Неточные совпадения
— Все-таки согласись, что изобразить Иуду единственно подлинным среди двенадцати революционеров, искренно влюбленным в
Христа, — это шуточка острая! И, пожалуй, есть в ней что-то от правды: предатель-то действительно становится героем.
Ходит слушок, что у эсеров действует крупный провокатор.
— А ужасный разбойник поволжский, Никита, узнав, откуда у Васьки неразменный рубль, выкрал монету, влез воровским манером на небо и говорит
Христу: «Ты,
Христос, неправильно сделал, я за рубль на великие грехи каждую неделю
хожу, а ты его лентяю подарил, гуляке, — нехорошо это!»
— Ах, оставьте! — воскликнула Сомова. —
Прошли те времена, когда революции делались
Христа ради. Да и еще вопрос: были ли такие революции!
Краюха падает в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь, идет к следующей избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает в суму. И сколько бы ни
прошло старцев, богомольцев, убогих, калек, перед каждым отодвигается крошечное окно, каждый услышит: «Прими,
Христа ради», загорелая рука не устает высовываться, краюха хлеба неизбежно падает в каждую подставленную суму.
— Что молотьба! был бы ты здоров, а молотьба своим чередом
сойдет… Ну,
Христос с тобой! лежи!
Увы! нет для раба иного закона, кроме беззакония. С печатью беззакония он явился на свет; с нею промаячил постылую жизнь и с нею же обязывается
сойти в могилу. Только за пределами последней, как уверяет Аннушка, воссияет для него присносущий свет
Христов… Ах, Аннушка, Аннушка!
— Наливки какие были! водки! квасы! — восторгалась тетенька Ольга Порфирьевна, которая в качестве
Христовой невесты смолоду около хозяйства
ходила.
— Христос-то для черняди с небеси
сходил, — говорила Аннушка, — чтобы черный народ спасти, и для того благословил его рабством. Сказал: рабы, господам повинуйтеся, и за это сподобитесь венцов небесных.
— Четыре. Феклуша — за барышней
ходит, шьет, а мы три за столом служим, комнаты убираем. За старой барыней няня
ходит. Она и спит у барыни в спальной, на полу, на войлочке. С детства, значит, такую привычку взяла. Ну, теперь почивайте,
Христос с вами! да не просыпайтесь рано, а когда вздумается.
— Так что ж, что в рабском — прямее в рай попадешь. И
Христос в рабском виде на землю
сходил и за рабов пострадал.
Человечество должно было
пройти все стадии первоначального, естественного откровения, пережить языческий политеизм, индийское мироотрицание и иудейское единобожие, должно было достигнуть высших ступеней философского самосознания в Греции и совершить полные предчувствий греческие мистерии, должно было устроиться римское всемирное царство, объединяющее человечество в мировой культуре, чтобы мир созрел для явления
Христа, чтобы тоскующее, жаждущее человечество увидело Логос во плоти.
Человечество как бы
сошло с ума, с языческого, естественного ума, пленилось таинственной личностью
Христа, отказалось во имя этой личности от всех благ античной культуры.
— Мамынька, вот те
Христос, ничего не знаю! — отпиралась Феклиста. — Ничего не знаю, чего ему, омморошному, надо от меня… Он и на фабрику
ходит: сядет на свалку дров и глядит на меня, как я дрова ношу. Я уж и то жаловалась на него уставщику Корниле… Корнило-то раза три выгонял Морока с фабрики.
Вот и Кержацкий конец. Много изб стояло еще заколоченными. Груздев
прошел мимо двора брательников Гущиных, миновал избу Никитича и не без волнения подошел к избушке мастерицы Таисьи. Он постучал в оконце и помолитвовался: «Господи Исусе
Христе, помилуй нас!» — «Аминь!» — ответил женский голос из избушки. Груздев больше всего боялся, что не застанет мастерицы дома, и теперь облегченно вздохнул. Выглянув в окошко, Таисья узнала гостя и бросилась навстречу.
Она еще говорила: как
Христос тогда
сошел в ад — всех грешников и увел с собою, только одного царя Соломона оставил там.
Накануне отъезда, Павел снова призвал Петра и стал его
Христом богом упрашивать, чтобы он тех лошадей, на которых они поедут, сейчас бы загнал из поля, а то, обыкновенно, их ловить
ходят в день отъезда и проловят целый день.
Матери понравилась картина, но она подумала: «
Христа почитаешь, а в церковь не
ходишь…»
На вопрос Степана о том, за что его
ссылали, Чуев объяснил ему, что его
ссылали за истинную веру
Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм богам, а поклоняться в духе и истине. И рассказал, как они эту настоящую веру от безногого портного узнали на дележке земли.
— А
Христос ее знает! Бает, с Воргушина, от немки от управительши по миру
ходит! Летось она и ко мне эк-ту наслалась:"Пусти, говорит, родименькой, переночевать". Ну, и порассказала же она мне про ихние распорядки! Хошь она и в ту пору на язык-от не шустра была, а наслушался я.
Он воскрес и для вас, бедные заключенники, несчастные, неузнанные странники моря житейского!
Христос сходивший в ад,
сошел и в ваши сердца и очистил их в горниле любви своей. Нет татей, нет душегубов, нет прелюбодеев! Все мы братия, все мы невинны и чисты перед гласом любви, всё прощающей всё искупляющей… Обнимем же друг друга и всем существом своим возгласим:"Други! братья! воскрес
Христос!"
Ведь я злостный — умышленный… ведь меня в Сибирь
сошлют. Господи!.. Коли так не дадите денег, дайте
Христа ради! (Плачет.)
— Всегда, и еще тогда
ходила по Петербургу острота Павла Катенина, который сказал, что Пилецкого, как евангельскую лепту, отыскала вдовица и принесла ко
Христу.
—
Христос с тобой, батюшка! кому теперь
ходить. Послышалось тебе.
На погреб
сходить, чайку налить, насчет закусочки распорядиться… ну, и
Христос с ней!
— Да и голова-то у него не своя, а подаянная, — опять ввязался Лука. — Ее ему в Тюмени
Христа ради подали, как с партией
проходил.
— Ну, какой там «социалист»! Святые апостолы, говорю вам,
проходя полем, класы исторгали и ели. Вы, разумеется, городские иерейские дети, этого не знаете, а мы, дети дьячковские, в училище, бывало, сами съестное часто воровали. Нет, отпустите его,
Христа ради, а то я его все равно вам не дам.
Мы верим в то, что уголовный закон Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб — отменен Иисусом
Христом и что по Новому Завету всем его последователям проповедуется прощение врагам вместо мщения, во всех случаях без исключения. Вымогать же насилием деньги, запирать в тюрьму,
ссылать или казнить, очевидно, не есть прощение обид, а мщение.
Когда Евгения Петровна шла по двору, приподняв юбку и осторожно ставя ноги на землю, она тоже напоминала кошку своей брезгливостью и, может быть, так же отряхала, незаметно, под юбкой, маленькие ноги, испачканные пылью или грязью. А чаще всего в строгости своей она похожа на монахиню, хотя и светло одевается. В церковь — не
ходит, а о
Христе умеет говорить просто, горячо и бесстрашно.
— Миленький, не
ходи!
Христом богом прошу — не говори! Мотенька, сиротинушка, матушки твоей ради! — не жалуйся…
— Ненавижу я нищих!.. Дармоеды!
Ходят, просят и — сыты! И хорошо живут… Братия
Христова, говорят про них. А я кто
Христу? Чужой? Я всю жизнь верчусь, как червь на солнце, а нет мне ни покоя, ни уважения…
«Подумаем, — так говорил архимандрит, — не лучше ли было бы, если бы для устранения всякого недоумения и сомнения, которые длятся так много лет, Иисус
Христос пришел не скромно в образе человеческом, а
сошел бы с неба в торжественном величии, как Божество, окруженное сонмом светлых, служебных духов. Тогда, конечно, никакого сомнения не было бы, что это действительно Божество, в чем теперь очень многие сомневаются. Как вы об этом думаете?»
— А я еще тебя хотел завербовать в нашу газету! — воскликнул он, — нет, уж лучше ты не
ходи… не
ходи ты ко мне, ради
Христа! Не раздражай меня! Белинский! Грановский! Добролюбов… и вдруг Неуважай-Корыто! Черт знает что такое!
— Бога на землю! — воскликнул Бегушев. — Пусть
сойдет снова
Христос и обновит души, а иначе в человеке все порядочное исчахнет и издохнет от смрада ваших материальных благ.
— Это
пройдет! Лишь бы люди научились думать, а до правды они додумаются. И чудаков этих — Баринова, Кукушкина — вам надо понять. Это, знаете, — художники, сочинители. Таким же, наверное, чудаком
Христос был. А — согласитесь, что ведь он кое-что не плохо выдумал…
— Полно, отец, — говорила меж тем Евлампия, и голос ее стал как-то чудно ласков, — не поминай прошлого. Ну, поверь же мне; ты всегда мне верил. Ну,
сойди; приди ко мне в светелку, на мою постель мягкую. Я обсушу тебя да согрею; раны твои перевяжу, вишь, ты руки себе ободрал. Будешь ты жить у меня, как у
Христа за пазухой, кушать сладко, а спать еще слаще того. Ну, были виноваты! ну, зазнались, согрешили; ну, прости!
— Молчи! Слушай опытного внимательно, старшего тебя с уважением! Знаю я — ты всё о богородице бормочешь! Но потому и принял
Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, а не свято и чисто с небес
сошёл, да и во дни жизни своей мирволил им, паскудам этим, бабёнкам! Ему бы самарянку-то в колодезь кинуть, а не разговаривать с ней, а распутницу эту камнем в лоб, — вот, глядишь, и спасён мир!
— Теперь, — уверенно говорил Шатунов, глядя на меня узенькими глазками, — жди чего-нибудь третьего — беда
ходит тройней: от
Христа беда, от Николы, от Егория. А после матерь божья скажет им: «Будет, детки!» Тут они опомнятся…
А где мы были, когда
Христос по земле
ходил?
Те, как водится, начинали с расспросов о том, есть ли в селе барин, строг ли с мужиками, есть ли барыня и барчонки, о том, кто староста, стар ли, молод ли он; потом мало-помалу объясняли Акуле, что вот-де они
ходят из села в село, собирают хлебец да копеечки во имя
Христово, заходят в монастыри, бывают далече, в Киеве и Иерусалиме, на богомолье и что, наконец, жутко приходится им иногда жить на белом свете.
«И верно, — вставил свое замечание привезший нас ямщик. — У нас на станке третьего дня был. Лошадь просил. Свезите, говорит,
Христа ради, ноги не
ходят».
Но вот снегу больше нет: лошадей, коров и овец, к большому их, сколько можно судить по наружности, удовольствию, сгоняют в поля — наступает рабочая пора; впрочем, весной работы еще ничего — не так торопят: с
Христова дня по Петров пост воскресенья называются гулящими; в полях возятся только мужики; а бабы и девки еще ткут красна, и которые из них помоложе и повеселей да посвободней в жизни, так
ходят в соседние деревни или в усадьбы на гульбища; их обыкновенно сопровождают мальчишки в ситцевых рубахах и непременно с крашеным яйцом в руке.
«Братцы! — говорит, — стар я, простите ради
Христа. Сорок лет
хожу, весь исходился, видно, память временами отшибать стало: кое помню, а кое вовсе забыл. Не взыщите! Надо теперь поскорей уходить отсюда: не дай бог за ягодой кто к кордону пойдет или ветер бродяжьим духом на собаку пахнёт — беда будет».
Несмотря на то, что он триста верст
прошел Христовым именем, и оборвался, и похудел, и почернел, волосы у него были обстрижены, шапка мужицкая и сапоги такие же, несмотря на то, что он смиренно кланялся, у Сергия был всё тот же значительный вид, который так привлекал к нему. Но Прасковья Михайловна не узнала его. Она и не могла узнать его, не видав его почти тридцать лет.
Анютка. Тебе приходить велела. Мне, говорит, Миките только слово одно сказать надо. Стала я спрашивать, а она не сказывает. Только спросила: правда ли, что он от вас
сходит? А я говорю: неправда, его отец хотел снять да женить, да он отказался, у нас на год еще остался. А она и говорит: пошли ты его ко мне, ради
Христа. Мне, говорит, беспременно нужно ему слово сказать. Она уж давно ждет. Иди же к ней.
Никита (в сторону). Вишь, привязались, право. (К Акиму.) Сказываю, что ничего не знаю. Ничего у меня с ней не было. (С злобой.) Вот те
Христос, не
сойти мне с доски с этой. (Крестится.) Ничего знать не знаю. (Молчание. Никита продолжает еще горячее.) Что ж это вы меня на ней женить вздумали? Что ж, в самом деле, право, скандал. Нынче и нравов таких нет, чтоб силом женить. Очень просто. Да и побожился я — знать, не знаю.
И хоть небольшая забота, а сейчас, как я этим занялся, так и скука у меня
прошла, и я даже радостно сижу да кусочки отсчитываю и думаю: простые люди — с ними никто не нежничает, — им и это участие приятно будет. Как услышу, что отпустный звон прозвонят и люди из церкви пойдут, я поздороваюсь — скажу: «Ребята!
Христос воскресе!» и предложу им это мое угощение.
Рябинин. Да ведь он — бесплотен, бог-отец-то! Мы о
Христе говорили, о боге, который пил, ел, по земле
ходил. В местах, откуда я родом, на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?
— Скажи ты ему, Яша…
Христа ради, скажи ты ему… Отец, мол!.. Мать-то одна, мол, там… пять годов
прошло, а она всё одна! Стареет, мол!.. скажи ты ему, Яковушка, ради господа. Скоро старухой мать-то будет… одна всё, одна! В работе всё.
Христа ради, скажи ты ему…
— Больно ей, стонет она, — тихо рассказывает Авдей, — а сама меня учит: «Ты-де не сердись на него, он сам-то добрый, да люди злы, жизнь-то тяжела ему, очень уж жизнь наша окаянная!» И плачем, бывало, оба. Знаете, она мне и по сю пору сказки рассказывает, коли ещё в памяти и на ногах держится. Подойдёт ко мне, сядет и бормочет про Иванушку-дурачка, про то, как Исус
Христос с Николаем и Юрием по земле
ходили…
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный,
Царю небес и господу-Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец
Ее пленят церковные напевы,
И дух святой
сойдет на сердце девы;
Властитель он и мыслей и сердец.