Неточные совпадения
А нанять здесь некого: все
на Волгу,
на работу
на барки
ушли — такой нынче глупый народ стал здесь, кормилец наш, батюшка Илья Ильич!
Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьей, толпились вишни и яблони; там рябина; там шла кучка лип, хотела было образовать аллею, да вдруг
ушла в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг все кончалось обрывом, поросшим кустами, идущими почти
на полверсты берегом до
Волги.
— Нельзя ли прислать косыночку завтра? — шептала она ему, — мы утром с Николаем Андреичем
на Волгу уйдем… она понадобится…
— Свежо
на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень
на дворе, а осенью человек, как все звери, будто
уходит в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над
Волгой на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и
на душе становится уныло… Не правда ли?
Тихо тянулись дни, тихо вставало горячее солнце и обтекало синее небо, распростершееся над
Волгой и ее прибрежьем. Медленно ползли снегообразные облака в полдень и иногда, сжавшись в кучу, потемняли лазурь и рассыпались веселым дождем
на поля и сады, охлаждали воздух и
уходили дальше, дав простор тихому и теплому вечеру.
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала
на него Вера: ему бы надо
уйти на целый день, поехать с визитами, уехать гостить
на неделю за
Волгу,
на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
Райский, не сказавши никому ни слова в доме,
ушел после обеда
на Волгу, подумывая незаметно пробраться
на остров, и высматривал место поудобнее, чтобы переправиться через рукав
Волги. Переправы тут не было, и он глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
—
На Волгу бурлаком
ушел; там важно насчет этого, сколько хошь народу можно
уйти… по пословице: вода — сама метла, что хошь по ней ни пройди, все гладко будет!
Стоят по сторонам дороги старые, битые громом березы, простирая над головой моей мокрые сучья; слева, под горой, над черной
Волгой, плывут, точно в бездонную пропасть
уходя, редкие огоньки
на мачтах последних пароходов и барж, бухают колеса по воде, гудят свистки.
Я
ушел вслед за ними; они опередили меня шагов
на десять, двигаясь во тьме, наискось площади, целиком по грязи, к откосу, высокому берегу
Волги. Мне было видно, как шатается женщина, поддерживая казака, я слышал, как чавкает грязь под их ногами; женщина негромко, умоляюще спрашивала...
Было и еще много плохого для меня, часто мне хотелось убежать с парохода
на первой же пристани,
уйти в лес. Но удерживал Смурый: он относился ко мне все мягче, — и меня страшно пленяло непрерывное движение парохода. Было неприятно, когда он останавливался у пристани, и я все ждал — вот случится что-то, и мы поплывем из Камы в Белую, в Вятку, а то — по
Волге, я увижу новые берега, города, новых людей.
Многие не верят, что настоящая, а Базунов даже кричал, что Самара
на Волге, а не
на Тигре, и что Тигр-река давно в землю
ушла.
Пугачев в семидесяти верстах от места сражения переплыл
Волгу выше Черноярска
на четырех лодках и
ушел на луговую сторону, не более как с тридцатью казаками.
Около того же времени исчез сын богатого вологодского помещика, Левашов, большой друг Саши, часто бывавший у нас. Про него потом говорили, что он
ушел в народ, даже кто-то видел его
на Волге в армяке и в лаптях, ехавшего вниз
на пароходе среди рабочих. Мне Левашов очень памятен — от него первого я услыхал новое о Стеньке Разине, о котором до той поры я знал, что он был разбойник и его за это проклинают анафемой в церквах Великим постом. В гимназии о нем учили тоже не больше этого.
Моя первая ночь
на Волге. Устал, а не спалось. Измучился, а душа ликовала, и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и
ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня
на Волгу своим романом «Что делать?».
Из окна чердака видна часть села, овраг против нашей избы, в нем — крыши бань, среди кустов. За оврагом — сады и черные поля; мягкими увалами они
уходили к синему гребню леса,
на горизонте. Верхом
на коньке крыши бани сидел синий мужик, держа в руке топор, а другую руку прислонил ко лбу, глядя
на Волгу, вниз. Скрипела телега, надсадно мычала корова, шумели ручьи. Из ворот избы вышла старуха, вся в черном, и, оборотясь к воротам, сказала крепко...
А тут, как нарочно, разные слухи пошли по ярманке: то говорят, что какого-то купчика в канаве нашли, то затолкуют о мертвом теле, что
на Волге выплыло, потом новые толки: там ограбили, тут совсем
уходили человека…
Кто говорил, что Доронин по
Волге в разбое ходил, сначала-де был в есаулах, потом в атаманы попал; кто уверял, что разжился он мягкою денежкой, кто божился, клялся, что где-то
на большой дороге богатого купца
уходил он…
На краю вала,
на самом высоком изгибе, с чудным видом
на нижнее прибрежье
Волги, Теркин присел
на траве и долго любовался далью. Мысли его
ушли в глубокую старину этого когда-то дикого дремучего края… Отец и про древнюю старину не раз ему рассказывал. Бывало, когда Вася вернется
на вакации и выложит свои книги, Иван Прокофьич возьмет учебник русской истории, поэкзаменует его маленько, а потом скажет...
Небось! В них не будет недостатка. Первый Низовьев уже весь охвачен старческим безумием. Она не положит охулки
на руку. Если его парижская любовница — графиня — стоила ему два миллиона франков, то
на нее
уйдут все его не проданные еще лесные угодья, покрывающие десятки тысяч десятин по
Волге, Унже, Ветлуге, Каме!
На носовой палубе сидел Теркин и курил, накинув
на себя пальто-крылатку. Он не угодил вверх по
Волге на собственном пароходе «Батрак». Тот
ушел в самый день его приезда в Нижний из Москвы. Да так и лучше было. Ему хотелось попасть в свое родное село как можно скромнее, безвестным пассажиром. Его пароход, правда, не всегда и останавливался у Кладенца.
Теснимый воинственным и неутомимым астраханским воеводой Мурашкиным, Ермак
ушел с
Волги далее
на северо-восток и добрался до Камы. Здесь впервые он узнал о существовании целого «промышленного царства» Строгановых у подошвы Урала.
Грозный Иоанн IV несколько раз высылал воинскую дружину
на берега
Волги и Дона, чтобы истребить этих хищников. В 1577 году стольник Мурашкин, предводительствуя сильным отрядом, многих из них взял в полон и казнил. Но другие не смирились,
уходили на время в степи, снова являлись и злодействовали
на всех дорогах,
на всех перевозах.