Неточные совпадения
Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами.
Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а
царь и восторг народа — сон.
К ногам злодея молча пасть,
Как бессловесное созданье,
Царем быть отдану во власть
Врагу
царя на поруганье,
Утратить жизнь — и с нею
честь,
Друзей с собой на плаху весть,
Над гробом слышать их проклятья,
Ложась безвинным под топор,
Врага веселый встретить взор
И смерти кинуться в объятья,
Не завещая никому
Вражды к злодею своему!..
Не мне,
Великий
царь, а Солнцу подобает
Такая
честь.
Но, ставя бога грозно и высоко над людьми, он, как и бабушка, тоже вовлекал его во все свои дела, — и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же как будто совсем не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и близкие людям: ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми свойствами их. Дедовы же святые были
почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими
царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу.
На православном Востоке, в Византии, христианский мир подвергся другому соблазну, соблазну цезарепапизма: там
царя признали заместителем Христа и человека этого
почти обоготворили.
Все-таки мы воздадим
честь севастопольским героям; они только своей нечеловеческой храбростью спасли наше отечество: там, начиная с матроса Кошки до Корнилова [Корнилов Владимир Алексеевич (1806—1854) — вице-адмирал русского Черноморского флота, один из организаторов Севастопольской обороны; 5 октября 1854 года был смертельно ранен при отражении штурма Малахова кургана.], все были Леониды при Фермопилах [Леониды при Фермопилах — Леонид — спартанский
царь; в 480 году до н. э. защищал узкий проход Фермопилы с тремястами спартанцев, прикрывая от натиска персов отход греческих войск, пока все триста человек не пали смертью храбрых.], — ура великим севастопольцам!
В этих коренных русских местах, где некогда попирали ногами землю русские угодники и благочестивые русские
цари и царицы, — в настоящую минуту
почти всевластно господствует немец.
Царь пройдет мимо него в трех-четырех шагах, ясно видимый,
почти осязаемый.
Еще в детстве его, в той специальной военной школе для более знатных и богатых воспитанников, в которой он имел
честь начать и кончить свое образование, укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда от стыда, что русского боярина времен Московского царства
царь мог наказывать телесно, и краснел от сравнений.
Ходят еще в народе предания о славе, роскоши и жестокости грозного
царя, поются еще кое-где песни про осуждение на смерть царевича, про нашествия татар на Москву и про покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем, которого изображения, вероятно, несходные, можно видеть доселе
почти во всех избах сибирских; но в этих преданиях, песнях и рассказах — правда мешается с вымыслом, и они дают действительным событиям колеблющиеся очертания, показывая их как будто сквозь туман и дозволяя воображению восстановлять по произволу эти неясные образы.
Боярин, осмотревшись, увидел, что, кроме его, нет ни одного земского, и понял, что
царь оказывает ему особенную
честь.
— Сын мой, — продолжал игумен, — я тебе не верю; ты клевещешь на себя. Не верю, чтобы сердце твое отвратилось от
царя. Этого быть не может. Подумай сам:
царь нам более чем отец, а пятая заповедь велит
чтить отца. Скажи мне, сын мой, ведь ты следуешь заповеди?
— Не смей! — проговорил
царь почти шепотом и задыхаясь от волнения, — дай его милости до конца договорить!
Царь подумал, что Серебряный считает разбойников недостойными такой
чести.
— Как не быть удаче, как не быть, батюшка, — продолжал мельник, низко кланяясь, — только не сымай с себя тирлича-то; а когда будешь с
царем говорить, гляди ему прямо и весело в очи; смело гляди ему в очи, батюшка, не показывай страху-то; говори ему шутки и прибаутки, как прежде говаривал, так будь я анафема, коли опять в
честь не войдешь!
С неделю после поражения татар
царь принимал в своей опочивальне Басманова, только что прибывшего из Рязани.
Царь знал уже о подробностях битвы, но Басманов думал, что объявит о ней первый. Он надеялся приписать себе одному всю
честь победы и рассчитывал на действие своего рассказа, чтобы войти у
царя в прежнюю милость.
— Боярин, — ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «Боярин Дружина!
царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей
чести по-прежнему ж!»
— Ты не любишь
царя? Ты не
чтишь отца? Кто же ты таков?
Им ответ держал премудрый
царь, премудрый
царь Давид Евсиевич: «Я вам, братцы, про то скажу, про эту книгу Голубиную: эта книга не малая; сорока сажен долина ее, поперечина двадцати сажен; приподнять книгу, не поднять будет; на руцех держать, не сдержать будет; по строкам глядеть, все не выглядеть; по листам ходить, все не выходить, а читать книгу — ее некому, а писал книгу Богослов Иван, а читал книгу Исай-пророк, читал ее по три годы, прочел в книге только три листа; уж мне
честь книгу — не прочесть, божию!
— Бога
чтить, это — первое, а потом — старших, которые от самих
царей отличие получили, помещиков, например.
Людмила и Саша спустились в овраг. Там было прохладно, свежо,
почти сыро, — изнеженная осенняя усталость
царила между его отененными склонами.
«Рассказывал сегодня Марк, как чужеземцы писали о русском народе в древности: один греческий
царь сказал: «Народы славянские столь дорожат своей
честью и свободой, что их никаким способом нельзя уговорить повиноваться».
— Пехтерь! — повторил Фома Фомич, однако ж смягчился. — Жалованье жалованью розь, посконная ты голова! Другой и в генеральском чине, да ничего не получает, — значит, не за что: пользы
царю не приносит. А я вот двадцать тысяч получал, когда у министра служил, да и тех не брал, потому я из
чести служил, свой был достаток. Я жалованье свое на государственное просвещение да на погорелых жителей Казани пожертвовал.
— Не все так думают о святейшем Гермогене, боярин; я первый
чту его высокую душу и христианские добродетели. Если б мы все так любили наше отечество, как сей благочестивый муж, то не пришлось бы нам искать себе
царя среди иноплеменных… Но что прошло, того не воротишь.
Царь наградил его заслуги
честьюИ золотом. Басманов в царской Думе
Теперь сидит.
Мать
почитай, но властвуй сам собою —
Ты муж и
царь; люби свою сестру,
Ты ей один хранитель остаешься.
Наполеон не может иметь друзей: ему нужны одни рабы; а благодаря бога наш
царь не захочет быть ничьим рабом; он чувствует собственное свое достоинство и не посрамит
чести великой нации, которая при первом его слове двинется вся навстречу врагам.
В этом
почти соглашается сам г. Устрялов, когда возражает против Перри, сказавшего, что «Лефорт находился при Петре с 12-летнего возраста
царя, беседовал с ним о странах Западной Европы, о тамошнем устройстве войск морских и сухопутных, о торговле, которую западные народы производят во всем свете посредством мореплавания и обогащаются ею».
Отменение внутренних таможен, официальное поощрение разных отраслей промышленности, учреждение
почт, старание образовать регулярные войска, попытка завести флот — все это остается памятником постоянных усилий
царя привести в лучший вид течение дел в его государстве.
Вначале действительно Петр хотел строго хранить свое incognito и, чтобы в Европе не узнали его, употребил даже меру, позволительную разве только при тогдашнем состоянии понятий о правах частных лиц: он повелел распечатывать все письма, отправляемые из Москвы за границу через установленную
почту, и задерживать те, в которых было хоть слово о путешествии
царя!
— Слава богу, — сказала Татьяна Афанасьевна, перекрестясь. — Девушка на выданьи, а каков сват, таков и жених, — дай бог любовь да совет, а
чести много. За кого же
царь ее сватает?
Положив бумагу в карман сюртука, застегнувшись на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться на Алексея, Мирона, доктора, на всех людей, которые, подзуживаемы евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно, идут против
царя; Артамонов старший слушал его жалобы
почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить о Вере Поповой, он строго сказал...
Поглядел
царь,
почитал записи, смутился душой и велел дать мужикам волю, а Япушкину поставить в Москве медный памятник, самого же его — не трогать, а сослать живого в Суздаль и поить вином, сколько хочет, на казённый счёт.
Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озири-су египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве матери своей и зачавшим там бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимскому, и Арденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийскому, и мрачной Кибелле, и Бэл-Меродоху, покровителю Вавилона — богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору — богу вечного огня, и таинственной Омороге — праматери богов, которую Бэл рассек на две части, создав из них небо и землю, а из головы — людей; и поклонялся
царь еще богине Атанаис, в
честь которой девушки Финикии, Лидии, Армении и Персии отдавали прохожим свое тело, как священную жертву, на пороге храмов.
Только с рассветом окончился во дворце роскошный пир, который давал
царь израильский в
честь послов
царя Ассирийского, славного Тиглат-Пилеазара.
— Вот лежит твой отец, собаки могут растерзать его труп… Что нам делать?
Почтить ли память
царя и осквернить субботу или соблюсти субботу, но оставить труп твоего отца на съедение собакам?
Виктор рассказал нам со всеми подробностями, как он в одном приятном доме встретил этого офицера-гвардейца, очень милого малого и хорошей фамилии, только без
царя в голове; как они познакомились, как он, офицер то есть, вздумал для шутки предложить ему, Виктору, играть в дурачки старыми картами,
почти что на орехи и с тем условием, чтоб офицеру играть на счастие Вильгельмины, а Виктору на свое собственное счастие; как потом пошло дело на пари.
— Откровенно вам доложу: я уж маленько от медицины-то поотстал, потому что и выпущен-то я из академии
почесть что при
царе Горохе. Однако, травки некоторые еще знаю…
Так вот даже и купчики знали; с полною охотою предлагали свои услуги и,
почитая меня богатым, рекомендовали свои товары: тот бархат, атлас, парчи, штофы, материи; другой — ситцы, полотна; оттуда кричат: вот сапоги, шляпы! и то и се и все прочее, так что, если бы я был богат, как
царь Фараон, так тогда бы только мог искупить все предлагаемое мне этим пространным купечеством.
Это доказывается тем, что в Новгороде, Москве и, следовательно, во всех торговых городах, равно как у князей,
царей, бояр и всех поземельных собственников, у купцов и всех
почти свободных сословий — были несметные богатства.
В обычаях дома было, что там никогда и никому никакая вина не прощалась. Это было правило, которое никогда не изменялось, не только для человека, но даже и для зверя или какого-нибудь мелкого животного. Дядя не хотел знать милосердия и не любил его, ибо
почитал его за слабость. Неуклонная строгость казалась ему выше всякого снисхождения. Оттого в доме и во всех обширных деревнях, принадлежащих этому богатому помещику, всегда
царила безотрадная унылость, которую с людьми разделяли и звери.
Великий
царь,
Не
почести нам знанья придадут.
По долгу мы служить тебе готовы;
Награда нам не деньги, а успех.
Но случая подобного ни разу
Никто из нас не встретил.
Чтоб славилось от моря и до моря
И до конец вселенныя его
Пресветлое,
царя Бориса, имя,
На
честь ему, а русским славным царствам
На прибавленье; чтобы государи
Послушливо ему служили все
И все бы трепетали посеченья
Его меча; на нас же, на рабех
Величества его, чтоб без урыву
Щедрот лилися реки неоскудно
От милосердия его пучины
И разума!» Ух, утомился.
Царя Бориса
чтит весь мир.
— Обяжите меня, сделайте милость, посидите; я вас, кажется, ничем не обидел, а что если… извините меня, выкушайте по крайней мере шампанского, что же такое; я имел
честь познакомиться с вами у Марьи Виссарионовны, которую люблю и уважаю. Вот Сергей Николаич знает, как я ее уважаю, а что если… так виноват. Кто богу не грешен,
царю не виноват.
На улице с народом.
Узнали все и обступили с криком.
Кто за руки берет, кто обнимает,
Ступить ему ни шагу не дают,
По старостам скорей гонцов послали,
Хотят его
честь честью, с хлебом-солью,
У нашего крыльца встречать. Аксеныч
На старости торопится сюда ж.
Ты, матушка, всей радости не знаешь:
Наш новый
царь — пошли ему здоровья,
И счастия, и радости Господь —
Пожаловал отца дворянством думным.
«Ты гой еси, царь-государь водяной!
Премного тебе я обязан,
Но
почести я недостоин морской,
Уж очень к земле я привязан...
Отделали русские Фоку как раз;
Цари Константин и Василий
По целой империи пишут приказ:
«Владимир-де нас от погибели спас —
Его чтоб все люди
честили...
Он забыл власть богов, он собрал своих полководцев, солдат и военные колесницы, он идет против правителей и
царей, которых ты поставил по всей стране, чтобы они платили дань и
чтили твое величество.