Неточные совпадения
Выйдя очень молодым блестящим
офицером из школы, он сразу попал в колею богатых петербургских военных.
Хотя он и ездил изредка в петербургский свет, все любовные интересы его
были вне света.
Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на то место, где упал Вронский; но
было так далеко, и там столпилось столько народа, что ничего нельзя
было разобрать. Она опустила бинокль и
хотела итти; но в это время подскакал
офицер и что-то докладывал Государю. Анна высунулась вперед, слушая.
Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен
был башкирец с возмутительными листами. [Возмутительные листы — воззвания, призывающие к бунту, восстанию.] По сему случаю комендант думал опять собрать своих
офицеров и для того
хотел опять удалить Василису Егоровну под благовидным предлогом. Но как Иван Кузмич
был человек самый прямодушный и правдивый, то и не нашел другого способа, кроме как единожды уже им употребленного.
Самгин
хотел сказать, что не нуждается в заботах о нем, но — молча кивнул головой. Чиновник и
офицер ушли в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно
быть, крепко сжал зубы, — на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там
было скучно,
хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун,
офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается стена городовых, он уже
хотел выбраться из толпы, идти назад, но в этот момент его потащило вперед, и он очутился на площади, лицом к лицу с полицейским
офицером,
офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом очень похож на редактора газеты «Наш край».
Там
было ужасно нараспашку, и
хотя бывали и
офицеры, и богачи купцы, но все происходило с грязнотцой, что многих, впрочем, и привлекало.
У меня
были тогда деньги, я в полку мотал, жил открыто; но офицеры-товарищи меня не любили,
хотя я старался не оскорблять.
Повторяю, я еще не видал его в таком возбуждении,
хотя лицо его
было весело и сияло светом; но я заметил, что когда он вынимал из портмоне два двугривенных, чтоб отдать
офицеру, то у него дрожали руки, а пальцы совсем не слушались, так что он наконец попросил меня вынуть и дать поручику; я забыть этого не могу.
Может
быть, у меня
было лишь желание чем-нибудь кольнуть ее, сравнительно ужасно невинным, вроде того, что вот, дескать, барышня, а не в свое дело мешается, так вот не угодно ли, если уж непременно вмешаться
хотите, самой встретиться с этим князем, с молодым человеком, с петербургским
офицером, и ему передать, «если уж так
захотели ввязываться в дела молодых людей».
Опять скандал! Капитана наверху не
было — и вахтенный
офицер смотрел на архимандрита — как будто
хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут
был, улыбались — и тоже ничего не говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду.
Офицеры тоже
захотели провести там день, обедать и
пить чай. «Где же это они
будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что
будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших
офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что
будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не
хотел ехать, поехали.
Нехлюдову приятно
было теперь вспомнить всё это; приятно
было вспомнить, как он чуть не поссорился с
офицером, который
хотел сделать из этого дурную шутку, как другой товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся с ним, как и вся охота
была счастливая и веселая, и как ему
было хорошо, когда они возвращались ночью назад к станции железной дороги.
Теперь уж и без
офицера все кончено,
хотя бы и не явился он вовсе, то все равно все
было бы кончено…»
А когда мужчины вздумали бегать взапуски, прыгать через канаву, то три мыслителя отличились самыми усердными состязателями мужественных упражнений:
офицер получил первенство в прыганье через канаву, Дмитрий Сергеич, человек очень сильный, вошел в большой азарт, когда
офицер поборол его: он надеялся
быть первым на этом поприще после ригориста, который очень удобно поднимал на воздухе и клал на землю
офицера и Дмитрия Сергеича вместе, это не вводило в амбицию ни Дмитрия Сергеича, ни
офицера: ригорист
был признанный атлет, но Дмитрию Сергеичу никак не хотелось оставить на себе того афронта, что не может побороть
офицера; пять раз он схватывался с ним, и все пять раз
офицер низлагал его,
хотя не без труда.
— Саша, какой милый этот NN (Вера Павловна назвала фамилию того
офицера, через которого
хотела познакомиться с Тамберликом, в своем страшном сне), — он мне привез одну новую поэму, которая еще не скоро
будет напечатана, — говорила Вера Павловна за обедом. — Мы сейчас же после обеда примемся читать, — да? Я ждала тебя, — все с тобою вместе, Саша. А очень хотелось прочесть.
Верочка села к фортепьяно и запела «Тройку» — тогда эта песня
была только что положена на музыку, — по мнению, питаемому Марьей Алексевною за дверью, эта песня очень хороша: девушка засмотрелась на
офицера, — Верка-то, когда
захочет, ведь умная, шельма! — Скоро Верочка остановилась: и это все так...
Знайте, что Дубровский сам
был гвардейским
офицером, он не
захочет обидеть товарища».
Довольно вам сказать, что на днях я обедал у одного знакомого, там
был инженерный
офицер; хозяин спросил его,
хочет ли он со мной познакомиться?
Унтер-офицер заметил, что если я
хочу поесть, то надобно послать купить что-нибудь, что казенный паек еще не назначен и что он еще дня два не
будет назначен; сверх того, как он состоит из трех или четырех копеек серебром, то хорошие арестанты предоставляют его в экономию.
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил,
хотя, может
быть, и не совсем понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился;
офицер, должно
быть, человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
Этот вялый, опустившийся на вид человек
был страшно суров с солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам бил жестоко, до крови, до того, что провинившийся падал с ног под его ударами. Зато к солдатским нуждам он
был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом,
хотя суммами от вольных работ распоряжался по своему усмотрению. Только в одной пятой роте люди выглядели сытнее и веселее, чем у него.
Однако перед большими смотрами, все, от мала до велика, подтягивались и тянули друг друга. Тогда уже не знали отдыха, наверстывая лишними часами занятий и напряженной,
хотя и бестолковой энергией то, что
было пропущено. С силами солдат не считались, доводя людей до изнурения. Ротные жестоко резали и осаживали младших
офицеров, младшие
офицеры сквернословили неестественно, неумело и безобразно, унтер-офицеры, охрипшие от ругани, жестоко дрались. Впрочем, дрались и не одни только унтер-офицеры.
— То, что в этом случае мужа почти наверное не допустят к экзаменам. Репутация
офицера генерального штаба должна
быть без пушинки. Между тем если бы вы на самом деле стрелялись, то тут
было бы нечто героическое, сильное. Людям, которые умеют держать себя с достоинством под выстрелом, многое, очень многое прощают. Потом… после дуэли… ты мог бы, если
хочешь, и извиниться… Ну, это уж твое дело.
— Гето… хоть ты меня выслушай, прапор, — говорил Лех горестно, — садись, выпей-ка водочки… Они, братец мой, все — шалыганы. — Лех слабо махнул на спорящих
офицеров кистью руки. — Гав, гав, гав, а опыта у них нет. Я
хотел рассказать, какой у нас
был случай…
Даже очень может
быть, что морской
офицер, из тщеславия или просто так, чтобы доставить себе удовольствие,
захочет при вас пострелять немного.
Один, с подвязанной какой-то веревочкой рукой, с шинелью в накидку, на весьма грязной рубахе,
хотя худой и бледный, сидел бодро в середине телеги и взялся
было за шапку, увидав
офицера, но потом, вспомнив верно, что он раненый, сделал вид, что он только
хотел почесать голову.
На нем
была незатасканная фуражка, тонкая, немного странного лиловатого цвета шинель, из-под борта которой виднелась золотая цепочка часов; панталоны со штрипками и чистые, блестящие,
хотя и с немного стоптанными в разные стороны каблуками, опойковые сапоги, но не столько по этим вещам, которые не встречаются обыкновенно у пехотного
офицера, сколько по общему выражению его персоны, опытный военный глаз сразу отличал в нем не совсем обыкновенного пехотного
офицера, а немного повыше.
Действительно,
офицер этот в настоящую минуту
был жесточайшим трусом,
хотя 6 месяцев тому назад он далеко не
был им. С ним произошел переворот, который испытали многие и прежде и после него. Он жил в одной из наших губерний, в которых
есть кадетские корпуса, и имел прекрасное покойное место, но, читая в газетах и частных письмах о делах севастопольских героев, своих прежних товарищей, он вдруг возгорелся честолюбием и еще более патриотизмом.
— Мне, по настоящему, приходится завтра итти, но у нас болен, — продолжал Михайлов, — один
офицер, так… — Он
хотел рассказать, что черед
был не его, но так как командир 8-й роты
был нездоров, а в роте оставался прапорщик только, то он счел своей обязанностью предложить себя на место поручика Непшитшетского и потому шел нынче на бастион. Калугин не дослушал его.
— Я, батюшка, сам понимаю и всё знаю; да что станете делать! Вот дайте мне только (на лицах
офицеров выразилась надежда)… дайте только до конца месяца дожить — и меня здесь не
будет. Лучше на Малахов курган пойду, чем здесь оставаться. Ей Богу! Пусть делают как
хотят, когда такие распоряжения: на всей станции теперь ни одной повозки крепкой нет, и клочка сена уж третий день лошади не видали.
Да; Санину
было немножко совестно и стыдно…
хотя, с другой стороны, что же ему
было сделать? Не оставлять же без наказания дерзости молодого
офицера, не уподобиться же г-ну Клюберу? Он заступился за Джемму, он защитил ее… Оно так; а все-таки у него скребло на душе, и
было ему совестно, и даже стыдно.
— А! знаете! — Ну, так вот что. Сейчас от меня вышел
офицер. Тот нахал вызывает меня на поединок. Я принял его вызов. Но у меня нет секунданта.
Хотите вы
быть моим секундантом?
Хотя он еще долгое время, как юнкер младшего класса,
будет носить общее прозвище «фараон» (старший курс — это господа обер-офицеры), но из него уже вырабатывается настоящий юнкер-александровец.
Об ущербе же его императорского величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить
буду, а предпоставленным над мною начальникам во всем, что к пользе и службе государства касаться
будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамени, где принадлежу,
хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать
буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному
офицеру (солдату) надлежит.
Явился как-то на зимовник молодой казак, Иван Подкопаев, нанялся в табунщики, оказался прекрасным наездником и вскоре стал первым помощником старика. Казак влюбился в хозяйскую дочь, а та в него. Мать, видя их взаимность,
хотела их поженить, но гордый отец мечтал ее видеть непременно за
офицером, и
были приезжавшие ремонтеры, которые не прочь бы жениться на богатой коннозаводчице.
Лябьеву наскучило наконец слушать проникнутое благородством разглагольствование Максиньки, и он, расплатившись,
хотел уехать, но в это время в кофейную быстро вошел молодой гвардейский
офицер в вицмундире Семеновского полка, стройный, живой. Это
был тот самый молодой паж, которого мы когда-то видели в почтамтской церкви и которого фамилия
была Углаков.
Я сделал ту и другую и всегда
буду благодарить судьбу, что она,
хотя ненадолго, но забросила меня в Польшу, и что бы там про поляков ни говорили, но после кампании они нас, русских
офицеров, принимали чрезвычайно радушно, и я скажу откровенно, что только в обществе их милых и очень образованных дам я несколько пообтесался и стал походить на человека.
Хотя все, в особенности побывавшие в делах
офицеры, знали и могли знать, что на войне тогда на Кавказе, да и никогда нигде не бывает той рубки врукопашную шашками, которая всегда предполагается и описывается (а если и бывает такая рукопашная шашками и штыками, то рубят и колют всегда только бегущих), эта фикция рукопашной признавалась
офицерами и придавала им ту спокойную гордость и веселость, с которой они, одни в молодецких, другие, напротив, в самых скромных позах, сидели на барабанах, курили,
пили и шутили, не заботясь о смерти, которая, так же как и Слепцова, могла всякую минуту постигнуть каждого из них.
Каприви нечаянно сказал то, что каждый очень хорошо знает, а если не знает, то чувствует, а именно то, что существующий строй жизни таков, какой он
есть, не потому, что он естественно должен
быть таким, что народ
хочет, чтобы он
был таков, но потому, что его таким поддерживает насилие правительств, войско со своими подкупленными унтер-офицерами и генералами.
Володин сделал понимающее лицо,
хотя, конечно, не знал, какие это нашлись вдруг у Передонова дела. А Передонов думал, что ему необходимо
будет сделать несколько визитов. Вчерашняя случайная встреча с жандармским
офицером навела его на мысль, которая показалась ему весьма дельною: обойти всех значительных в городе лиц и уверить их в своей благонадежности. Если это удастся, тогда, в случае чего, у Передонова найдутся заступники в городе, которые засвидетельствуют его правильный образ мыслей.
«Мы потеряли: 9
офицеров и 150 рядовых убито; 12
офицеров ранено и 150 рядовых. Вот какая
была пирушка! А бедный мой Кошелев [Р. А. Кошелев, впоследствии обер-гофмейстер. (Прим. Пушкина.)] тяжело в ногу ранен; боюсь, чтоб не умер,
хотя Голицын и пишет, что не опасно».
Книжки, какие у меня
были, я все очень скоро перечитал. От скуки —
хотя это сначала казалось мне неприятным — я сделал попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза, жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем «пана органиста», местного урядника и конторщика соседнего имения из отставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.
Хотя в продолжение всей зимней кампании, бессмертной в летописях нашего отечества, но тяжкой и изнурительной до высочайшей степени, мы страдали менее французов от холода и недостатка и если иногда желудки наши тосковали, то зато на сердце всегда
было весело; однако ж, несмотря на это, мы так много натерпелись всякой нужды, что при первом случае отдохнуть и пожить весело у всех русских
офицеров закружились головы.
— Чтоб ты не
был прехрабрый
офицер? Боже сохрани! Я скажу еще больше: ты ужасный патриот и так сердит на французов, что видеть их не
хочешь.
Он взял за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице
офицера не заметно
было ни малейшей перемены; можно
было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный,
хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
— То
есть, — подхватил начальник отряда, — и ваша ученость
хочет выпить стаканчик? Милости просим! Ну, что? — продолжал он, обращаясь к подходящему
офицеру, — наши пленные ушли?
Во всем этом жидовском кагале, кроме меня, не
было ни одного раненого
офицера, и
хотя, сбираясь в поход, я захватил с собой дюжины две книг, но на беду, за несколько дней до сражения, верный и трезвый мой слуга, Афонька, заложил их за полштофа вина какому-то маркитанту, который отправился вслед за войском.
— Что вы так задумались? — спросил его кавалерийской
офицер. — Не
хотите ли, господин Рас… Рос… Рис… pardon!.. никак не могу выговорить вашего имени; не
хотите ли
выпить с нами чашку кофею?