Неточные совпадения
Варвара Тебенькова, дочь моего хозяина, точно
ушла от родителя своего
в скиты, где и жила
в той же самой Магдалининой
обители, но про беременность ее ничего не знаю.
Дочь моя Варвара, точно,
ушла от меня
в скиты своею охотой и с моего благословения, и жила там
в обители у игуменьи Магдалины, которая ныне мещанкой
в городе С *** приписана и зовется Маврой Кузьмовной.
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил
в Суздале,
в Ефимьевском монастыре,
ушел оттуда, шатался по разным
обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога…
Начались пашни, а
в сторону Яровой
ушли зеленою полосой монастырские поемные луга, на которых случалось работать и Арефе, когда он состоял
в обители на смирении.
Больным местом готовившейся осады была Дивья
обитель, вернее сказать — сидевшая
в затворе княжиха,
в иночестве Фоина. Сам игумен Моисей не посмел ее тронуть, а без нее и сестры не пойдут. Мать Досифея наотрез отказалась: от своей смерти, слышь, никуда не
уйдешь, а господь и не это терпел от разбойников. О томившейся
в затворе Охоне знал один черный поп Пафнутий, а сестры не знали, потому что привезена она была тайно и сдана на поруки самой Досифее. Инок Гермоген тоже ничего не подозревал.
— Нет лучше иноческого тихого жития, — соглашалась попадья со вздохом. — Суета мирская одолела да детишки, а то и я давно бы
в обитель к матери Досифее
ушла… Умольная жисть обительская.
— А у меня ещё до этой беды мечта была
уйти в монастырь, тут я говорю отцу: «Отпустите меня!» Он и ругался и бил меня, но я твёрдо сказал: «Не буду торговать, отпустите!» Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и — вот, за четыре года
в третьей
обители живу, а — везде торговля, нет душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами… Не могу видеть этого!
Когда прощались мы
в последний раз,
В ту ночь — он мне сказал: «Иди
Скорее
в монастырь, иди
в обитель,
Сокрой от света добродетель сердца».
Молю тебя, молю тебя, как нищий, —
Не помешай
уйти мне
в монастырь
Сегодня… помоги мне — заклинаю —
Тебе заплотит тот, кто всем заплотит.
В качестве своего человека
в обители, Половецкий
уходил на скотный двор к брату Павлину, чтобы освободить свою комнату для приезжих богомольцев.
Половецкий прожил
в обители уже целый месяц и чем дольше жил, тем точно дальше
уходил от неё.
Привратник
ушел и долго не возвращался. Набежавшие к воротам псы так и заливались свирепым лаем внутри монастыря. Тут были слышны и сиплый глухой лай какого-то старинного стража Красноярской
обители, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось
в один оглушительный содом, а вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.
Хотелось тем угодить Назарете, очень ее уважая, а вместе с тем и то у матерей на уме было:
уйдет Вера из
обители, теткины богатства с собою унесет, а останется, так все с ней
в обители останется…
—
В скит
уйду, черну рясу надену, — сказала Настя. — А возьмешь из
обители, — потеряю себя.
С раннего утра больше половины матерей и белиц из Манефиной
обители ушли к соседям праздновать, но, как ни упрашивала мать Таисея самое Манефу не забыть прежней любви,
в такой великий день посетить их
обитель, она не пошла, ссылаясь на усталость и нездоровье…
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня
в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму
в полюбовники да «уходом» за него и
уйду… Увидишь, какой тихонький после твоих речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не робей, смело говори да строго, свысока.
— Так помни же мое слово и всем игуменьям повести, — кипя гневом, сказал Патап Максимыч, — если Настасья уходом
уйдет в какой-нибудь скит, — и твоей
обители и всем вашим скитам конец… Слово мое крепко… А ты, Настасья, — прибавил он, понизив голос, — дурь из головы выкинь… Слышишь?.. Ишь какая невеста Христова проявилась!.. Чтоб я не слыхал таких речей…
Вошла Дарья Сергевна с Дуней. Марко Данилыч рассказывал им про женитьбу Василья Борисыча. Но незаметно было сочувствия к его смеху ни
в Дарье Сергевне, ни
в Дуне. Дарья Сергевна Василья Борисыча не знала, не видывала, даже никогда про него не слыхала. Ей только жалко было Манефу, что такой срам у нее
в обители случился. Дуня тоже не смеялась… Увидев Петра Степаныча, она вспыхнула вся, потупила глазки, а потом, видно, понадобилось ей что-то, и она быстро
ушла в свою горницу.
—
В своем месте, надо думать, сидит, не то
в иную
обитель ушла… На здоровье точно что стала почасту жаловаться… Да это минет.
Раз дядя из дома выгнал купчика, завладевшего сердцем девушки, и она
в тоске и слезах
ушла в скиты и сыскала там радушный приют
в Манефиной
обители.
А если примет меня матушка Манефа, к ней
в обитель уйду, иночество надену, ангельский образ приму и тем буду утешаться, что хоть издали иной раз погляжу на мою голубоньку, на сокровище мое бесценное.
—
В Манефиной, сударыня, — ответила Аграфена. — Возле самого Каменного Вражка. Много уж тому времени-то. Двадцатый теперь год, как
услали моего хозяина, да двадцать два годочка, как жила с ним замужем. Больше сорока годов, стало быть, тому, как я из
обители.