Неточные совпадения
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень — дурак, дерево — дурак, и бог — дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против
ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя
человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
Женщин этих сближало еще и то отвращение, которое обе они испытывали к половой любви. Одна ненавидела эту любовь потому, что изведала весь
ужас ее; другая потому, что, не испытав ее, смотрела на нее как на что-то непонятное и вместе с тем отвратительное и оскорбительное для
человеческого достоинства.
Таким путем угашается вселенское нравственное сознание виновности всех и вся, всех народов и всего
человеческого мира в
ужасе войны.
Ужас человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи зла, правду — при помощи лжи, красоту — при помощи уродства, свободу — при помощи насилия.
А до войны, в мирной жизни убивались души
человеческие, угашался дух
человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать
ужас этого убийства.
Я сейчас здесь сидел и знаешь что говорил себе: не веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все
ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
Послушайте, вы целитель, вы знаток души
человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то, чтобы вы мне совершенно верили, но уверяю вас самым великим словом, что я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до
ужаса и испуга…
Человечество жаждало Спасителя, явления в мире самого Бога, так как натуральные
человеческие пути были изжиты и привели к
ужасу и мраку.
Ужас этот лежал не в природе Божества, а в тварной природе людей, в угнетенности
человеческого сознания первородным, неискупленным грехом.
И живет
человеческий род, весь отравленный этим трупным ядом своих предшественников, всех предыдущих поколений, всех
человеческих лиц, так же жаждавших полноты жизни и совершенства; живет человек безумной мечтой победить смерть рождением, а не вечной жизнью, победить
ужас прошлого и настоящего счастьем будущего, для которого не сохранится ни один живой элемент прошлого.
Следствием такого убеждения является в нас уважение к
человеческой натуре и личности вообще, смех и презрение в отношении к тем уродливым личностям, которые действуют в комедии и в официальном смысле внушают
ужас и омерзение, и наконец — глубокая, непримиримая ненависть к тем влияниям, которые так задерживают и искажают нормальное развитие личности.
При помощи этого минутного освещения мы видим, что тут страдают наши братья, что в этих одичавших, бессловесных, грязных существах можно разобрать черты лица
человеческого — и наше сердце стесняется болью и
ужасом.
И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой собственный
ужас, свою рабскую, виноватую тоску, —
ужас и тоску маленьких, злых и грязных животных, темный разум которых вдруг осветился ярким
человеческим сознанием.
Опять задребезжал робкий, молящий голос. Такой жалкий, что в нем, казалось, не было ничего
человеческого. «Господи, что же это? — подумал Ромашов, который точно приклеился около трюмо, глядя прямо в свое побледневшее лицо и не видя его, чувствуя, как у него покатилось и болезненно затрепыхалось сердце. — Господи, какой
ужас!..»
Но автор думает не так. Он видит в этом трагизм жизни
человеческой и, показав весь
ужас положения, заключает тем, что в этом
ужасе и должна происходить жизнь
человеческая.
Чиркнув наскоро спичкой о стену, Татьяна Власьевна остановилась в дверях этой каморки и с
ужасом отступила назад: колеблющийся синеватый огонек разгоравшейся серянки выхватил из темноты страшную картину боровшихся двух
человеческих фигур…
Не слабонервный страх, а какой-то
ужас духовный охватывает ее при мысли о вражде
человеческой, о силе и разрушении.
В Крыму и на Кавказе опять-таки хороша только природа, а населяющие их восточные человеки, с их длинными носами и бессмысленными черными глазами, —
ужас что такое!.. в отчаяние приводящие существа… так что я дошел до твердого убеждения, что человек, который хоть сколько-нибудь дорожит мыслью
человеческой, может у нас жить только в Москве и в Петербурге.
Всякие
человеческие отношения между нами должны быть покончены навсегда!» Домна Осиповна затрепетала от
ужаса и сейчас же поехала к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в Петербург, или за границу — неизвестно!
На суде близость товарищей привела Каширина в себя, и он снова, на мгновение, увидел людей: сидят и судят его и что-то говорят на
человеческом языке, слушают и как будто понимают. Но уже на свидании с матерью он, с
ужасом человека, который начинает сходить с ума и понимает это, почувствовал ярко, что эта старая женщина в черном платочке — просто искусно сделанная механическая кукла, вроде тех, которые говорят: «папа», «мама», но только лучше сделанная. Старался говорить с нею, а сам, вздрагивая, думал...
Например, не могу я передать
человеческим языком того
ужаса, который я все время тогда испытывал.
А он лежал за перегородкой, молчаливый, съежившийся от постоянного озноба, и думал о несправедливости и
ужасе человеческой жизни.
Точно в
ужасе перед силой человека, заставившей говорить
человеческим языком его бездушное тело, частою дрожью дрожал снизу доверху гигантский колокол, и покорно плакал о чуждой ему
человеческой доле, и к небу возносил свои мощные мольбы и угрозы.
Кузьма поглядел на образ, на небо, на деревья, как бы ища бога, и выражение
ужаса перекосило его лицо. Под влиянием лесной тишины, суровых красок образа и бесстрастия Ефрема, в которых было мало обыденного и
человеческого, он почувствовал себя одиноким, беспомощным, брошенным на произвол страшного, гневного бога. Он забежал вперед Ефрема и стал глядеть ему в глаза, как бы желая убедиться, что он не один.
Дух есть желудок… Так вот оно что! Вот к чему сводятся все великие томления и искания духа, таинственные бездны жизни и ее потрясающие
ужасы! Да ведь это, пожалуй, совсем то же самое, что у Мечникова: человеку нужно вырезать толстую и слепую кишку, кормить его простоквашею с болгарскими бациллами, — и он станет «оптимистом». Какая пошлость! Декадент презрительно кривит губы и ополчается на защиту великих запросов и переживаний
человеческого духа.
И Дионис приходил со своим утешением и разрешением. Он развертывал перед зрителем чудовищные
ужасы эдиповой судьбы, показывал, как беспощадно жесток Рок, как все тленно и непрочно в
человеческой жизни.
Дионис касается души
человеческой, замершей в чудовищном
ужасе перед раскрывшеюся бездною.
«Не веруй я в жизнь, — говорит Иван, — разуверься я в порядке вещей, убедись даже, что все, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все
ужасы человеческого разочарования, — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
И с
ужасом, с отчаянием убедится человек, что свобода, которой он так страстно желает, не для него, что «не в силах слабая
человеческая душа вместить столь страшного дара».
Божественная сущность жизни вовсе не скрывала от
человеческого взора ее аморального, сурового и отнюдь не идиллического отношения к человеку: жизнь была полна
ужасов, страданий и самой обидной зависимости.
Но силою и величием
человеческого духа оно преодолено; есть страдания, есть смерть, но нет
ужаса, а вместо него — поднимающая душу радость борьбы, освящение и утверждение жизни даже в страданиях и смерти, бодряще-крепкое ощущение, что «на свете нет ничего страшного».
За это-то преступление «высший нравственный закон» карает Анну — смертью! В нынешнее время мы ко всему привыкли. Но если бы
человеческий суд за такое преступление приговорил женщину к смертной казни, то и наши отупевшие души содрогнулись бы от
ужаса и негодования.
Александра Ивановна выскользнула из-за занавесы и, тщательно притворив дверь в комнату больной, открыла настежь окно и в немом
ужасе прислушивалась к неописуемому реву и треску, который несся по лесу. Ей смутно представлялись слышанные полуслова и полунамеки; она не могла дать себе отчета, долго ли пробыла здесь, как вдруг увидала бегущую изо всех сил по дому
человеческую фигуру с криком: «Убился, упал с моста… наповал убит!»
Ужас царства денег двойной: власть денег не только обида бедному и неимущему, но и погружение
человеческого существования в фикции, в призрачность.
Но
ужас и трагизм любви притупляется рационализацией жизни, внедрением
человеческого существования в социальную обыденность, то есть победой объектности над субъектностью.
И когда
человеческая душа готова искать избавления от
ужаса ада в смерти, она думает о смерти, которая кончится и будет концом всего, а не о смерти бесконечной.
Но настоящий
ужас предчувствий ада в
человеческой душе в этих запугиваниях отсутствует.
И когда этот
ужас овладел
человеческой душой, человек готов искать спасения от ада в смерти, в вечной смерти.
Освобождение от этого страха, умерщвление в
человеческой душе всякого трансцендентного
ужаса породило царство буржуазной пошлости.
Этот подлинный
ужас не в угрозах трансцендентного Божьего суда и воздаяния, а в имманентном изживании
человеческой судьбы, из которой исключено всякое действие Божье.
Нельзя пассивно, в тоске,
ужасе и страхе ждать наступления конца и смерти
человеческой личности и мира.
— Милый друг мой, — часто говорил мне ее брат, вздыхая и красивым писательским жестом откидывая назад волосы, — никогда не судите по наружности! Поглядите вы на эту книгу: она давно уже прочтена, закорузла, растрепана, валяется в пыли, как ненужная вещь, но раскройте ее, иона заставит вас побледнеть и заплакать. Моя сестра похожа на эту книгу. Приподнимите переплет, загляните в душу, и вас охватит
ужас. В какие-нибудь три месяца Вера перенесла, сколько хватило бы на всю
человеческую жизнь!
В русском крестьянстве не исчезли еще воспоминания об
ужасах крепостного права, об унижении
человеческого достоинства крестьян.
Позавидовал враг рода
человеческого. Подосадовал треклятый, глядя на новые порядки в Заборье. И вложил в стихшую душу князя Алексея Юрьича помысл греховный, распалил старого сластолюбца бесовскою страстью… Стал князь сноху на нечистую любовь склонять. В
ужас княгиня пришла, услыхавши от свекра гнусные речи… Хотела образумить, да где уж тут!.. Вывел окаянный князя на стару дорогу…
Тут проблема судьбы
человеческой индивидуальности поставлена с такой потрясающей силой, что кровь стынет от
ужаса.].
Окружающая „чародея“ обстановка довершила
ужас: черепа и
человеческие кости, банки с частями
человеческого тела и толстые в кожаных переплетах книги являлись для массы его современников еще большим пугалом, нежели приготовляемое этим „слугой сатаны“ „чертово зелье“.
К довершению
ужаса окружавших место пожара, верхний накат избы рухнул, и около обнажившегося остова печи показался прислоненный обуглившийся
человеческий скелет. Стоявшие в переднем ряду зрители отшатнулись; произошел страшный переполох, там и сям слышался женский визг и детский плач. Пожар между тем продолжался. Толпа успокоилась, тем более, что скелет рухнул и скрылся за горящими бревнами.
— Настала кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я умираю страдальцем о Господе, — произнес он, пробился сквозь солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный камень отразился в сердцах изумленных зрителей.
Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного. Череп был разбит; нельзя было узнать на нем образа
человеческого.
Ведь мы не видим всего
ужаса, несвойственности
человеческой природе той жизни, которую мы ведем, только потому, что все те
ужасы, в среде которых мы спокойно живем, наступали так постепенно, что мы не замечали их.
— Не хочешь? — спрашивает он все так же тихо и смиренно и внезапно кричит бешеным криком, выкатывая глаза, давая лицу ту страшную откровенность выражения, какая свойственна умирающим и глубоко спящим. Кричит, заглушая криком грозную тишину и последний
ужас умирающей
человеческой души...