухих трав, заткнутых за божницей, обдал его — и боже! — сколь знакомая картина предстала его взору: с беспорядочно причесанной головой, с следами еще румян на лице, в
широкой блузе, полузастегнутой на груди, сидела Настенька в
креслах.
Он глянул назад, уходя из комнаты, и увидел, что она опять опустилась в
кресло и закинула обе руки за голову.
Широкие рукава блузы скатились почти до самых плеч и нельзя было не сознаться, что поза этих рук, что вся эта фигура была обаятельно прекрасна.
Старик вынул из бумажника фотографию. В
кресле сидит мужчина средних лет, гладко причесанный, елейного вида, с правильными чертами лица, окаймленного расчесанной волосок к волоску не
широкой и не узкой бородой. Левая рука его покоится на двух книгах, на маленьком столике, правая держится за шейную часовую цепочку, сбегающую по бархатному жилету под черным сюртуком.
Крапчик с снова возвратившеюся к нему робостью вошел в эту серую комнату, где лицом ко входу сидел в покойных вольтеровских
креслах небольшого роста старик, с остатком слегка вьющихся волос на голове, с огромным зонтиком над глазами и в сером
широком фраке.
Старик скоро проснулся и приказал всех звать к себе перед крылечко в
широкую густую тень своего дома, где кипел самовар; для всех были расставлены
кресла, стулья и столы.
Прислонясь к спинке
кресла, на котором застал меня дядя, я не сомневался, что у него в кармане непременно есть где-нибудь ветка омелы, что он коснется ею моей головы, и что я тотчас скинусь белым зайчиком и поскачу в это
широкое поле с темными перелогами, в которых растлевается флером весны подернутый снег, а он скинется волком и пойдет меня гнать… Что шаг, то становится все страшнее и страшнее… И вот дядя подошел именно прямо ко мне, взял меня за уши и сказал...
И от него пахнуло на меня тем же счастьем, что и от его ковров и
кресел. Полный, здоровый, с красными щеками, с
широкою грудью, вымытый, в ситцевой рубахе и шароварах, точно фарфоровый, игрушечный ямщик. У него была круглая, курчавая бородка — и ни одного седого волоска, нос с горбинкой, а глаза темные, ясные, невинные.
Все трое встали и, надевши шляпы, пошли в палисадник и сели там под тенью бледных кленов, груш и каштана. Зоолог и дьякон сели на скамью около столика, а Самойленко опустился в плетеное
кресло с
широкой, покатой спинкой. Денщик подал чай, варенье и бутылку с сиропом.
Пётр угрюмо отошёл от него. Если не играли в карты, он одиноко сидел в
кресле, излюбленном им,
широком и мягком, как постель; смотрел на людей, дёргая себя за ухо, и, не желая соглашаться ни с кем из них, хотел бы спорить со всеми; спорить хотелось не только потому, что все эти люди не замечали его, старшего в деле, но ещё и по другим каким-то основаниям. Эти основания были неясны ему, говорить он не умел и лишь изредка, натужно, вставлял своё слово...
На верхней площадке
широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в
креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала — бабушка!
При входе в гостиную он увидел колоссальную фигуру Задор-Мановского, который в
широком суконном сюртуке сидел, развалившись в
креслах; невдалеке от него на диване сидела хозяйка. По расстроенному виду и беспокойству в беспечном, по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником: глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.
— У-уф, матушка Анна Андреевна, умаялся совсем с этим проклятым народом, — произнес Никита Федорыч, садясь к окну в
широкие старинные
кресла.
Посреди комнаты стол большой, у окна
кресло мягкое, с одной стороны стола — диван, дорогим ковром покрытый, а перед столом стул с высокой спинкой, кожею обит. Другая комната — спальня его: кровать
широкая, шкаф с рясами и бельём, умывальник с большим зеркалом, много щёточек, гребёночек, пузырьков разноцветных, а в стенах третьей комнаты — неприглядной и пустой — два потайные шкафа вделаны: в одном вина стоят и закуски, в другом чайная посуда, печенье, варенье и всякие сладости.
Молодая женщина в утреннем атласном капоте и блондовом чепце сидела небрежно на диване; возле нее на
креслах в мундирном фраке сидел какой-то толстый, лысый господин с огромными глазами, налитыми кровью, и бесконечно
широкой улыбкой; у окна стоял другой в сертуке, довольно сухощавый, с волосами, обстриженными под гребенку, с обвислыми щеками и довольно неблагородным выражением лица, он просматривал газеты и даже не обернулся, когда взошел молодой офицер.
Среди неё стоял тяжёлый и неуклюжий письменный стол, перед ним дубовое
кресло, у одной из стен, почти во всю длину её, развалился
широкий турецкий диван, у другой — фисгармония и два шкапа с книгами.
Сад. Большие, старые липы. В глубине, под ними, белая солдатская палатка. Направо, под деревьями,
широкий диван из дерна, перед ним стол. Налево, в тени лип, длинный стол, накрытый к завтраку. Кипит небольшой самовар. Вокруг стола плетеные стулья и
кресла. Аграфена варит кофе. Под деревом стоит Конь, куря трубку, перед ним Пологий.
На огромном нижнем балконе уже был накрыт стол. Дожидались Завалишина, который только что приехал из города и переодевался у себя в комнате. Анна Георгиевна лежала на кресле-качалке, томная, изнемогающая от жары, в легком халате из молдаванского полотна, шитого золотом, с
широкими, разрезными до подмышек рукавами. Она была еще очень красива тяжелой, самоуверенной, пышной красотой — красотой полной, хорошо сохранившейся брюнетки южного типа.
— А я прибрела на твой уголок поглядеть, — сказала Манефа, садясь на
широкое, обтянутое сафьяном
кресло. — А у тебя гости?.. Ну что, друг, виделся с Марьей Гавриловной?
Вокруг по стенам каждой горницы стояли вделанные в стены
широкие деревянные лавки, но в иных покоях бывали и диваны, и
кресла, и стулья красного дерева, обитые шерстяною или шелковой материей.
Толстый, дородный, цветущий здоровьем и житейским довольством, Сергей Андреич сидел, развалившись в
широких, покойных
креслах, читая письма пароходных приказчиков, когда сказали ему о приходе Чапурина. Бросив недочитанные письма, резвым ребенком толстяк кинулся навстречу дорогому гостю. Звонко, радостно целуя Патапа Максимыча, кричал он на весь дом...
— Садитесь, гости дорогие, садитесь к столику-то, любезненькие мои, — хлопотал отец Михаил, усаживая Патапа Максимыча в
широкое мягкое
кресло, обитое черной юфтью, изукрашенное гвоздиками с круглыми медными шляпками.
Великолепное богатое знамя, отороченное золотой бахромой, с золотыми кистями по концам, было уже снято с пялец и наброшено, для виду, на высокую спинку
широкого готического
кресла. В нем действительно было на что полюбоваться и было чем похвалиться, и Цезарина сама залюбовалась на свое произведение.
То был старинный барский кабинет, с глубокими вольтеровскими
креслами, с пузатым бюро, с
широкой оттоманкой от угла в две стены.
И, закинув над головою руки, она с какою-то тигриной грацией и в то же время улыбаясь детски светлой, беспечной улыбкой, потянулась в
широком покойном
кресле.
Лакей, облокотившись на свое
кресло, дремал на козлах, почтовый ямщик, покрикивая бойко, гнал крупную потную четверку, изредка оглядываясь на другого ямщика, покрикивавшего сзади в коляске. Параллельные
широкие следы шин ровно и шибко стлались по известковой грязи дороги. Небо было серо и холодно, сырая мгла сыпалась на поля и дорогу. В карете было душно и пахло одеколоном и пылью. Больная потянула назад голову и медленно открыла глаза. Большие глаза были блестящи и прекрасного темного цвета.
Против Таси, через комнату,
широкая арка, за нею темнота проходного закоулка, и дальше чуть мерцающий свет, должно быть из танцевальной залы. Она огляделась. Кто-то тихо говорит справа. На диване, в полусвете единственной лампы, висевшей над
креслом, где она сидела, она различила мужчину с женщиной — суховатого молодого человека в серой визитке и высокую полногрудую блондинку в черном. Лиц их Тасе не было видно. Они говорили шепотом и часто смеялись.
В самый разгар гулянья, часу в четвертом, в губернаторском павильоне, построенном на берегу реки, собралось греться местное отборное общество. Тут были старик губернатор с женой, архиерей, председатель суда, директор гимназии и многие другие. Дамы сидели в
креслах, а мужчины толпились около
широкой стеклянной двери и глядели на каток.
Она сидела на ручке
кресла и нервно переводила дыхание. Точно молотком по голове били ее эти возгласы властного человека, почуявшего, что перед ним может открыться
широкая дорога ценою уступок, без которых нельзя быть тем, чем он хочет быть.
То, покоя спину на отвале
кресел, он закрыл глаза и, положив
широкую, мохнатую руку на голову Андрюши, тихонько, нежно перебирает мягкой лен его волос.
За самоваром в
широком и удобном
кресле находилась еще далеко не старая дама в белом, не особенно свежем капоте с небрежно причесанной головой, очень полная, рыхлая, с желтым одутловатым лицом и пухлыми руками с короткими пальцами.
Кабинет представлял большую комнату с двумя окнами, выходившими на площадь, отступая на некоторое расстояние от которых стоял громадный письменный стол, а перед ним высокое
кресло; у стены, противоположной двери, в которую вошли посетители, стоял
широкий диван, крытый коричневым тисненым сафьяном, также же стулья и
кресла, стоявшие по стенам, и резной высокий книжный шкаф дополняли убранство. Пол был сплошь покрыт мягким персидским ковром, заглушающим шаги.
Случалось, что, прекратив чтение, сидя рядом в
широком отцовском
кресле, они, обнявшись, засыпали.
И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на
широком, сафьяном обитом,
кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское
кресло, и на
кресле, обложенном вверху снежно-белыми, не смятыми, видимо, только-что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко-зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухова, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над
широким лбом и с теми же характерно-благородными крупными морщинами на красивом красно-желтом лице.