Неточные совпадения
В его будущей супружеской
жизни не только не могло быть, по его убеждению, ничего подобного, но даже все внешние
формы, казалось ему, должны были быть во всем совершенно не похожи на
жизнь других.
В его методическом уме ясно сложились определенные
формы народной
жизни, выведенные отчасти из самой народной
жизни, но преимущественно из противоположения.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им
форму, и эта
форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей
жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Его мать была одною из тех натур, которые
жизнь отливает в готовой
форме.
— В тех
формах, как она есть, политика идет мимо коренных вопросов
жизни. Ее основа — статистика, но статистика не может влиять, например, на отношения половые, на положение и воспитание детей при разводе родителей и вообще на вопросы семейного быта.
Самгин чувствовал себя отвратительно. Одолевали неприятные воспоминания о
жизни в этом доме. Неприятны были комнаты, перегруженные разнообразной старинной мебелью, набитые мелкими пустяками, которые должны были говорить об эстетических вкусах хозяйки. В спальне Варвары на стене висела большая фотография его, Самгина, во фраке, с головой в
форме тыквы, — тоже неприятная.
— Гуманизм во всех его
формах всегда был и есть не что иное, как выражение интеллектуалистами сознания бессилия своего пред лицом народа. Точно так же, как унизительное проклятие пола мы пытаемся прикрыть сладкими стишками, мы хотим прикрыть трагизм нашего одиночества евангелиями от Фурье, Кропоткина, Маркса и других апостолов бессилия и ужаса пред
жизнью.
Он кончил портрет Марфеньки и исправил литературный эскиз Наташи, предполагая вставить его в роман впоследствии, когда раскинется и округлится у него в голове весь роман, когда явится «цель и необходимость» создания, когда все лица выльются каждое в свою
форму, как живые, дохнут, окрасятся колоритом
жизни и все свяжутся между собою этою «необходимостью и целью» — так что, читая роман, всякий скажет, что он был нужен, что его недоставало в литературе.
— Если все свести на нужное и серьезное, — продолжал Райский, — куда как
жизнь будет бедна, скучна! Только что человек выдумал, прибавил к ней — то и красит ее. В отступлениях от порядка, от
формы, от ваших скучных правил только и есть отрады…
Его все-таки что-нибудь да волновало: досада, смех, иногда пробивалось умиление. Но как скоро спор кончался, интерес падал, Райскому являлись только простые
формы одной и той же, неведомо куда и зачем текущей
жизни.
Не только от мира внешнего, от
формы, он настоятельно требовал красоты, но и на мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как на початую от рождения мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем,
жизнью и красками.
Он любил жену свою, как любят воздух и тепло. Мало того, он, погруженный в созерцание
жизни древних, в их мысль и искусство, умудрился видеть и любить в ней какой-то блеск и колорит древности, античность
формы.
Она чувствовала условную ложь этой
формы и отделалась от нее, добиваясь правды. В ней много именно того, чего он напрасно искал в Наташе, в Беловодовой: спирта, задатков самобытности, своеобразия ума, характера — всех тех сил, из которых должна сложиться самостоятельная, настоящая женщина и дать направление своей и чужой
жизни, многим
жизням, осветить и согреть целый круг, куда поставит ее судьба.
От этого, бросая в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая в людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно воевал с бабушкой, видя, что под старыми, заученными правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена тех начал, что безусловно присвоивала себе новая
жизнь, но что было только завалено уродливыми
формами и наростами в старой.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать
жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной
формы романа перешли в рассудочную
форму действительности.
— А я что же говорю? Я только это и твержу. Я решительно не знаю, для чего
жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно, ибо
жизнь есть тоже художественное произведение самого творца, в окончательной и безукоризненной
форме пушкинского стихотворения. Краткость есть первое условие художественности. Но если кому не скучно, тем бы и дать пожить подольше.
Надо было, присутствуя при этих службах, одно из двух: или притворяться (чего он с своим правдивым характером никогда не мог), что он верит в то, во что не верит, или, признав все эти внешние
формы ложью, устроить свою
жизнь так, чтобы не быть в необходимости участвовать в том, что он считает ложью.
О будущей
жизни он тоже никогда не думал, в глубине души нося то унаследованное им от предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной
формы в другую — навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, червяк в бабочку, желудь в дуб, так и человек не уничтожается, но только изменяется.
Чтобы вырваться из этой системы паразитизма, воспитываемой в течение полутораста лет, нужны нечеловеческие усилия, тем более что придется до основания разломать уже существующие
формы заводской
жизни.
Дело в том, что во всех предприятиях рассчитываются прежде всего экономические двигатели и та система
форм, в какую отлилась
жизнь.
А дело, кажется, было ясно как день: несмотря на самую святую дружбу, несмотря на пансионские воспоминания и также на то, что в минуту
жизни трудную Агриппина Филипьевна перехватывала у Хионии Алексеевны сотню-другую рублей, — несмотря на все это, Агриппина Филипьевна держала Хионию Алексеевну в известной зависимости, хотя эта зависимость и выражалась в самой мягкой, дружеской
форме.
И мучительно видеть, что нас тянут назад, к отживающим
формам сознания и
жизни.
Радикальное русское западничество, искаженное и рабски воспринимающее сложную и богатую
жизнь Запада, есть
форма восточной пассивности.
Народничество, столь характерное для русской мысли и проявляющееся в разнообразных
формах, предполагает уже отщепенство и чувство оторванности от народной
жизни.
Традиционное применение русской интеллигенции отвлеченно-социологических категорий к исторической
жизни и историческим задачам всегда было лишь своеобразной и прикрытой
формой морализирования над историей.
Русское самосознание не может быть ни славянофильским, ни западническим, так как обе эти
формы означают несовершеннолетие русского народа, его незрелость для
жизни мировой, для мировой роли.
В прошлом можно установить три типа мистики: мистика индивидуального пути души к Богу, это наиболее церковная
форма; мистика гностическая, которую не следует отождествлять с гностиками-еретиками первых веков, эта мистика обращена не к индивидуальной только душе, но также к
жизни космической и божественной; мистика пророческая и мессианская — это мистика сверхисторическая и эсхатологическая, предела конца.
Св. Франциск возможен был лишь при натуральном, примитивном хозяйстве, и потому да здравствуют элементарные
формы материальной
жизни, не будем допускать развития!
Русская народная
жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать
формы.
Это давно уже обнаружено горьким опытом
жизни европейского человечества, который должен был бы научить нас недоверию к чисто внешним
формам и к прекрасной фразеологии равенства, братства и свободы.
В самых причудливых и разнообразных
формах русская душа выражает свою заветную идею о мировом избавлении от зла и горя, о нарождении новой
жизни для всего человечества.
Какой жалкий самообман видеть высшее и лучшее в отсталых
формах материальной
жизни по сравнению с
формами более развитыми, какой материализм в этом чувствуется!
Если идти назад по линии материального развития человечества, то мы не дойдем до свободного и цельного духа, а дойдем лишь до более элементарных и примитивных
форм материальной
жизни.
Можно установить четыре периода в отношении человека к космосу: 1) погружение человека в космическую
жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще человеческой личности, человек не овладевает еще природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, от духов и демонов природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные
формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация природы, научное и техническое овладение природой, развитие индустрии в
форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и машинизмом, страшное возрастание силы человека над природой и рабство человека у собственных открытий.
До этого люди живут в гипнозе власти, и это распространяется и на
жизнь церкви, которая тоже может оказаться одной из
форм кесарева царства.
Нетерпимость, смягченная
форма фанатизма, есть всегда также сужение сознания, есть непонимание множественности и индивидуальности
жизни.
В народной
жизни это принимает
форму ужаса от ожидания антихриста.
— Нет, ты не глупенькая, ты святая! Ты истина, ты добро, ты красота, и все это облеченное в покров простоты! О святая! То, что таится во мне только в
форме брожения, ты воплотила в
жизнь, возвела в перл создания!
В последние годы моей
жизни моя философская мысль стала более сосредоточенной, и я пришел к окончательной
форме своего философского миросозерцания.
В моей юношеской и столь несовершенной книге «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» мне все-таки удалось поставить проблему, которая меня беспокоила всю
жизнь и которую я потом выразил в более совершенной
форме.
Выходило все-таки «не то»… И странно: порой, когда я не делал намеренных усилий, в уме пробегали стихи и рифмы, мелькали какие-то периоды, плавные и красивые… Но они пробегала непроизвольно и не захватывали ничего из
жизни…
Форма как будто рождалась особо от содержания и упархивала, когда я старался охватить ею что-нибудь определенное.
Они перекрывались фактами
жизни, как небесная синева перекрывается быстро несущимися светлыми, громоздящимися друг на друга облаками, развертывающими все новые образы, комбинации и
формы…
У молодости есть особое, почти прирожденное чувство отталкивания от избитых дорог и застывающих
форм. На пороге
жизни молодость как будто упирается, колеблясь ступить на проторенные тропинки, как бы жалея расстаться с неосуществленными возможностям». Литература часто раздувает эту искру, как ветер раздувает тлеющий костер. И целые поколения переживают лихорадку отрицания действительной
жизни, которая грозит затянуть их и обезличить.
— Да, это нужно иметь в виду почтенному Борису Яковлевичу, — шутил Стабровский. — Иногда кипучая
жизнь проявляется в не совсем удобным
формах.
В такие минуты родятся особенно чистые, легкие мысли, но они тонки, прозрачны, словно паутина, и неуловимы словами. Они вспыхивают и исчезают быстро, как падающие звезды, обжигая душу печалью о чем-то, ласкают ее, тревожат, и тут она кипит, плавится, принимая свою
форму на всю
жизнь, тут создается ее лицо.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но
жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных
форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю
жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Тареев утверждает свободу абсолютной религии духа от исторических
форм и свободу природно-исторической
жизни от притязаний религиозной власти.
Толстовское учение есть
форма квиетизма, перенесенного на общественную и историческую
жизнь.
Герцен так мотивировал свое неверие в высший смысл
жизни, как делалось значительно позже и более утонченными
формами мысли.
Духа, который охватит всю социальную
жизнь человечества, он представляет себе скорее в
форме развития, чем в
форме катастрофы.