Неточные совпадения
Если он не хотел, чтобы подстригали деревья, деревья оставались нетронутыми, если он просил простить или наградить кого-либо, заинтересованное лицо
знало, что так и будет; он мог ездить на любой лошади, брать
в замок любую собаку; рыться
в библиотеке, бегать босиком и есть, что ему вздумается.
Он представил себя богатым, живущим где-то
в маленькой уютной стране, может быть,
в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он
знает столько слов чужого языка, сколько необходимо
знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято
в России. У него обширная
библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени, целый год печатал на заглавном рисунке своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и вся Москва
знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка
в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской
библиотеки древних рукописей и книг, которую описывали известные ученые.
Знали еще букинисты одного курьезного покупателя. Долгое время ходил на Сухаревку старый лакей с аршином
в руках и требовал книги
в хороших переплетах и непременно известного размера. За ценой не стоял. Его чудак барин, разбитый параличом и не оставлявший постели, таким образом составлял
библиотеку, вид которой утешал его.
Метеорологическая станция снабжена инструментами, проверенными и приобретенными
в главной физической обсерватории
в Петербурге.
Библиотеки при ней нет. Кроме вышеупомянутого писаря Головацкого и его жены, на станции я еще записал шесть работников и одну работницу. Что они тут делают, не
знаю.
Он перестал ездить на «Контракты», редко являлся
в общество и большую часть времени проводил
в своей
библиотеке за чтением каких-то книг, о которых никто ничего не
знал, за исключением предположения, что книги совершенно безбожные.
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером
в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной;
в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы
знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако,
в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
— Да,
знаю. Мы всё доставали
в институте: и «Отечественные записки», и «Современник», и «Русский вестник», и «
Библиотеку», все, все журналы. Я просила папу выписать мне хоть один теперь, — мамаша не хочет.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А
знаете ли вы то, что
в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить
в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество
библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам
в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
Это сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть еще история, об которой из уст ихних вряд ли что можно будет
узнать, — нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте — нет ли книг об расколе; съездите
в Публичную
библиотеку и, если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь
в иностранной литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только, бога ради, — книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них ».
— Из Шекспира много ведь есть переводов, — полуспросил, полупросто сказал он, сознаваясь внутренне, к стыду своему, что он ни одного из них не
знал и даже имя Шекспира встречал только
в юмористических статейках Сенковского [Сенковский Осип Иванович (1800—1858) — востоковед, профессор Петербургского университета, журналист, беллетрист, редактор и соиздатель журнала «
Библиотека для чтения», начавшего выходить
в 1834 году. Писал под псевдонимом Барон Брамбеус.],
в «
Библиотеке для чтения».
Плавин жил
в казенной квартире, с мраморной лестницей и с казенным, благообразным швейцаром; самая квартира, как можно было судить по первым комнатам, была огромная, превосходно меблированная… Маленькое общество хозяина сидело
в его
библиотеке, и первый, кого увидал там Вихров, — был Замин; несмотря на столько лет разлуки, он сейчас же его
узнал. Замин был такой же неуклюжий, как и прежде, только больше еще растолстел, оброс огромной бородищей и был уже
в не совершенно изорванном пальто.
Живин, например, с первого года выписывал «Отечественные Записки» [«Отечественные записки» — ежемесячный литературно-политический журнал прогрессивного направления; с 1839 по 1867 год его редактором-издателем был А.А.Краевский.], читал их с начала до конца,
знал почти наизусть все статьи Белинского; а Кергель, воспитывавшийся
в корпусе, был более наклонен к тогдашней «
Библиотеке для чтения» и «Северной Пчеле» [«Северная пчела» — реакционная политическая и литературная газета, с 1825 года издававшаяся Ф.
В.Булгариным и Н.И.Гречем.].
Делайте, как
знаете, а по-моему, братец, иди по дохтурской части; я тебе
библиотеку свою оставлю — большая
библиотека, — я ее держал
в хорошем порядке и все новое выписывал; медицинская наука теперь лучше всех; ну, ведь ближнему будешь полезен, из-за денег тебе лечить стыдно, даром будешь лечить, — а совесть-то спокойна.
Когда о происшествии
узнал антрепренер Григорий Иванович Григорьев, он тотчас же спустился вниз и приказал Васе перевести меня
в свою комнату, которая была вместе с
библиотекой. Закулисный завсегдатай театра Эльснер, случайно
узнав о моем падении, тотчас же привел полкового доктора, тоже страстного театрала, быстро уложившего ногу
в лубок.
Я не
знал, что происходит
в библиотеке.
— Есть причины! — Поп подвел меня к столу с книгами и журналами. — Не будем говорить сегодня о
библиотеке, — продолжал он, когда я уселся. — Правда, что я за эти дни все запустил, — материал задержался, но нет времени.
Знаете ли вы, что Дюрок и другие
в восторге? Они находят вас… вы… одним словом, вам повезло. Имели ли вы дело с книгами?
— Санди, — сказал он, встрепенувшись и садясь рядом, — виноват-то ты виноват. Засыпая, ты бормотал о разговоре
в библиотеке. Это для меня очень важно, и я поэтому не сержусь. Но слушай: если так пойдет дальше, ты действительно будешь все
знать. Рассказывай, что было с тобой.
Теперь,
знай я, как направить обратно вращающийся лифт, я немедленно вернулся бы стучать и ломиться
в стену
библиотеки, но был не
в силах пережить вторично вертящийся плен и направился куда глаза глядят, надеясь встретить хотя какое-нибудь открытое пространство.
— Так вот, мы это дело обдумали и решили, если ты хочешь. Ступай к Попу,
в библиотеку, там ты будешь разбирать… — он не договорил, что разбирать. — Нравится он вам, Поп? Я
знаю, что нравится. Если он немного скандалист, то это полбеды. Я сам был такой. Ну, иди. Не бери себе
в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; все
в порядке.
— Ну так ступай
в библиотеку,
знаешь, там окно над шкафом, влезь на шкаф и посмотри.
Во весь остальной день граф не возобновлял первого разговора. Он просил Анну Павловну играть на фортепиано, с восторгом хвалил ее игру, показывал ей альбомы с рисунками, водил
в свою картинную галерею, отбирал ей книги из
библиотеки.
Узнавши, что она любит цветы, он сам повел ее
в оранжереи, сам вязал для нее из лучших цветов букеты, одним словом, сделался внимательным родственником и больше ничего.
Сего не довольно: славнейшие иностранные Авторы и Философы, подобно благодетельным Гениям, ежедневно украшали разум Ее новыми драгоценностями мыслей;
в их творениях [Родительница Екатерины,
знав любовь Ее ко чтению книг,
в завещании своем отказала Ей свою
библиотеку сими словами: «Любезной моей Государыне Дщери Екатерине Алексеевне отдаю всю мою
библиотеку, как здешнюю, так и Доренбургскую, собранную мною нарочно для Ее Высочества; ибо я
знаю Ее великую охоту ко чтению.
Елена. Я сейчас. (Вешает френч за дверь.) Ты
знаешь, еще новость. Сейчас неожиданно приехал мой кузен из Житомира, знаменитый Лариосик, Алексей оставил его у нас
в библиотеке.
Мне страшно подумать, что мои книги, мои товарищи и друзья, все так же стоят
в своих шкапах и молчаливо хранят то, что я считал мудростью земли, ее надеждой и счастьем. Я
знаю, гг. эксперты, что сумасшедший ли я, или нет, но с вашей точки зрения, я негодяй, — посмотрели бы вы на этого негодяя, когда он входит
в свою
библиотеку?!
Наши бабочки, хранившиеся
в библиотеке, и хризалиды и гусеницы находились
в совершенном порядке; во все это время неусыпно смотрел за ними Кайсаров, — я не
знал, как и благодарить его!
— Хватит? Превосходно. Этот твой Эртус, как я вижу, образованный человек и талантливый.
Библиотеки устраивает,
в моем кабинете сидит. Да-с. Ну… а
знаешь ли ты, Иона, что будет, когда этот Эртус устроит
библиотеку?
— Для какой же это, — я говорю, — надобности? Из камней ты, вероятно, и назвать ни одного не умеешь, а играть ими, как игрушками, стар для этого;
в библиотеке тоже, по-моему, не нуждаешься. Сколько я тебя здесь ни
знаю, ты, кроме газет, вряд ли какую-нибудь книгу и развертывал.
Иннокентиев. А я думал, вы давно
знаете. Неужели же Андрей Дементьич не сказал еще тогда, как вы ходили заниматься
в нашей
библиотеке? Как же он не говорил вам? Он был так дружен с вами.
А упустить такого редкого случая неохота:
знает Герасим, что такие собранья и такая сходная покупка, может быть,
в двадцать,
в тридцать лет один раз выпадут на долю счастливому старинщику и что, ежли эти книги продать любителям старины да
в казенные
библиотеки, — втрое, вчетверо выручишь, а пожалуй, и больше того…
— Вон видишь ты тот бельведер над домом, вправо, на горе? Тот наш дом, а
в этом бельведере,
в фонаре, моя
библиотека и мой приют. Оттуда я тебе через несколько часов дам
знать, верны ли мои подозрения насчет завещания
в пользу Кюлевейна… и если они верны… то… этой белой занавесы, которая парусит
в открытом окне, там не будет завтра утром, и ты тогда… поймешь, что дело наше скверно, что миг наступает решительный.
В нем я также
узнал студента, с которым мы держали
в Санкт-Петербургском университете на кандидата, и позднее — моего сотрудника по"
Библиотеке".
Эта рецензия появилась под каким-то псевдонимом. Я
узнал от одного приятеля сыновей Краевского (тогда еще издателя"Отечественных записок"), что за псевдонимом этим скрывается Н.Д.Хвощинская (
В.Крестовский-псевдоним). Я написал ей письмо, и у нас завязалась переписка, еще до личного знакомства
в Петербурге, когда я уже сделался редактором-издателем"
Библиотеки"и она стала моей сотрудницей.
И когда я сидел у Плетнева
в его кабинете — она вошла туда и,
узнав, кто я, стала вспоминать о нашей общей родственнице и потом сейчас же начала говорить мне очень любезные вещи по поводу моей драмы"Ребенок", только что напечатанной
в январской книжке"
Библиотеки для чтения"за 1861 год.
Моя «студенческая» жизнь
в Латинском квартале за все эти полгода не нарушалась никакими неприятными инцидентами, текла мирно, разнообразно и с чрезвычайным подъемом всех душевных сил. Из Петербурга я получал деловые письма и
знал вперед, что моему парижскому блаженному житию скоро настанет конец и надо будет вернуться домой — окончательно ликвидировать злосчастную антрепризу «
Библиотеки для чтения».
Он приблизил к себе Жохова — того, что был убит на дуэли Евгением Утиным, — как передовика по земским и вообще внутренним вопросам, и я одно время думал, что этот Жохов писал у Корша и критические фельетоны. И от Корша я тогда
в первый раз
узнал, что критик его газеты — Буренин, тот самый Буренин, который начинал у меня
в"
Библиотеке"юмористическими стишками.
К"Современнику"я ни за чем не обращался и никого из редакции лично не
знал;"Отечественные записки"совсем не собирали у себя молодые силы. С Краевским я познакомился сначала как с членом Литературно-театрального комитета, а потом всего раз был у него
в редакции, возил ему одну из моих пьес. Он предложил мне такую плохую плату, что я не нашел нужным согласиться, что-то вроде сорока рублей за лист, а я же получал на 50 % больше, даже
в"
Библиотеке", финансы которой были уже не блистательны.
Не
знаю, разошелся ли он лично с Некрасовым к тому времени (как вышло это у Тургенева), но по направлению он, сделавшись редактором «
Библиотеки для чтения» (которую он оживил, но материально не особенно поднял), стал одним из главарей эстетической школы, противником того утилитаризма и тенденциозности, какие он усматривал
в новом руководящем персонале «Современника» —
в Чернышевском и его школе,
в Добролюбове с его «Свистком» и
в том обличительном тоне, которым эта школа приобрела огромную популярность
в молодой публике.
Было не до того, чтоб уроки учить. Передо мною распахнулась широкая, завлекающая область, и я ушел
в не всею душою, — область умственных наслаждений. Для меня этот переворот связан
в воспоминаниях с Боклем. У папы
в библиотеке стояла «История цивилизации
в Англии» Бокля. По имени я его хорошо
знал. Это имя обозначало нас самого умного, глубокомысленного и трудпонимаемого писателя. Читать его могут только очень умные люди. Генерал у Некрасова говорит
в балете поэту...
Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему,
зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено
в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч
в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще.
С митрополитом ехали оба его секретаря — Навроцкий и Ласский, которые
знали и историю, и епархиальные дела
в совершенстве; архимандрит Сергиевской пустыни (впоследствии архиерей) Игнатий Брянчанинов, который
знал и светское, и духовное не хуже, чем Муравьев, но притом обладал еще ласкою и уветливостью прекрасного характера; архимандрит Аввакум-китайский, археолог, нумизмат и такой книговед, что ему довольно было поглядеть
библиотеку, чтобы понять, что
в ней есть и как ее показать лицом; протодиакон Виктор — тихий, смирный, голосистый и головастый, с замечательною манерою особенно хорошо носить волосы и вести служение
в величайшей тишине и стройности.