Неточные совпадения
Так, где прошли незамайковцы — так там и улица, где поворотились — так
уж там и
переулок!
Наконец, вот и
переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был
уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как тот быстро шагал по направлению к своему
переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать
уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
Он не слышал, когда прекратилась стрельба, — в памяти слуха все еще звучали сухие, сердитые щелчки, но он понимал, что все
уже кончено. Из
переулка и от бульвара к баррикаде бежали ее защитники, было очень шумно и весело, все говорили сразу.
Самгин шел бездумно, бережно охраняя чувство удовлетворения, наполнявшее его, как вино стакан. Было
уже синевато-сумрачно, вспыхивали огни, толпы людей, густея, становились шумливей. Около Театральной площади из
переулка вышла группа людей, человек двести, впереди ее — бородачи, одетые в однообразные поддевки; выступив на мостовую, они угрюмо, но стройно запели...
И, как всякий человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, —
уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в
переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Обыватели
уже вставили в окна зимние рамы, и, как всегда, это делало тишину в городе плотнее, безответней. Самгин свернул в коротенький
переулок, соединявший две улицы, — в лицо ему брызнул дождь, мелкий, точно пыль, заставив остановиться, надвинуть шляпу, поднять воротник пальто. Тотчас же за углом пронзительно крикнули...
Но, несмотря на голоса из темноты, огромный город все-таки вызывал впечатление пустого, онемевшего. Окна ослепли, ворота закрыты, заперты,
переулки стали более
узкими и запутанными. Чутко настроенный слух ловил далекие щелчки выстрелов, хотя Самгин понимал, что они звучат только в памяти. Брякнула щеколда калитки. Самгин приостановился. Впереди его знакомый голос сказал...
Самгин обошел его, как столб, повернул за угол
переулка, выводившего на главную улицу, и увидал, что
переулок заполняется людями, они отступали, точно разбитое войско, оглядывались, некоторые шли даже задом наперед, а вдали трепетал высоко поднятый красный флаг, длинный и
узкий, точно язык.
— Вы — революционер? — вдруг и неприятно громко спросил он, заставив Клима оглянуть
узкий кривой
переулок и ответить не сразу, вполголоса, докторально...
В
переулке, пустынном и
узком, Клим подумал, что с Лидией и взглядами Прейса можно бы жить очень спокойно и просто.
Этому она сама надивиться не могла:
уж она ли не проворна, она ли не мастерица скользнуть, как тень, из одной двери в другую, из
переулка в слободку, из сада в лес, — нет, увидит, узнает, точно чутьем, и явится, как тут, и почти всегда с вожжой! Это составляло зрелище, потеху дворни.
— Вот теперь
уж… — торопился он сказать, отирая лоб и смахивая платком пыль с платья, — пожалуйте ручку! Как бежал — собаки по
переулку за мной, чуть не съели…
Райский вошел в
переулки и улицы: даже ветер не ходит. Пыль,
уже третий день нетронутая, одним узором от проехавших колес лежит по улицам; в тени забора отдыхает козел, да куры, вырыв ямки, уселись в них, а неутомимый петух ищет поживы, проворно раскапывая то одной, то другой ногой кучу пыли.
Райский, идучи из
переулка в
переулок, видел кое-где семью за трапезой, а там, в мещанском доме,
уж подавали самовар.
Так как видеть Крафта в настоящих обстоятельствах для меня было капитально важно, то я и попросил Ефима тотчас же свести меня к нему на квартиру, которая, оказалось, была в двух шагах, где-то в
переулке. Но Зверев объявил, что час тому
уж его встретил и что он прошел к Дергачеву.
У него
уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли собаки. Старцев оставил лошадей на краю города, в одном из
переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У всякого свои странности, — думал он. — Котик тоже странная, и — кто знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его.
И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и вдруг все потемнело кругом. Старцев едва нашел ворота, —
уже было темно, как в осеннюю ночь, — потом часа полтора бродил, отыскивая
переулок, где оставил своих лошадей.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в
узком, темном
переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
«Кулаковкой» назывался не один дом, а ряд домов в огромном владении Кулакова между Хитровской площадью и Свиньинским
переулком. Лицевой дом, выходивший
узким концом на площадь, звали «Утюгом». Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался «Сухой овраг», а все вместе — «Свиной дом». Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину. По нему и
переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: «утюги» и «волки Сухого оврага».
Были у водочника Петра Смирнова два приказчика — Карзин и Богатырев. Отошли от него и открыли свой винный погреб в Златоустинском
переулке, стали разливать свои вина, — конечно, мерзость. Вина эти не шли. Фирма собиралась
уже прогореть, но, на счастье, пришел к ним однажды оборванец и предложил некоторый проект, а когда еще показал им свой паспорт, то оба в восторг пришли: в паспорте значилось — мещанин Цезарь Депре…
Мы быстро пересекли площадь. Подколокольный
переулок, единственный, где не было полиции, вывел нас на Яузский бульвар. А железо на крышах домов
уже гремело. Это «серьезные элементы» выбирались через чердаки на крышу и пластами укладывались около труб, зная, что сюда полиция не полезет…
С каждым годом все чаще и чаще стали студенты выходить на улицу. И полиция была
уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все
переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери манежа, туда начинают с улицы тащить студентов, а с ними и публику, которая попадается на этих улицах.
Вторым актерским пристанищем были номера Голяшкина, потом — Фальцвейна, на углу Тверской и Газетного
переулка. Недалеко от них, по Газетному и Долгоруковскому
переулкам, помещались номера «Принц», «Кавказ» и другие. Теперь
уже и домов этих нет, на их месте стоит здание телеграфа.
Это
уже в новом помещении, в особняке на Большой Молчановке, когда на «среды» стало собираться по сто и более участников и гостей. А там, в Савеловском
переулке, было еще только начало «сред».
Против ворот [Въезд во двор со стороны Тверской, против Обжорного
переулка.] Охотного ряда, от Тверской, тянется
узкий Лоскутный
переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил к Манежу и к Моховой; нижние этажи облезлых домов в нем были заняты главным образом «дырками». Так назывались харчевни, где подавались: за три копейки — чашка щей из серой капусты, без мяса; за пятак — лапша зелено-серая от «подонья» из-под льняного или конопляного масла, жареная или тушеная картошка.
Кузнецкий мост через Петровку упирается в широкий раструб
узкого Кузнецкого
переулка. На половине раструба стоял небольшой старый деревянный флигель с антресолями, окрашенный охрой. Такие дома оставались только на окраинах столицы. Здесь же, в окружении каменных домов с зеркальными стеклами, кондитерской Трамбле и огромного Солодовниковского пассажа, этот дом бросался в глаза своей старомодностью.
Один год пребывания в пансионе Рыхлинского очень изменил и развил меня. Мне
уже странно было вспоминать себя во время первого самостоятельного путешествия. Теперь я отлично изучил весь пустырь, все бурьяны, ближайшие улицы и
переулки, дорогу к реке…
В таком настроении одной ночью или, вернее, перед утром, мне приснилось, будто я очутился в
узком пустом
переулке. Домов не было, а были только высокие заборы. Над ними висели мутные облака, а внизу лежал белый снег, пушистый и холодный. На снегу виднелась фигурка девочки в шубке, крытой серым сукном и с белым кроличьим воротником. И казалось — плакала.
Вдруг до моего сознания долетел чуть внятный звук, будто где-то далеко ударили ложечкой по стакану. Я знал его: это — отголосок бубенчиков. Она
уже выехала, но еще далеко: таратайка, пробирается сетью узеньких
переулков в предместий. Я успею дойти до моста, перейти его и стать в тени угловой лавки. А пока… еще немного додумать.
Когда мы с братьями побежали в конец
переулка — там
уже была целая толпа народа.
Он только заметил, что она хорошо знает дорогу, и когда хотел было обойти одним
переулком подальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они
уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому), с крыльца вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Сказано
уже, что он один-одинешенек стоял среди пустынного, болотистого
переулка и не то уныло, а как-то озлобленно смотрел на окружающую его грязь и серые заборы.
Большой каменный дом Александры Григорьевны Абреевой стоял в губернском городе в довольно глухом
переулке и был
уже довольно в ветхом состоянии.
Павел, со своими душевными страданиями, проезжая по Газетному
переулку, наполненному магазинами, и даже по знаменитой Тверской, ничего почти этого не видел, и, только
уже выехав на Малую Дмитровку, он с некоторым вниманием стал смотреть на дома, чтобы отыскать между ними дом княгини Весневой, в котором жил Еспер Иваныч; случай ему, в этом отношении, скоро помог.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно
уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом
переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает
уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так
уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в
переулок прибегут!»
В нескольких шагах от кондитерской, поворотя от нее направо, есть
переулок,
узкий и темный, обставленный огромными домами.
Она хотела повернуть назад, но безотчетно снова пошла вперед и, дойдя до
переулка, свернула в него,
узкий и пустынный.
Москва стала люднее, оживленнее; появились, хоть и наперечет, громадные дома; кирпичные тротуары остались достоянием
переулков и захолустий, а на больших улицах
уже сплошь уложены были нешироким плитняком; местами, в виде заплат, выступал и асфальт.
Дорогой я успел заметить, что спинка дрожек была обита кусочком зеленоватенькой материи, из которой был и армяк извозчика; это обстоятельство почему-то успокоило меня, и я
уже не боялся, что извозчик завезет меня в глухой
переулок и ограбит.
Федька подхватывал на лету, кидался, бумажки сыпались в грязь, Федька ловил и прикрикивал: «Эх, эх!» Николай Всеволодович кинул в него, наконец, всею пачкой и, продолжая хохотать, пустился по
переулку на этот раз
уже один.
В восьмом часу вечера, когда
уже совсем стемнело, на краю города, в Фомином
переулке, в маленьком покривившемся домике, в квартире прапорщика Эркеля, собрались нашив полном комплекте, впятером.
Николай Всеволодович опять молча и не оборачиваясь пошел своею дорогой; но упрямый негодяй все-таки не отстал от него, правда теперь
уже не растабарывая и даже почтительно наблюдая дистанцию на целый шаг позади. Оба прошли таким образом мост и вышли на берег, на этот раз повернув налево, тоже в длинный и глухой
переулок, но которым короче было пройти в центр города, чем давешним путем по Богоявленской улице.
Они вышли. Петр Степанович бросился было в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не стоит возиться, оставил всё и через две минуты
уже летел по дороге вслед за ушедшими. На бегу ему припомнился
переулок, которым можно было еще ближе пройти к дому Филиппова; увязая по колена в грязи, он пустился по
переулку и в самом деле прибежал в ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов проходили в ворота.
— Как? — остановился Николай Всеволодович,
уже перешагнув в
переулок.
Во-первых, у Мальхен опять оказалось накопленных сто рублей; во-вторых, репутация моя как тапера установилась
уже настолько прочно, что из всех домов Фонарного
переулка посыпались на меня приглашения. И в то же время я был почтен от квартала секретным поручением по части внутренней политики.
Из
переулка Матвея ввели в какое-то помещение, длинное,
узкое и довольно темное.
Чье-то пальто наброшено на Сашины плечи, кое-как закутал Бенгальский японку и по
узкой, еле освещенной керосиновыми чадящими лампами лестнице вынес ее на двор, — и через калитку в
переулок.
— Клянусь… — начал он, но я
уже встал. Не знаю, продолжал он сидеть на ступенях подъезда или ушел в кабак. Я оставил его в
переулке и вышел на площадь, где у стола около памятника не застал никого из прежней компании. Я спросил Кука, на что получил указание, что Кук просил меня идти к нему в гостиницу.