Засекреченное будущее

Юрий Поляков, 2021

Новой книге Юрия Полякова «Засекреченное будущее» можно дать подзаголовок «хроника ковидного года»: почти все материалы сборника написаны в этот сложный и насыщенный период, когда обострились многие, давно созревшие противоречия и обозначились новые конфликты. Один из самых ярких русских публицистов, автор дает ясные и глубокие оценки всему тому, что происходит в нашей политике, общественной жизни, информационной сфере, культуре. И прогноз его аргументировано неутешителен: власть, балансируя между разнонаправленными силами, не осознает нарастающего отчуждения от общества, взыскующего, прежде всего справедливого жизнеустройства и четкого плана на будущее. Ахиллесовой пятой власти по-прежнему остается отсутствие внятного футурологического проекта, когда никто не моет объяснить, куда движется страна. Обо всем это сказано, как всегда, точно, образно, афористично, с разящим поляковским сарказмом. Сюрпризом для читателей станет раздел «Актуальные рифмы», куда автором включены новые стихи политической направленности, сочиненные в год коронавируса. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

2. Писатель у диктофона

Роскошь шуршащих полос

— Юрий Михайлович, вы пишете почти во всех литературных жанрах: проза, поэзия, драматургия, эссеистика. Есть какой-то общий лейтмотив, по которому узнается авторский почерк?

— Обретение индивидуального, узнаваемого стиля — самое, пожалуй, сложное в литературной профессии. Изобрести, придумать стиль нельзя, он изначально заложен (или не заложен) в тебя как дар. Если не заложен, лучше искусством вообще не заниматься. Есть множество других интересных профессий. Но даже если дар и есть, реализовать его, сделать видимым, воплотить в произведение искусства удается немногим. Должно совпасть множество условий и обстоятельств. Помните, полено, из которого был вырезан Буратино? Оно ведь изначально обладало чувствительностью и пронзительным голосом, однако без папы Карло с рубанком и резцом никакого Буратино не было бы в помине. Примерно так и со стилем…

— Когда вы начали писать стихи, сразу поняли, что литература — это ваш путь?

— Нет, не сразу. Безапелляционная уверенность в собственной избранности — верный признак графомании. Таланту свойственны сомнения в себе, которые преодолеваются творческим упорством и очевидными результатами. Я сначала готовился в архитекторы, потом в литературоведы, не будучи уверенным в своем стихотворном призвании, хотя стал довольно скоро одним из самых известных поэтов своего поколения — рожденных в пятидесятые. Ощутил я себя профессионалом только тогда, когда перешел на прозу.

— Вам приходилось носить рукописи в издательства, получать отказы, просить рекомендательные письма… Или вас сразу признали как писателя?

— Чтобы тебя сразу «признали писателем», надо перепрыгнуть этап ученичества, но это пока никому не удавалось. Подающим надежды, да, меня признали почти сразу, но, разумеется, как у всякого начинающего автора, у меня были и унизительные редакционные отказы, и разгромные внутренние рецензии, и такие жестокие обсуждения моих ранних стихов на семинарах, что хотелось покрошить зоилов из АКМа, последнюю пулю оставив себе. Обращался я за помощью, как это было тогда принято, к старшим товарищам — Владимиру Соколову, Константину Ваншенкину, Вадиму Сикорскому, Римме Казаковой, Ларисе Васильевой, Вадиму Кузнецову, Николаю Старшинову… Они, кстати, охотно помогали и не только мне, давали мудрые советы, писали предисловия, рекомендации для вступления в Союз писателей, хлопотали в издательствах. Все эти страдания начинающего автора подробно описаны в моем эссе «Как я был поэтом», которое вошло в сборник «Селфи с музой».

— А когда пришел первый — с вашей точки зрения — успех?

— У меня было два первых успеха. Сначала я получил известность как поэт. Это произошло после выхода моей первой тоненькой — в один авторский лист — книжечки стихов в молодогвардейской серии «Молодые голоса», где дебютировали многие мои сверстники. Теперь имена большинства из них прочтешь разве что на могильных плитах. Назывался сборник «Время прибытия», а тираж — только не падайте — 30 тысяч! Сейчас Солженицына выпускают в лучшем случае в количестве пяти тысяч экземпляров. Второй, и главный успех, обрушился на меня в 1985 году, еще, кстати, при Черненко, когда журнал «Юность», возглавляемый Андреем Дементьевым и выходивший тиражом 3,5 миллиона экземпляров, опубликовал мою повесть «ЧП районного масштаба», которую до этого четыре года не пропускала цензура. И я проснулся знаменитым. Обсуждения этой вещи прошли по всей стране — от Бреста до Сахалина. Меня останавливали на улице и вступали в творческую полемику… Вскоре появился лихой одноименный фильм Сергея Снежкина, вызвавший еще больший ажиотаж. Интересующихся отсылаю к моему мемуарному эссе «Как я был колебателем основ», оно включено в упомянутый сборник «Селфи с музой».

— Известный писатель не всегда популярный писатель. Вы именно популярный писатель и ваши произведения стали частью массовой культуры. Вы готовы и дальше идти навстречу нашему времени — писать сценарии для сериалов, участвовать в ток-шоу, писать на актуальные темы и так далее? И на какое требование современности вы, наоборот, никогда не пойдете?

— Известный и популярный писатель — это примерно одно и то же. А вот хороший и популярный писатель совсем не одно и то же. Я пережил столько известных, увешанных премиями прозаиков и поэтов, которые попросту не умели писать прозу и стихи, что дух захватывает. Известность, полученная в результате целенаправленной раскрутки, недолговечна. Волчок, если не сообщать ему постоянно толкательное движение, переходящее во вращательное, остановится и упадет на бок. А вот, если известность происходит из спонтанного интереса читателей к хорошо написанной книге, это другое дело, это всерьез и надолго. Сценарий сериала я писал один раз в жизни, в трудные 1990-е, когда надо было кормить семью. Давно этим гиблым делом не занимаюсь. Только авторизую сценарии экранизаций моих вещей. Вы меня, видимо, перепутали с Геласимовым или Слаповским. На телешоу я почти перестал ходить. Делаю исключения разве что для Владимира Соловьева. Три часа просидеть в студии, наблюдая самообожание ведущих, а потом в течение двух минут проорать, что ты думаешь, это не для меня. Никогда не соглашусь с требованием времени признать деньги мерилом жизненного успеха, хотя и зарабатываю неплохо.

— Как вы думаете, почему сегодня таким спросом пользуется все, связанное с советским прошлым, даже у молодежи?

— Во-первых, потому что людям вообще свойственно интересоваться прошлым своей страны, в том числе и недавней историей. Во-вторых, «новая» Россия дает столько поводов для огорчения, уныния и раздражения, что у компатриотов возникает невольное желание сравнить ее с «великим, могучим и нерушимым» СССР. В-третьих, либеральный «агитпроп», который вот уже четверть века очерняет и окарикатуривает Советскую эпоху, вызвал обратный эффект — желание людей понять, что же это на самом деле было за время. Особенно такое стремление заметно у молодежи, она всегда отличается обостренным чувством справедливости и протестным восприятием мифологии предшествующих поколений.

— Вы начинаете свою новую книгу «Веселая жизнь, или Секс в СССР» со слов: «Это вызывает особую ностальгию…». Что было в СССР такого, чего вам особенно не хватает?

— Я начинаю новый роман со слов: «Становлюсь ретроманом и все больше люблю прошлое. Видно, дело идет к старости, но сердце еще екает при виде весенних девушек с голыми ногами…» Разницу улавливаете? Там, в СССР, осталась моя молодость. Там же осталась попытка, во многом удавшаяся, выстроить относительно справедливое и социально однородное общество равных возможностей. Я вообще не понимаю жизнеустройства, когда целая отрасль производства может принадлежать одному человеку, никогда в ней не работавшему, да еще живущему с семьей на Кипре. Как это может быть, объясните? При социализме не было недостатков? Сколько угодно. Я-то о них, в отличие от многих, писал в своих тогдашних книгах. Но я, мальчик из рабочей семьи, мог выбрать ту профессию, которая мне нравилась. Передо мной никогда не стоял вопрос, что я и моя семья будут есть завтра. Социальные лифты работали изрядно. Было мало свободы? Кому как. Если человек хочет быть офицером или врачом, ему всю жизнь придется вставать чуть свет. Это тоже несвобода, он сам ее себе выбрал… Я знаю критиков, которые при советской власти писали честные смелые статьи, а сегодня врут и лукавят напропалую из боязни, что «Большая книга» или «Букер» лишат их денежного вспомоществования. Да, в СССР были табу, прежде всего идеологические, такое сложилось тогда общество, нарушив их, можно было сильно осложнить себе жизнь. Спрашивают: «А если человек не верил в идеалы социализма?» Хороший вопрос. Михаил Горбачев в поздних мемуарах признался, что смолоду не верил в социализм, а дослужился аж до Генерального секретаря ЦК КПСС. Вот как оно бывало в СССР. Да и сейчас есть табу, в основном материально-монетаристского свойства. Вы можете быть яростным сторонником либертианства, то есть, выступать против налогообложения, однако попробуйте не заплатить налоги — вас не выпустят для начала из страны, а потом еще и посадят. Тоже ведь несвобода, хоть и при демократии. Вы же ее принимаете как данность! Примерно то же самое было и в СССР…

— Почему книга «Веселая жизнь, или Секс в СССР» будет интересна старшему поколению и чем заинтересует молодежь?

— Правдой. Это честная и очень веселая книга, потому что мы жили весело и почти безоглядно. Не верьте, что мы ходили, озираясь и страшась слежки КГБ. Ерунда. Внимание со стороны КГБ надо было еще заслужить, удавалось это немногим. Сахарову, например. Читая книгу, мои ровесники окунутся в мир своей молодости, а те, кто не жил при Советской власти, смогут почувствовать то время и решить для себя: что же это было — застой, ужас или, в самом деле, веселое время с отягощениями.

— Вы больше 15 лет были главным редактором «Литературной газеты», причем возглавляли ее в 2000-е годы, в разгар споров о том, что бумажная пресса скоро умрет. Скажите честно, сегодня людям нужны газеты?

— Вопрос некорректный. Это как спросить: скажите, человеку нужны шорты? Тут же возникают встречные, уточняющие вопросы. Где? В Сочи или в Норильске? Когда? В июне или в январе? Да, форма организации и подачи ежедневной информации на бумажных полосах, несколько веков носившая название «газета», возможно, и исчезнет. Но обмен информацией никуда не денется. Цифра всегда будет обслуживать слово. Напомню, когда я пришел в ЛГ в 2001 году, там не было даже своего сайта. Когда в 2017-м я, устав от нервной должности, покидал пост, количество еженедельных посещений нашего сайта значительно превысило бумажный тираж. Возможно, вскоре бумажные версии известных газет станут отрадой чудаков и гурманов, а шуршащую «Литературку» с профилями Пушкина, Горького и Полякова (шутка, конечно!) будут подавать в дорогих ресторанах вместе с коньяком, кофе и сигарой. Конечно, можно глазами пробежать свежий номер и на планшете. А шорох страниц, а запах свежей типографской краски, а роскошь мнущихся полос?

— Сегодня формат СМИ меняется. Известные деятели культуры дают откровенные интервью на YouTube, каналах «ВДудь» и «Ещенепознер». Вы смотрите выпуски этих видеоблогов? И сами бы согласились стать гостем Юрия Дудя или Николая Солодовникова?

— Вообще-то, к блогерам, как и к реперам, я отношусь скептически. Есть, конечно, достойные люди и среди них, но чаще сталкиваешься с тем, что их язык работает, как пропеллер, и почти не связан с мозгом. Вы пытались беседовать с вентилятором? Предпочитаю читать и слушать людей, умных и образованных, с такими и поспорить — одно удовольствие. Пойду ли я к Дудю? Может, и пойду, если тема мне покажется интересной. А вот Познер, после того, как я пару раз посадил его в эфире в калошу, приглашать меня в студию перестал…

— Кому бы сейчас вы предложили свою пьесу для постановки? И кому бы доверили снять фильм по своему сценарию или роману?

— У нас немало замечательных режиссеров. Так, с недавних пор я активно сотрудничаю с Петром Орловым. Он прекрасно поставил мои пьесы «Как боги» и «Золото партии» в Рыбинском драматическом театре. Один из спектаклей они привезут на мой авторский фестиваль «Смотрины», который пройдет в ноябре на сцене театра «Вишневый сад». Приглашаю! Как не вспомнить и Павла Карташова, отлично поставившего полную версию «Чемоданчика» в Самаре. Мечтаю, чтобы одну из моих комедий поставил в Малом театре великолепный мастер сцены Виталий Иванов. Юрий Соломин, вроде бы, не против. Очень хочу, чтобы мой давний товарищ Станислав Митин, снявший прекрасный фильм по моей повести «Апофегей» с Машей Мироновой и Даниилом Страховым, сделал и экранизацию «Гипсового трубача». Уже работаем над этим проектом.

— Ваша семья живет в Переделкине, там по-прежнему чувствуется особая поэтическая атмосфера? И есть ли в Москве места, где вы также ощущаете особый дух русской литературы, поэзии?

— В Переделкине настолько творческая атмосфера, что ощущаешь тонкие вибрации! Там витают тени великих писателей. Встречаешь на лесной тропке знакомого поэта, и он бросается навстречу. Ну, думаешь, закончил поэму — сейчас прочтет. Подбегает: «Юра, тебе сколько в дирекции за воду насчитали? Они же нас разорят!» Я очень люблю бродить по Москве. Кстати, одна из моих любимых передач на ТВ — «Пешком по Москве…» Часами могу ходить по местам моего детства, отрочества, юности: Переведеновка, Спартаковская площадь, Гавриков переулок, Маросейка, Чистые пруды, Старая Басманная, Лефортово… Но в моем новом романе «Веселая жизнь, или Секс в СССР» описана другая Москва, новая — метро «Кошмарское» (Каширское), Орехово-Кокосово (Борисово), Шипиловский проезд, знаменитый овраг, Домодедовская улица… Впрочем, какая же она новая, эта Москва, если я там жил сорок лет назад? Как заметил Сен-Жон Перс, короче жизни лишь преждевременное семяизвержение.

Конец ознакомительного фрагмента.