Неточные совпадения
Левин встречал
в журналах статьи, о которых шла речь, и
читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые
в последнее время чаще и чаще приходили ему на
ум.
Хотя
в ее косвенных взглядах я
читал что-то дикое и подозрительное, хотя
в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с
ума; я вообразил, что нашел Гётеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, — и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни…
Перечитывая эти записки, я убедился
в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений
ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он
читал ее своим друзьям.
Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к
уму и знаниям дочки, которая
читала Байрона по-английски и знает алгебру:
в Москве, видно, барышни пустились
в ученость и хорошо делают, право!
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася
в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но
в книгах не видал вреда;
Он, не
читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без
ума.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить
ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал,
читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести,
в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы
прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу предпочла;
Но
в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который сердцем и
умомЕй нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
Кабанов. Я
в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька
читала,
читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и
в Москве все пил, так это кучу, что нб-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и
в ум не пришло, что тут делается. Слышал?
Прочитав это письмо, я чуть с
ума не сошел. Я пустился
в город, без милосердия пришпоривая бедного моего коня. Дорогою придумывал я и то и другое для избавления бедной девушки и ничего не мог выдумать. Прискакав
в город, я отправился прямо к генералу и опрометью к нему вбежал.
Мы собрались опять. Иван Кузмич
в присутствии жены
прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о своем намерении идти на нашу крепость; приглашал казаков и солдат
в свою шайку, а командиров увещевал не супротивляться, угрожая казнию
в противном случае. Воззвание написано было
в грубых, но сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление на
умы простых людей.
Самгин верил глазам Ивана Дронова и
читал его бойкие фельетоны так же внимательно, как выслушивал на суде показания свидетелей, не заинтересованных
в процессе ничем иным, кроме желания подчеркнуть свой
ум, свою наблюдательность.
— Да, это, конечно, так! — сказал Брагин, кивнув головой, и вздохнул, продолжая: — Эту пословицу я вчера
читал в каком-то листке. — И, пожимая руку Самгина, закончил: — От вас всегда уходишь успокоенный. Светлым, спокойным
умом обладаете вы — честное слово!
Он
читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви,
читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и,
читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским.
В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего
ума.
— Долго, а — не зря! Нас было пятеро
в камере, книжки
читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона приняли, а потом оказалось, он бывший студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже не
в своем
уме. А затем оказалось, что он — замечательный знаток хозяйства.
Она ехала и во французский спектакль, но содержание пьесы получало какую-то связь с ее жизнью;
читала книгу, и
в книге непременно были строки с искрами ее
ума, кое-где мелькал огонь ее чувств, записаны были сказанные вчера слова, как будто автор подслушивал, как теперь бьется у ней сердце.
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое
читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался
в восприимчивом
уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Он сидел
в простенке, который скрывал его лицо, тогда как свет от окна прямо падал на нее, и он мог
читать, что было у ней на
уме.
И он не мог понять Ольгу, и бежал опять на другой день к ней, и уже осторожно, с боязнью
читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего
ума и знания жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало
в чертах Ольги.
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось
в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на
уме, что
в сердце, хотелось
прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него глаз. И потом уже, когда после игры подняла, заговорила с ним — все то же
в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
Но когда он
прочитал письмо Веры к приятельнице, у него невидимо и незаметно даже для него самого, подогрелась эта надежда. Она там сознавалась, что
в нем,
в Райском, было что-то: «и
ум, и много талантов, блеска, шума или жизни, что, может быть,
в другое время заняло бы ее, а не теперь…»
Он удивлялся, не сообразив
в эту минуту, что тогда еще он сам не был настолько мудр, чтобы уметь
читать лица и угадывать по ним
ум или характер.
Только что он, давеча,
прочел это письмо, как вдруг ощутил
в себе самое неожиданное явление:
в первый раз,
в эти роковые два года, он не почувствовал ни малейшей к ней ненависти и ни малейшего сотрясения, подобно тому как недавно еще «сошел с
ума» при одном только слухе о Бьоринге.
Механик, инженер не побоится упрека
в незнании политической экономии: он никогда не
прочел ни одной книги по этой части; не заговаривайте с ним и о естественных науках, ни о чем, кроме инженерной части, — он покажется так жалко ограничен… а между тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный
ум, но
ум, весь ушедший
в механику.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном
уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя
в каюте,
читать книгу. Ходил он
в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля,
в которого не верил.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь,
в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у людей. Ракитин ушел
в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить
в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце
в конце ее… А?.. что
читают?»
Все ожидали облегчения
в судьбе осужденных, — коронация была на дворе. Даже мой отец, несмотря на свою осторожность и на свой скептицизм, говорил, что смертный приговор не будет приведен
в действие, что все это делается для того, чтоб поразить
умы. Но он, как и все другие, плохо знал юного монарха. Николай уехал из Петербурга и, не въезжая
в Москву, остановился
в Петровском дворце… Жители Москвы едва верили своим глазам,
читая в «Московских ведомостях» страшную новость 14 июля.
О сыне носились странные слухи: говорили, что он был нелюдим, ни с кем не знался, вечно сидел один, занимаясь химией, проводил жизнь за микроскопом,
читал даже за обедом и ненавидел женское общество. Об нем сказано
в «Горе от
ума...
Те речи и монологи, которые мы
читаем в «Горе от
ума», конечно, при свободе слова
в «говорильне» могли им произноситься как кандидатом
в члены, но при баллотировке
в члены его выбрать уже никак не могли и, вероятно, рады были избавиться от такого «якобинца».
Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте
в него, он еще все будет надеяться, но
прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с
ума сойдет или заплачет.
— Нюрочка, ты взяла бы какую-нибудь книжку и почитала вслух больному, а то ведь можно с
ума сойти от этого дурацкого лежанья… Конечно, тебе одной ходить
в сарайную неудобно, а будешь
читать, когда там Таисья бывает.
Прочтите речь Наполеона на выставке. Отсюда так и хочется взять его за шиворот. Но что же французы? Где же
умы и люди, закаленные на пользу человечества
в переворотах общественных? — Тут что-то кроется. Явится новое, неожиданное самим двигателям.
В этой одной вере можно найти некоторое успокоение при беспрестанном недоумении. Приезжайте сюда и будем толковать, — а писать нет возможности.
Я привез Пушкину
в подарок Горе от
ума;он был очень доволен этой тогда рукописной комедией, до того ему вовсе почти незнакомой. После обеда, за чашкой кофе, он начал
читать ее вслух; но опять жаль, что не припомню теперь метких его замечаний, которые, впрочем, потом частию явились
в печати.
Таким непочатым
умом научиться
читать, писать, считать, а особенно без школы,
в охотку, это как орех разгрызть.
Ум и душа стали чем-то полны, какое-то дело легло на плечи, озабочивало меня, какое-то стремление овладело мной, хотя
в действительности я ничем не занимался, никуда не стремился, не
читал и не писал.
Насколько мне понравились твои произведения, я скажу только одно, что у меня голова мутилась, сердце леденело, когда
читала их: боже мой, сколько тут правды и истины сказано
в защиту нас, бедных женщин, обыкновенно обреченных жить, что как будто бы у нас ни
ума, ни сердца не было!»
То видится ему, что маменька призывает его и говорит:"Слушай ты меня, друг мой сердечный, Сенечка! лета мои преклонные, да и здоровье не то, что было прежде…"и
в заключение
читает ему завещание свое,
читает без пропусков (не так, как Митеньке:"там, дескать, известные формальности"), а сплошь, начиная с во имяи кончая «здравым
умом и твердою памятью», и по завещанию этому оказывается, что ему, Сенечке, предоставляется сельцо Дятлово с деревнею Околицей и село Нагорное с деревнями, а всего тысяча сорок две души…
— Пожалуй, она никогда и никого не любила, кроме себя.
В ней пропасть властолюбия, какая-то злая и гордая сила. И
в то же время она — такая добрая, женственная, бесконечно милая. Точно
в ней два человека: один — с сухим, эгоистичным
умом, другой — с нежным и страстным сердцем. Вот оно,
читайте, Ромашов. Что сверху — это лишнее. — Назанский отогнул несколько строк свер-ху. — Вот отсюда.
Читайте.
А теперь? что такое он собой представляет? — нечто вроде сторожа при земских переправах… да! Но, кроме того, и лохматые эти… того гляди, накуролесят! Откуда взялась девица Петропавловская? что на
уме у учителя Воскресенского? Вглядывайся
в их лохмы!
читай у них
в мыслях! Сейчас у «него» на
уме одно, а через минуту — другое!
Я отвернулся и действительно, только «Отче наш», глядя на образ,
в уме прочитал, а этот пьяный баринок уже опять мне командует...
— Знаете что? Вы прекрасно
читаете; у вас решительно сценическое дарование! — проговорил, наконец, Белавин, сохранявший все это время такое выражение
в лице, по которому решительно нельзя было угадать, что у него на
уме.
Тогда же и Кармазинов окончательно согласился
прочесть «Merci» (а до тех пор только томил и мямлил) и тем истребить даже самую идею еды
в умах нашей невоздержной публики.
— Ты не заговаривайся так! — остановил его вдруг Марфин. — Я знаю, ты не
читал ни одного из наших аскетов: ни Иоанна Лествичника [Иоанн Лествичник (
ум.
в 649 или 650 г.) — греческий религиозный писатель, автор «Лествицы».], ни Нила Сорского [Нил Сорский (ок. 1433—1508) — русский публицист и церковно-политический деятель, глава «Заволжских старцев».]…
— Для чего провидение допускает такие зрелища — это, брат, не нашего
ума дело; а вот что Овсянников подвергся каре закона — это верно. Это я
в газетах
читал и потому могу говорить свободно!
— Я, батя, книжку одну
читал, так там именно сказано: услугами
ума, ежели оный верою направляется, отнюдь не следует пренебрегать, ибо человек без
ума в скором времени делается игралищем страстей. А я даже так думаю, что и первое грехопадение человеческое оттого произошло, что дьявол,
в образе змия, рассуждение человеческое затмил.
— Ты вот рассуждаешь, а рассуждать тебе — рано,
в твои-то годы не
умом живут, а глазами! Стало быть, гляди, помни да помалкивай. Разум — для дела, а для души — вера! Что книги
читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются и до безумства и до безбожия…
— Это все глупости, Олеся! — возразил я горячо. — Ты через полгода сама себя не узнаешь. Ты не подозреваешь даже, сколько
в тебе врожденного
ума и наблюдательности. Мы с тобой вместе
прочитаем много хороших книжек, познакомимся с добрыми, умными людьми, мы с тобой весь широкий свет увидим, Олеся… Мы до старости, до самой смерти будем идти рука об руку, вот как теперь идем, и не стыдиться, а гордиться тобой я буду и благодарить тебя!..
Как только Алексей Абрамович начинал шпынять над Любонькой или поучать
уму и нравственности какого-нибудь шестидесятилетнего Спирьку или седого как лунь Матюшку, страдающий взгляд Любоньки, долго прикованный к полу, невольно обращался на Дмитрия Яковлевича, у которого дрожали губы и выходили пятна на лице; он точно так же, чтоб облегчить тяжело-неприятное чувство, искал украдкой
прочитать на лице Любоньки, что делается
в душе ее.
Бывают такие книжки, что грешно и
в руки взять… да таких Ванюша твой не
читает; учился он доброму — худое на
ум не пойдет!..
— Ты не
читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного
ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего веры… Книга не вредна человеку только
в старости.
Я воображал себе это, и тут же мне приходили на память люди, все знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные, припомнились замученные собаки, сходившие с
ума, живые воробьи, ощипанные мальчишками догола и брошенные
в воду, — и длинный, длинный ряд глухих медлительных страданий, которые я наблюдал
в этом городе непрерывно с самого детства; и мне было непонятно, чем живут эти шестьдесят тысяч жителей, для чего они
читают Евангелие, для чего молятся, для чего
читают книги и журналы.