— Ой, батюшки!.. Пришел в наше болото медведь и завалился спать. Как лег в траву, так сейчас же задавил пятьсот комаров; как дохнул — проглотил целую сотню. Ой, беда, братцы! Мы едва
унесли от него ноги, а то всех бы передавил…
Пришел от наместника адъютант справиться о здоровье раненого. Пришли из госпиталя Красного Креста и усиленно стали предлагать офицеру перейти к ним. Офицер согласился, и его
унесли от нас в Красный Крест, который все время брезгливо отказывал нам в приеме больных.
— А вот изволишь видеть, — отвечал один из солдат, — в славной баталии под Гуммелем, где любимый шведский генерал Шлиппенбах
унес от нас только свои косточки, — вы, чай, слыхали об этой баталии? — вот в ней-то получили мы с товарищем по доброй орешине, я в голову, он в ногу, и выбыли из строя. Теперь пробираемся на родимую сторонку заживить раны боевые.
Неточные совпадения
Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко
от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и
унесет; но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин.
И много приходило ему в голову того, что так часто
уносит человека
от скучной настоящей минуты, теребит, дразнит, шевелит его и бывает ему любо даже и тогда, когда уверен он сам, что это никогда не сбудется.
Петр Петрович несколько секунд смотрел на него с бледным и искривленным
от злости лицом; затем повернулся, вышел, и, уж конечно, редко кто-нибудь
уносил на кого в своем сердце столько злобной ненависти, как этот человек на Раскольникова. Его, и его одного, он обвинял во всем. Замечательно, что, уже спускаясь с лестницы, он все еще воображал, что дело еще, может быть, совсем не потеряно и, что касается одних дам, даже «весьма и весьма» поправимое.
Дома огородников стояли далеко друг
от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда
унесли икону, в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
Ему было не легче Веры. И он, истомленный усталостью, моральной и физической, и долгими муками, отдался сну, как будто бросился в горячке в объятия здорового друга, поручая себя его попечению. И сон исполнил эту обязанность,
унося его далеко
от Веры,
от Малиновки,
от обрыва и
от вчерашней, разыгравшейся на его глазах драмы.