Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как бы я
был счастлив, сударыня, если б
мог прижать вас в свои объятия.
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а
может быть, и того еще хуже.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно
есть что-то такое,
что внушает робость. По крайней мере, я знаю,
что ни одна женщина не
может их выдержать, не так ли?
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще не
было,
что может все сделать, все, все, все!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не
могу, не
могу! слышу,
что не
могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не
было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя,
мог бы тебя также спровадить в Сибирь.
Что скажешь? а?
Вы,
может быть, думаете,
что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге.
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той веры,
что человек не
может быть и развращен столько, чтоб
мог спокойно смотреть на то,
что видим.
Правдин. Удовольствие, которым государи наслаждаются, владея свободными душами, должно
быть столь велико,
что я не понимаю, какие побуждения
могли бы отвлекать…
Стародум. Оттого, мой друг,
что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит,
что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа;
что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не
может. Признаюсь тебе,
что сердце мое тогда только
будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За
что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы
что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит,
может,
будешь видеть", — и
был таков.
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то,
что у меня седые усы: я
могу! я еще очень
могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Таким образом оказывалось,
что Бородавкин
поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"
была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал,
что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не
мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том,
что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Теперь представим себе,
что может произойти, если относительно сей материи
будет существовать пагубное градоначальническое многомыслие?
Очень
может быть,
что так бы и кончилось это дело измором, если б бригадир своим административным неискусством сам не взволновал общественного мнения.
Он не без основания утверждал,
что голова
могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и
что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
При первом столкновении с этой действительностью человек не
может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется,
что злодейство,
быть может, пройдет мимо.
Казалось,
что ежели человека, ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично для него,
быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо.
Я, конечно, не хочу этим выразить,
что мундир
может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется, смело можно утверждать,
что при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те
могут быть на службе терпимы.
Конечно, с первого взгляда
может показаться странным,
что Бородавкин девять дней сряду кружит по выгону; но не должно забывать, во-первых,
что ему незачем
было торопиться, так как можно
было заранее предсказать,
что предприятие его во всяком случае окончится успехом, и, во-вторых,
что всякий администратор охотно прибегает к эволюциям, дабы поразить воображение обывателей.
Угрюмые и отчасти саркастические нравы с трудом уступали усилиям начальственной цивилизации, как ни старалась последняя внушить,
что галдение и крамолы ни в каком случае не
могут быть терпимы в качестве"постоянных занятий".
Другого градоначальника я знал весьма тощего, который тоже не имел успеха, потому
что едва появился в своем городе, как сразу же
был прозван от обывателей одною из тощих фараоновых коров, и затем уж ни одно из его распоряжений действительной силы иметь не
могло.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него
был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его
было до такой степени изощрено,
что он
мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Я же, с своей стороны, изведав это средство на практике,
могу засвидетельствовать,
что не дальше, как на сих днях благодаря оному раскрыл слабые действия одного капитан-исправника, который и
был вследствие того представлен мною к увольнению от должности.
Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для того, чтобы ознакомиться с настоящею отвагою, — как хотите, а такой удел не
может быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать,
что некоторые злаки действительно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Произошло объяснение; откупщик доказывал,
что он и прежде
был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал,
что он в прежнем неопределенном положении оставаться не
может;
что такое выражение, как"мера возможности", ничего не говорит ни уму, ни сердцу и
что ясен только закон.
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига
были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не
было той силы в природе, которая
могла бы убедить прохвоста в неведении
чего бы то ни
было, то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле
было прочнее его.
"Глупые
были пушкари, — поясняет летописец, — того не
могли понять,
что, посмеиваясь над стрельцами, сами над собой посмеиваются".
Развращение нравов дошло до того,
что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры,
что мир не
мог быть сотворен в шесть дней.
Из рассказов летописца видно,
что они и рады
были не бунтовать, но никак не
могли устроить это, ибо не знали, в
чем заключается бунт.
Хотя очевидно
было,
что пламя взяло все,
что могло взять, но горожанам, наблюдавшим за пожаром по ту сторону речки, казалось,
что пожар все рос и зарево больше и больше рдело.
Но страннее всего,
что он
был незнаком даже со стихами Державина: Калигула! твой конь в сенате Не
мог сиять, сияя в злате: Сияют добрые дела!
Тут открылось все: и то,
что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то,
что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он
мог сказать только то,
что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не
были, как при нем, но оправдание это не приняли, или, лучше сказать, ответили на него так,
что"правее бы он
был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем,
что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики
могли сообщить одно:
что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он
был у всех на виду; всякий
мог свободно рассмотреть его и убедиться,
что это подлинный идиот — и ничего более.
Кричал он шибко,
что мочи, а про
что кричал, того разобрать
было невозможно. Видно
было только,
что человек бунтует.
Стало
быть, все дело заключалось в недоразумении, и это оказывается тем достовернее,
что глуповцы даже и до сего дня не
могут разъяснить значение слова"академия", хотя его-то именно и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).
Хотя Бородавкин
был храбрее Фарлафа, но и он не
мог не содрогнуться при мысли,
что вот-вот навстречу выйдет злобная Наина…
Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то,
что вместе с этим вопросом
могло вторгнуться в жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно
было испортить всю кашу.
17) Иванов, статский советник, Никодим Осипович.
Был столь малого роста,
что не
мог вмещать пространных законов. Умер в 1819 году от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ.
Вольнодумцы, конечно,
могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью) полагать,
что пред лицом законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но в глазах людей опытных и серьезных материя сия всегда
будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением.
Вероятнее всего, ему
было совестно,
что он, как Антоний в Египте, ведет исключительно изнеженную жизнь, и потому он захотел уверить потомство,
что иногда и самая изнеженность
может иметь смысл административно-полицейский.
А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они,
что бунтуют, но не стоять на коленах не
могли. Господи!
чего они не передумали в это время! Думают: станут они теперь
есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую ни на
есть мерзость
есть не заставили; не станут — как бы шелепов не пришлось отведать. Казалось,
что колени в этом случае представляют средний путь, который
может умиротворить и ту и другую сторону.
— Вполне ли они известны? — с тонкою улыбкой вмешался Сергей Иванович. — Теперь признано,
что настоящее образование
может быть только чисто классическое; но мы видим ожесточенные споры той и другой стороны, и нельзя отрицать, чтоб и противный лагерь не имел сильных доводов в свою пользу.
— Я не сказала тебе вчера, — начала она, быстро и тяжело дыша, —
что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему всё… сказала,
что я не
могу быть его женой,
что… и всё сказала.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил,
что ему хорошо, нигде не больно и
что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него,
что он не
может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему
была, но теперь особенно рада
была,
что он видит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина не
мог понять ее величия.
«Разумеется, я не завидую и не
могу завидовать Серпуховскому; но его возвышение показывает мне,
что стоит выждать время, и карьера человека, как я,
может быть сделана очень скоро.
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает,
что я не брошу сына, не
могу бросить сына,
что без сына не
может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но
что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает,
что я не в силах
буду сделать этого».
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же,
что я
была,
что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам,
что я не
могу ничего переменить.