Неточные совпадения
Господин Голядкин, все еще улыбаясь, поспешил заметить,
что ему кажется,
что он, как и все,
что он у себя,
что развлечения у него, как и у всех…
что он, конечно,
может ездить в театр, ибо тоже, как и все, средства имеет,
что днем он в должности, а вечером у себя,
что он совсем ничего; даже заметил тут же мимоходом,
что он, сколько ему кажется, не хуже других,
что он живет дома, у себя на квартире, и
что, наконец, у него
есть Петрушка. Тут господин Голядкин запнулся.
Потом пришло ему на память,
что иезуиты поставили даже правилом своим считать все средства годящимися, лишь бы цель
могла быть достигнута.
Ни души не
было ни вблизи, ни вдали, да казалось,
что и
быть не
могло в такую пору и в такую погоду.
Может быть, оно так и надобно
было, — продолжал он, сам не понимая,
что говорит, —
может быть, все это в свое время устроится к лучшему, и претендовать
будет не на
что, и всех оправдает».
Много ли, мало ли продолжалось недоразумение господина Голядкина, долго ли именно он сидел на тротуарном столбу, — не
могу сказать, но только, наконец, маленько очнувшись, он вдруг пустился бежать без оглядки,
что силы в нем
было; дух его занимался; он споткнулся два раза, чуть не упал, — и при этом обстоятельстве осиротел другой сапог господина Голядкина, тоже покинутый своею калошею.
Но и вместе с тем все это
было так странно, непонятно, дико, казалось так невозможным,
что действительно трудно
было веру дать всему этому делу; господин Голядкин даже сам готов
был признать все это несбыточным бредом, мгновенным расстройством воображения, отемнением ума, если б, к счастию своему, не знал по горькому житейскому опыту, до
чего иногда злоба
может довести человека, до
чего может иногда дойти ожесточенность врага, мстящего за честь и амбицию.
«Так,
может быть, только попугать меня вздумали, а как увидят,
что я ничего, не протестую и совершенно смиряюсь, с смирением переношу, так и отступятся, сами отступятся, да еще первые отступятся».
«Бедный человек, — думал он, — да и на месте-то всего один день; в свое время пострадал, вероятно;
может быть, только и добра-то,
что приличное платьишко, а самому и пообедать-то нечем. Эк его, какой он забитый! Ну, ничего; это отчасти и лучше…»
— Вы смущаете меня, — отвечал господин Голядкин, оглядывая себя, свои стены и гостя, —
чем же я
мог бы… я, то
есть, хочу сказать, в каком именно отношении
могу я вам услужить в чем-нибудь?
Господин Голядкин-младший объявил,
что под дружеским кровом мягко спать и на голом полу,
что, с своей стороны, он заснет, где придется, с покорностью и признательностью;
что теперь он в раю и
что, наконец, он много перенес на своем веку несчастий и горя, на все посмотрел, всего перетерпел и — кто знает будущность? —
может быть, еще перетерпит.
Гость стал, наконец, раздеваться, а господин Голядкин вышел за перегородку, частию по доброте души,
что,
может быть, дескать, у него и рубашки-то порядочной нет, так чтоб не сконфузить и без того уже пострадавшего человека, а частию для того, чтоб увериться по возможности в Петрушке, испытать его, развеселить, если можно, и приласкать человека, чтоб уж все
были счастливы и чтоб не оставалось на столе просыпанной соли.
Хорошо бы узнать, на
что именно метят все эти народы и каков-то
будет их первый шаг…» Господин Голядкин не
мог долее вытерпеть, бросил недокуренную трубку, оделся и пустился на службу, желая накрыть, если можно, опасность и во всем удостовериться своим личным присутствием.
Господин Голядкин-младший
был, кажется, занят, куда-то спешил, запыхался; вид имел такой официальный, такой деловой,
что, казалось, всякий
мог прямо прочесть на лице его — «командирован по особому поручению…».
— То
есть я хотел только сказать, Антон Антонович,
что я иду прямым путем, а окольным путем ходить презираю,
что я не интригант и
что сим, если позволено только
будет мне выразиться,
могу весьма справедливо гордиться…
Не
будь последнего посрамления, герой наш,
может быть, и решился бы скрепить свое сердце,
может быть, он и решился бы смолчать, покориться и не протестовать слишком упорно; так, поспорил бы, попретендовал бы немножко, доказал бы,
что он в своем праве, потом бы уступил немножко, потом,
может быть, и еще немножко бы уступил, потом согласился бы совсем, потом, и особенно тогда, когда противная сторона признала бы торжественно,
что он в своем праве, потом,
может быть, и помирился бы даже, даже умилился бы немножко, даже, — кто бы
мог знать, —
может быть, возродилась бы новая дружба, крепкая, жаркая дружба, еще более широкая,
чем вчерашняя дружба, так
что эта дружба совершенно
могла бы затмить, наконец, неприятность довольно неблагопристойного сходства двух лиц, так,
что оба титулярные советника
были бы крайне как рады и прожили бы, наконец, до ста лет и т. д.
Господин Голядкин взял шляпу, хотел
было мимоходом маленько оправдаться в глазах Петрушки, чтоб не подумал
чего Петрушка особенного, —
что вот, дескать, такое-то обстоятельство,
что вот шляпу позабыл и т. д., — но так как Петрушка и глядеть не хотел и тотчас ушел, то и господин Голядкин без дальнейших объяснений надел свою шляпу, сбежал с лестницы и, приговаривая,
что все,
может быть, к лучшему
будет и
что дело устроится как-нибудь, хотя чувствовал, между прочим, даже у себя в пятках озноб, вышел на улицу, нанял извозчика и полетел к Андрею Филипповичу.
«Ведь вот еще с этим болваном работа! смеется себе, да и кончено.
Чему ж он смеется? Дожил я до беды, дожил я вот таким-то образом до беды! Впрочем,
может быть, оно обратится все к лучшему… Этот мошенник, верно, часа два
будет таскаться теперь, пропадет еще где-нибудь. Послать нельзя никуда. Эка беда ведь какая!.. эка ведь беда одолела какая!..»
Хотел
было он рассуждать, но рассуждать не
мог решительно ни о
чем.
— Нет, нет, это ничего,
что ты пьян… Я только так спросил; это хорошо,
что ты пьян; я ничего, Петруша, я ничего… Ты,
может быть, только так позабыл, а все помнишь. Ну-ка, вспомни-ка,
был ты у Вахрамеева, чиновника, —
был или нет?
В комнате
было как-то не по-обыкновенному светло; солнечные лучи густо процеживались сквозь заиндевевшие от мороза стекла и обильно рассыпались по комнате,
что немало удивило господина Голядкина; ибо разве только в полдень заглядывало к нему солнце своим чередом; прежде же таких исключений в течении небесного светила, сколько по крайней мере господин Голядкин сам
мог припомнить, почти никогда не бывало.
Только вот дело в
чем: точно ли он на моей стороне;
может быть, они его тоже с своей стороны… и, с своей стороны согласись с ним, интригу ведут.
Впрочем, господин Голядкин не
мог не заметить,
что у подлеца под мышкой
был огромный зеленый портфель, принадлежавший его превосходительству.
— С своей стороны, Яков Петрович, — с одушевлением отвечал наш герой, — с своей стороны, презирая окольным путем и говоря смело и откровенно, говоря языком прямым, благородным и поставив все дело на благородную доску, скажу вам,
могу открыто и благородно утверждать, Яков Петрович,
что я чист совершенно и
что, сами вы знаете, Яков Петрович, обоюдное заблуждение, — все
может быть, — суд света, мнение раболепной толпы…
Ну,
что теперь? карету брать нужно; возьми, дескать, да подай ей карету сюда; дескать, ножки
замочим, если кареты не
будет…
Какая-то лихорадочная дрожь гуляла острыми и едкими мурашками по всему его телу; изнеможение точило из него холодный болезненный пот, так
что господин Голядкин позабыл уже при сем удобном случае повторить с свойственною ему твердостью и решимостью свою любимую фразу,
что оно и все-то, авось,
может быть, как-нибудь, наверное непременно, возьмет, да и уладится к лучшему.
Конечно, на дворе ходило много посторонних людей, форейторов, кучеров; к тому же стучали колеса и фыркали лошади и т. д.; но все-таки место
было удобное: заметят ли, не заметят ли, а теперь по крайней мере выгода та,
что дело происходит некоторым образом в тени и господина Голядкина не видит никто; сам же он
мог видеть решительно все.
Оно еще,
может быть, вчера
было письмо-то написано, а ко мне не дошло, и потому не дошло,
что Петрушка сюда замешался, шельмец он такой!
Ах ты, судьба ты моя ненавистная!» Тут господин Голядкин как лист задрожал при мысли,
что,
может быть, неблагопристойный близнец его, набрасывая ему шинель на голову, имел именно целью похитить письмо, о котором как-нибудь там пронюхал от врагов господина Голядкина.
Что пропал я, исчез совершенно — в этом уж нет никакого сомнения, и это все в порядке вещей, ибо и
быть не
может никаким другим образом.
Или это все,
может быть, только так показалось господину Голядкину, потому
что он сам весьма прослезился и ясно слышал, как текли его горячие слезы по его холодным щекам…