Неточные совпадения
Но Калитин и Мокеев
ушли со двора. Самгин пошел в дом, ощущая противный запах и тянущий приступ тошноты. Расстояние от сарая до столовой невероятно увеличилось; раньше чем он прошел этот путь, он успел вспомнить Митрофанова в трактире, в день похода рабочих в Кремль, к памятнику
царя; крестясь мелкими крестиками, человек «здравого смысла» горячо шептал: «Я — готов, всей душой! Честное слово: обманывал из любви и преданности».
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть
царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не
уйдешь.
Сраженья
Дождемся. Время не
ушлоС Петром опять войти в сношенья:
Еще поправить можно зло.
Разбитый нами, нет сомненья,
Царь не отвергнет примиренья.
Молодые берендеи водят круги; один круг ближе к зрителям, другой поодаль. Девушки и парни в венках. Старики и старухи кучками сидят под кустами и угощаются брагой и пряниками. В первом кругу ходят: Купава, Радушка, Малуша, Брусило, Курилка, в середине круга: Лель и Снегурочка. Мизгирь, не принимая участия в играх, то показывается между народом, то
уходит в лес. Бобыль пляшет под волынку. Бобылиха, Мураш и несколько их соседей сидят под кустом и пьют пиво.
Царь со свитой смотрит издали на играющих.
Некоторые берендеи, и в том числе Лель,
уходят за
царем.
Другой раз я насыпал в ящик его стола нюхательного табаку; он так расчихался, что
ушел из класса, прислав вместо себя зятя своего, офицера, который заставил весь класс петь «Боже
царя храни» и «Ах ты, воля, моя воля». Тех, кто пел неверно, он щелкал линейкой по головам, как-то особенно звучно и смешно, но не больно.
Явился сам митрополит
С хоругвями, с крестом:
«Покайтесь, братия! — гласит, —
Падите пред
царем!»
Солдаты слушали, крестясь,
Но дружен был ответ:
«
Уйди, старик! молись за нас!
Тебе здесь дела нет...
— Нет, племя-то, которое было почестней, — начал он сердитым тоном, — из-под ваших собирателей земли русской
ушло все на Украину, а другие, под видом раскола, спрятались на Север из-под благочестивых
царей ваших.
— Хорошо! Берите его, я
ухожу, — ну-ка? Знаете ли вы, сволочь проклятая, что он политический преступник, против
царя идет, бунты заводит, знаете? А вы его защищать, а? Вы бунтовщики? Ага-а!..
— Не убежал, Федор Алексеич, а увели меня насильно. Давши слово
царю, я сам бы не
ушел, и теперь опять отдаюсь на его волю.
— Добрые молодцы, — сказал Серебряный, — я дал
царю слово, что не буду
уходить от суда его. Вы знаете, что я из тюрьмы не по своей воле
ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести
царю мою голову. Хотите ль идти со мною?
Серебряный был опальник государев, осужденный на смерть. Он
ушел из тюрьмы, и всякое сношение с ним могло стоить головы Борису Федоровичу. Но отказать князю в гостеприимстве или выдать его
царю было бы делом недостойным, на которое Годунов не мог решиться, не потеряв народного доверия, коим он более всего дорожил. В то же время он вспомнил, что
царь находится теперь в милостивом расположении духа, и в один миг сообразил, как действовать в этом случае.
Басманов
ушел, довольный, что успел заронить во мнительном сердце
царя подозрение на одного из своих соперников, но сильно озабоченный холодностью государя.
— Царевич, — сказал он, видя, что станичники уже принялись грабить мертвых и ловить разбежавшихся коней, — битва кончена, все твои злодеи полегли, один Малюта
ушел, да я чаю, и ему несдобровать, когда
царь велит сыскать его!
— Нет, не выкупа! — отвечал рыжий песенник. — Князя, вишь,
царь обидел, хотел казнить его; так князь-то от
царя и
ушел к нам; говорит: я вас, ребятушки, сам на Слободу поведу; мне, говорит, ведомо, где казна лежит. Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!
А ты ни то, ни другое; от
царя не
уходишь, а с
царем не мыслишь; этак нельзя, князь; надо одно из двух.
— Взбудоражил, наконец, я моих хохлов, потребовали майора. А я еще с утра у соседа жулик [Нож. (Примеч. автора.)] спросил, взял да и спрятал, значит, на случай. Рассвирепел майор. Едет. Ну, говорю, не трусить, хохлы! А у них уж душа в пятки
ушла; так и трясутся. Вбежал майор; пьяный. «Кто здесь! Как здесь! Я
царь, я и бог!»
Так и осталось в письме, но Петрухе не суждено было получить ни это известие о том, что жена его
ушла из дома, ни рубля, ни последних слов матери. Письмо это и деньги вернулись назад с известием, что Петруха убит на войне, «защищая
царя, отечество и веру православную». Так написал военный писарь.
— Ну, ну, это вздор! Богу да
царю кланяйтесь, а не мне… Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку… ну и там все… Знаешь, — сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что
ушли мужики, и как-то сияя от радости, — любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, — а? как ты думаешь? Для твоего приезда… Подарить или нет?
— О нет,
царь мой, возлюбленный мой, я не жалею. Если бы ты сейчас же встал и
ушел от меня и если бы я осуждена была никогда потом не видеть тебя, я до конца моей жизни буду произносить с благодарностью твое имя, Соломон!
Красавина. Что бы тебе новое-то сказать? Да вот, говорят, что
царь Фараон стал по ночам из моря выходить, и с войском; покажется и опять
уйдет. Говорят, это перед последним концом.
— Слугу
царя и отечества в полицию? — ревел солдат и уже лез на хозяина с кулаками. Тот
уходил, отплевываясь и взволнованно сопя. Это всё, что он мог сделать, — было лето, время, когда в приволжском городе трудно найти хорошего пекаря.
Он поторопился выпить свой чай и
ушёл, заявив, что ему нужно разобрать привезённые книги. Но в комнате у него, несмотря на открытые двери, стоял запах керосина. Он поморщился и, взяв книгу,
ушёл в парк. Там, в тесно сплочённой семье старых деревьев, утомлённых бурями и грозами,
царила меланхолическая тишина, обессиливающая ум, и он шёл, не открывая книги, вдоль по главной аллее, ни о чём не думая, ничего не желая.
Мужик. Дай боже вам счастья обоим, отцы мои, дай бог вам долгую жизнь, дай бог вам всё, что душе ни пожелается… Прощай, родимой! благослови тебя
царь небесный! (
Уходит.)
Никита(немного уже и испуганный).Ах ты,
царь небесный, что это за барин такой! (Обращаясь к Настасье Кириловне и Ваничке.)Поглядите за ним маненичко, а я побегу. (Поспешно
уходит.)Настасья Кириловна и Ваничка приближаются к Дурнопечину.
(Все
ушли. Остался Троеруков, осаниваясь, поглаживая бороду, смотрит на портрет
царя и в зеркало на себя. Налил коньяку, встал, пьёт, крякнул.)
Венгерович 2. Сейчас
уйду. Вы предаетесь уединению? (Оглядывается.) Чувствуете себя
царем природы? B этакую прелестную ночь…
В эту пору сомнений и разочарований я с особенною охотою стал
уходить в научные занятия. Здесь, в чистой науке, можно было работать не ощупью, можно было точно контролировать и проверять каждый свой шаг; здесь полновластно
царили те строгие естественнонаучные методы, над которыми так зло насмехалась врачебная практика. И мне казалось, — лучше положить хоть один самый маленький кирпич в здание великой медицинской науки будущего, чем толочь воду в ступе, делая то, чего не понимаешь.
У
царя было два сына.
Царь любил старшего и отдал ему все царство. Мать жалела меньшего сына и спорила с
царем.
Царь на нее за то сердился, и каждый день была у них из-за этого ссора. Меньший царевич и подумал: «Лучше мне
уйти куда-нибудь», — простился с отцом и матерью, оделся в простое платье и пошел странствовать.
В то время был один человек — Оройтес. Этот Оройтес был сердит на Поликрата и хотел погубить его. Вот Оройтес придумал какую хитрость. Написал он Поликрату, что будто персидский
царь Камбиз обидел его и хотел убить и что он будто
ушел от него. Оройтес так писал Поликрату: «У меня много богатств, но я не знаю, где мне жить. Прими ты меня к себе с моими богатствами, и тогда мы с тобой сделаемся самые сильные
цари. А если ты не веришь, что у меня много богатств, так пришли кого-нибудь посмотреть».
«Черный
царь» из поэмы Фрейлиграта,
уходя в палатку со своим барабаном, в который он бил, находясь в позорном плену, не был так жалок и несчастлив, как Висленев — этот вождь разбежавшегося воинства, состоящий ныне на хлебах из милости.
Милица медлила, оставаясь в толпе. Ей как-то не хотелось
уходить отсюда, где все еще переживалась недавняя картина общения
Царя с его народом. Это общение глубоко потрясло девушку. Она сама не заметила, как непроизвольные тихие слезы катились y неё из глаз и, надрывая свой нежный девичий голос, она кричала вместе с толпой «ура», вся захваченная небывалым энтузиазмом.
На полпути Теркин вспомнил, что на вокзале купил путеводитель. Он взял брошюрку, старался
уйти в это чтение, почувствовать в себе русского человека, переносящегося душой к старине, когда в вагонах не езжали, и не то что «смерды», —
цари шли пешком или ехали торжественно и чинно на поклонение мощам преподобного, избавителя Москвы в годины народных бедствий. Еще раз попенял он себе, что не отправился пешком…
Мне передается напряжение
царя Бориса и других артистов, и, забыв все, я перевоплощаюсь,
ухожу в далекое прошлое России… Чувствую по глазам Ольги, что и с ней то же.
— А уж если теперь отступать придется, — никто из этих верховых бегунов от нас не
уйдет. В красных лампасах которые. Как бой, так за пять верст от позиции. А отступать: все впереди мчатся, верхами да в колясках… Им что! Сами миллионы наживают, а
царю телеграммы шлют, что солдат войны просит.
Отцу он оставил «грамотку», в которой объяснял, что не может продолжать жить среди потоков крови неповинных, проливаемой рукой его отца, что «сын палача» — он не раз случайно подслушал такое прозвище — должен скрыться от людей, от мира. Он умолял далее отца смирить свою злобу, не подстрекать
царя к новым убийствам, удовольствоваться нажитым уже добром и
уйти от двора молиться.
Задумал он сейчас же отправиться на побывку в Новгород, да
царь сам кликнул его да и
услал в Литву с письмом к князю Курбскому.
А тут еще думы об ответе
царю, ответе, от которого зависела буквально его жизнь, то и дело путались с мыслями об оставленной им любимой девушке, как-то за ней
уходит старуха старая, даст ли ей покой она, чтобы могла подкрепиться сном живительным да расправить на постеле мягкой свои усталые косточки?
— Уедем, Мира, отсюда! Уедем сейчас обратно к отцу! Умчимся в родное наше королевство! Что тебе чужой народ, Мира! Не хочет он подчиняться поставленным тобою сановникам, так
уйди от него. У нашего царя-батюшки достаточно богатства, достаточно дворцов, и там ты так же весело жить будешь, как и здесь.
Можете свободно
уйти, и
царь не обидится».
Когда последним он
уходил из церкви, уже темнота
царила, и тихо сияли звезды, и молчаливый воздух весенней ночи ласкался нежно.