Неточные совпадения
Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко
от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и
унесет; но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин.
И много приходило ему в голову того, что так часто
уносит человека
от скучной настоящей минуты, теребит, дразнит, шевелит его и бывает ему любо даже и тогда, когда уверен он сам, что это никогда не сбудется.
Петр Петрович несколько секунд смотрел на него с бледным и искривленным
от злости лицом; затем повернулся, вышел, и, уж конечно, редко кто-нибудь
уносил на кого в своем сердце столько злобной ненависти, как этот человек на Раскольникова. Его, и его одного, он обвинял во всем. Замечательно, что, уже спускаясь с лестницы, он все еще воображал, что дело еще, может быть, совсем не потеряно и, что касается одних дам, даже «весьма и весьма» поправимое.
Дома огородников стояли далеко друг
от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда
унесли икону, в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
Ему было не легче Веры. И он, истомленный усталостью, моральной и физической, и долгими муками, отдался сну, как будто бросился в горячке в объятия здорового друга, поручая себя его попечению. И сон исполнил эту обязанность,
унося его далеко
от Веры,
от Малиновки,
от обрыва и
от вчерашней, разыгравшейся на его глазах драмы.
У него упали нервы: он перестал есть, худо спал. Он чувствовал оскорбление
от одной угрозы, и ему казалось, что если она исполнится, то это
унесет у него все хорошее, и вся его жизнь будет гадка, бедна и страшна, и сам он станет, точно нищий, всеми брошенный, презренный.
Другим случалось попадать в несчастную пору, когда у него на лице выступали желтые пятна, губы кривились
от нервной дрожи, и он тупым, холодным взглядом и резкой речью платил за ласку, за симпатию. Те отходили
от него,
унося горечь и вражду, иногда навсегда.
— Уезжайте! — сказала она, отойдя
от него на шаг. — Егорка еще не успел
унести чемодан на чердак!..
«Из логики и честности, — говорило ему отрезвившееся
от пьяного самолюбия сознание, — ты сделал две ширмы, чтоб укрываться за них с своей „новой силой“, оставив бессильную женщину разделываться за свое и за твое увлечение, обещав ей только одно: „Уйти, не
унося с собой никаких „долгов“, „правил“ и „обязанностей“… оставляя ее: нести их одну…“
Так они и сделали. Впрочем, и Райский пробыл в Англии всего две недели — и не успел даже ахнуть
от изумления — подавленный грандиозным оборотом общественного механизма жизни — и поспешил в веселый Париж. Он видел по утрам Лувр, а вечером мышиную беготню, веселые визги, вечную оргию, хмель крутящейся вихрем жизни, и
унес оттуда только чад этой оргии, не давшей уложиться поглубже наскоро захваченным из этого омута мыслям, наблюдениям и впечатлениям.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга
от работ и отрезвления
от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и
унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Марк в самом деле был голоден: в пять, шесть приемов ножом и вилкой стерлядей как не бывало; но и Райский не отставал
от него. Марина пришла убрать и
унесла остов индейки.
Я сел; лошади вдруг стали ворочать назад; телега затрещала, Затей терялся; прибежали якуты; лошади начали бить; наконец их распрягли и привязали одну к загородке, ограждающей болото; она рванулась; гнилая загородка не выдержала, и лошадь помчалась в лес,
унося с собой на веревке почти целое бревно
от забора.
От тяжести акулы и
от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула
унесла бы в море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем у нас над головой. «Нет, постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с судна шлюпкам, когда пристают и в других подобных случаях.)
Вот явились двое тагалов и стали стравливать петухов, сталкивая их между собою, чтоб показать публике степень силы и воинственного духа бойцов. Петухи немного было надулись, но потом равнодушно отвернулись друг
от друга. Их
унесли, и арена опустела. «Что это значит?» — спросил я француза. «Петухи не внушают публике доверия, и оттого никто не держит за них пари».
Наконец кончился обед. Все
унесли и чрез пять минут подали чай и конфекты в знакомых уже нам ящиках. Там были подобия бамбуковых ветвей из леденца, лент, сердец, потом рыбы, этой альфы и омеги японского стола,
от нищего до вельможи, далее какой-то тертый горошек с сахарным песком и рисовые конфекты.
Это мимолетное детское воспоминание
унесло Привалова в то далекое, счастливое время, когда он еще не отделял себя
от бахаревской семьи.
Кое-где вода промыла глубокие овраги, по сторонам их произошли огромные оползни, но
от обвалившейся земли не осталось и следа — бешеный поток все
унес и разметал по долине.
По рассказам тазов, месяца два назад один тигр
унес ребенка
от самой фанзы. Через несколько дней другой тигр напал на работавшего в поле китайца и так сильно изранил его, что он в тот же день умер.
Меня эта картина очень заинтересовала. Я подошел ближе и стал наблюдать. На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Та к как ни грибов, ни кедровых орехов в лесу еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил их из своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил рассказы Дерсу о том, что бурундук делает большие запасы продовольствия, которых ему хватает иногда на 2 года. Чтобы продукты не испортились, он время
от времени выносит их наружу и сушит, а к вечеру
уносит обратно в свою норку.
Пока земля прикрыта дерном, она может еще сопротивляться воде, но как только цельность дернового слоя нарушена, начинается размывание. Быстро идущая вода
уносит с собой легкие частицы земли, оставляя на месте только щебень.
От ила, который вместе с пресной водой выносится реками, море около берегов, полосой в несколько километров, из темно-зеленого становится грязно-желтым.
«Я еще не опомнился
от первого удара, — писал Грановский вскоре после кончины Станкевича, — настоящее горе еще не трогало меня: боюсь его впереди. Теперь все еще не верю в возможность потери — только иногда сжимается сердце. Он
унес с собой что-то необходимое для моей жизни. Никому на свете не был я так много обязан. Его влияние на нас было бесконечно и благотворно».
Лечился П. В. Шумахер
от подагры и вообще
от всех болезней баней. Парили его два банщика, поминутно поддавая на «каменку». Особенно он любил Сандуновские, где, выпарившись, отдыхал и даже спал часа два и всегда с собой
уносил веник. Дома, отдыхая на диване, он клал веник под голову.
Тюрьма стояла на самом перевале, и
от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и
унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Собаки опять затихли, и нам было слышно, как они, спутанным клубком, перескакивая друг через друга, опять убегают
от кого-то, жалко визжа
от ужаса. Мы поспешно вбежали в сени и плотно закрыли дверь… Последнее ощущение, которое я
уносил с собой снаружи, был кусок наружной стены, по которой скользнул луч фонаря… Стена осталась там под порывами вихря.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке
от отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то широкое общее настроение
уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал времени…
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую
от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков,
унесет в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху
от костра клубами вздымался дым,
унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
— Эх, бить-то вас некому, умницы! — обругает он иной раз, когда придется невтерпеж
от бабьей глупости. — Принесла деньги, а
унесла тряпки…
— Ну-ка, поворачивай, молодцы! — кричал он с балкона гудевшей на мысу толпе. — Эй, самосадские, не выдавай!.. Кто
унесет круг, приходи получать кумачную рубаху — это
от меня!
Старшие дочери
от радости рехнулися,
унесли свои гостинцы в терема высокие и там на просторе ими досыта потешалися.
Две прежние старушки между тем лучше всех распорядились: пользуясь тем, что образа были совершенно закрыты
от Вихрова народом, они
унесли к себе не две иконы, а, по крайней мере, двадцать, так что их уже остановил заметивший это голова.
— По здешнему месту насчет дураков даже очень строго. Вроде как даже имением своим владеть недостойными почитаются… Сейчас, это, или сам
от своей глупости прогорит, или
унесет у него кто-нибудь…
Девушке нравилось здесь все — и затхлый, застоявшийся воздух, пропитанный запахом свежей краски
от декораций, керосином и еще какой-то гнилой дрянью, и беспорядочность закулисной обстановки, и общая бестолковая суматоха, точно она попала в трюм какого-то громадного корабля, который
уносил ее в счастливую даль.
Горемыкин проводил у семейного очага очень немного времени, но и оно не было свободно
от заводских забот; он точно
уносил в своей голове частицу этого двигавшегося, вертевшегося, пилившего и визжавшего железа, которое разрасталось в громадное грохотавшее чудовище нового времени.
«Бумага»
от генерала перешла в руки его секретаря, у которого и исчезла в изящном портфеле. Экипаж быстро
унес барина с его свитой, а старички остались на коленях.
Теперь тела уходят из делового оборота жизни, отказываются
от нее,
уносят с собой возможность владеть ими, использовать их силу, пожрать ее.
И отвернулся
от нее. Она, вздрогнув, как обожженная тихими словами, приложила руку к сердцу и ушла, бережно
унося его ласку.
Это уже не на экране — это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. Над моей головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный. На руках у него — I, бледная, юнифа
от плеча до груди разорвана, на белом — кровь. Она крепко держала его за шею, и он огромными скачками — со скамьи на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, —
уносил ее вверх.
Тебя с днем ангела, сестра, я поздравляю,
Сестра! любимица зиждителя небес!
От сердца полноты всех благ тебе желаю,
И чтоб коварный ветр малютку не
унес…
С гнезда родимого
от отческа крыла
Судьбина жесткая малютку
унесла.
Мать безутешная! лети скорее, плачь:
Невинного птенца задушит сей палач…
Скажите мне, отчего в эту ночь воздух всегда так тепел и тих, отчего в небе горят миллионы звезд, отчего природа одевается радостью, отчего сердце у меня словно саднит
от полноты нахлынувшего вдруг веселия, отчего кровь приливает к горлу, и я чувствую, что меня как будто поднимает, как будто
уносит какою-то невидимою волною?
— Где жив, когда я вам говорю, я сам подходил и видел, — сказал прапорщик. — Помилуйте! только бы своих
уносить. Вон стерва! ядрами теперь стал пускать, — прибавил он, присядая. Михайлов тоже присел и схватился за голову, которая
от движенья ужасно заболела у него.
— Я? я, по крайней мере,
унесу из толпы разбитое, но чистое
от низостей сердце, душу растерзанную, но без упрека во лжи, в притворстве, в измене, не заражусь…
— Руки… уж и не знаю… как закон! Ах, в какое вы меня положение ставите! Такой нынче день… Исправник — у именинника, помощник — тоже… даже письмоводителя нет… Ушел и ключи
от шкапов
унес… И дело-то об вас у него в столе спрятано… Ах, господа, господа!
Я сделал это и снова увидал ее на том же месте, также с книгой в руках, но щека у нее была подвязана каким-то рыжим платком, глаз запух. Давая мне книгу в черном переплете, закройщица невнятно промычала что-то. Я ушел с грустью,
унося книгу,
от которой пахло креозотом и анисовыми каплями. Книгу я спрятал на чердак, завернув ее в чистую рубашку и бумагу, боясь, чтобы хозяева не отняли, не испортили ее.
Я
унес от этой женщины впечатление глубокое, новое для меня; предо мною точно заря занялась, и несколько дней я жил в радости, вспоминая просторную комнату и в ней закройщицу в голубом, похожую на ангела. Вокруг все было незнакомо красиво, пышный золотистый ковер лежал под ее ногами, сквозь серебряные стекла окон смотрел, греясь около нее, зимний день.
Как те, которые когда-то, так же отрываясь
от мачт корабля, неслись туда… назад… к Европе,
унося с собой из Нового света тоску по старой родине…
Потом мне хотелось ее
от чего-то защищать, утешить, приласкать — просто
унести в какой-то неведомый край, где и светло, и хорошо, и цветут сказочные цветы, и поют удивительные птицы, и поэтически журчат фонтаны, и гуляет «девушка в белом платье», такая чудная и свежая, как только что распустившийся цветок.
Теперь она
от души жалела умиравшего Маркушку, потому что он
уносил с собой в могилу не одни ботинки…