Неточные совпадения
Сидя в
углу покойной коляски, чуть покачивавшейся своими упругими рессорами на быстром ходу серых, Анна, при несмолкаемом грохоте колес и быстро сменяющихся впечатлениях на чистом воздухе, вновь перебирая события последних дней, увидала свое положение совсем иным, чем каким оно казалось ей
дома.
И, откинувшись в
угол кареты, она зарыдала, закрываясь руками. Алексей Александрович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляда. Но всё лицо его вдруг приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение это не изменилось во всё время езды до дачи. Подъезжая к
дому, он повернул к ней голову всё с тем же выражением.
Всё, что он видел в окно кареты, всё в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши
домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и
углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от
домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
Чичиков еще раз окинул комнату, и все, что в ней ни было, — все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином
дома; в
углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь.
Въезд в какой бы ни было город, хоть даже в столицу, всегда как-то бледен; сначала все серо и однообразно: тянутся бесконечные заводы да фабрики, закопченные дымом, а потом уже выглянут
углы шестиэтажных
домов, магазины, вывески, громадные перспективы улиц, все в колокольнях, колоннах, статуях, башнях, с городским блеском, шумом и громом и всем, что на диво произвела рука и мысль человека.
Ночь еще только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был
дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни лежало в разных его
углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем
углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись
дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Не помня, как оставила
дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым ветром события; на первом
углу она остановилась почти без сил; ее ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.
Раскольников дошел до Садовой и повернул за
угол. Разумихин смотрел ему вслед задумавшись. Наконец, махнув рукой, вошел в
дом, но остановился на средине лестницы.
Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в
углу, у забора, что с построения
дома, может, лежит; приподнял бы этот камень — под ним ямка должна быть, — да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил.
Сама бывшая хозяйка его, мать умершей невесты Раскольникова, вдова Зарницына, засвидетельствовала тоже, что, когда они еще жили в другом
доме, у Пяти
Углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из одной квартиры, уже загоревшейся, двух маленьких детей и был при этом обожжен.
Ну, а прежнюю квартиру, — помню только, что у Пяти
Углов, — Харламова
дом.
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к
дому, но домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в
углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца, и он пошел куда глаза глядят.
Тогда, на площади Петровой,
Где
дом в
углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений.
Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо
домов, лежали груды
углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
Самгин свернул за
угол в темный переулок, на него налетел ветер, пошатнул, осыпал пыльной скукой. Переулок был кривой, беден
домами, наполнен шорохом деревьев в садах, скрипом заборов, свистом в щелях; что-то хлопало, как плеть пастуха, и можно было думать, что этот переулок — главный путь, которым ветер врывается в город.
Улицу перегораживала черная куча людей; за
углом в переулке тоже работали, катили по мостовой что-то тяжелое. Окна всех
домов закрыты ставнями и окна
дома Варвары — тоже, но оба полотнища ворот — настежь. Всхрапывала пила, мягкие тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали не очень громко, но весело, — веселость эта казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
Люди обгоняли друг друга, выскакивали из дверей
домов, магазинов, из-за
углов улиц, и как будто все они искали, куда бы спрятаться от дождя, ветра.
«Поярков», — признал Клим, входя в свою улицу. Она встретила его шумом работы, таким же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская в памяти своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за
угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше жила в
доме Варвары, а теперь — рядом с ним.
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел в сад, в
угол, затененный кирпичной, слепой стеной соседнего
дома. Там, у стола, врытого в землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь
угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его дрожат.
За церковью, в
углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного
дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери, в
угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как
дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с
угла на
угол.
Редакция помещалась на
углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался в железные ворота богадельни. Двухэтажный
дом был переломлен: одна часть его осталась на улице, другая, длиннее на два окна, пряталась в переулок.
Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон в фиолетовые тона, и над полуслепыми окнами этого
дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
Она жила на
углу двух улиц в двухэтажном
доме,
угол его был срезан старенькой, облезлой часовней; в ней, перед аналоем, качалась монашенка, — над черной ее фигуркой, точно вырезанной из дерева, дрожал рыжеватый огонек, спрятанный в серебряную лампаду.
Пошли не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах
домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за
углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Тупой
угол,
дом Веселого, спросите Map. Ваганову».
Когда он обогнул
угол зеленого одноэтажного
дома,
дом покачнулся, и из него на землю выпали люди. Самгин снова закрыл глаза. Как вода из водосточной трубы, потекли голоса...
— Он был добрый. Знал — все, только не умеет знать себя. Он сидел здесь и там, — женщина указала рукою в
углы комнаты, — но его никогда не было
дома. Это есть такие люди, они никогда не умеют быть
дома, это есть — русские, так я думаю. Вы — понимаете?
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный
дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу. В этом
доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина стояли цветы. Зашли за
угол, и оказалось, что
дом стоит на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Потом
дома потемнели, застыли раскаленные штыки и каски, высокий пожарный разбежался и перепрыгнул через груду
углей в темноту.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного
дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за
угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в
углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в
доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
В
углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного
дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Дом посещали, хотя и не часто, какие-то невеселые, неуживчивые люди; они садились в
углах комнат, в тень, говорили мало, неприятно усмехаясь.
Кухня была истинным палладиумом деятельности великой хозяйки и ее достойной помощницы, Анисьи. Все было в
доме и все под рукой, на своем месте, во всем порядок и чистота, можно бы сказать, если б не оставался один
угол в целом
доме, куда никогда не проникал ни луч света, ни струя свежего воздуха, ни глаз хозяйки, ни проворная, всесметающая рука Анисьи. Это
угол или гнездо Захара.
Все тихо в
доме Пшеницыной. Войдешь на дворик и будешь охвачен живой идиллией: куры и петухи засуетятся и побегут прятаться в
углы; собака начнет скакать на цепи, заливаясь лаем; Акулина перестанет доить корову, а дворник остановится рубить дрова, и оба с любопытством посмотрят на посетителя.
И в
доме мало-помалу нарушалась тишина: в одном
углу где-то скрипнула дверь; послышались по двору чьи-то шаги; на сеновале кто-то чихнул.
— Врешь! Там кума моя живет; у ней свой
дом, с большими огородами. Она женщина благородная, вдова, с двумя детьми; с ней живет холостой брат: голова, не то, что вот эта, что тут в
углу сидит, — сказал он, указывая на Алексеева, — нас с тобой за пояс заткнет!
Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из
угла в
угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь
дом.
Когда Обломов не обедал
дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки и, из любви к делу, бросалась из
угла в
угол, сажала, вынимала горшки, почти в одно и то же мгновение отпирала шкаф, доставала что надо и захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
Напротив, в Святки, в светлый день, в веселые вечера Масленицы, когда все ликует, поет, ест и пьет в
доме, она вдруг, среди общего веселья, зальется горячими слезами и спрячется в свой
угол.
«Нет, — думал он, — в другой раз, когда Леонтий будет
дома, я где-нибудь в
углу, в саду, дам ей урок, назову ей по имени и ее поведение, а теперь…»
Он взял фуражку и побежал по всему
дому, хлопая дверями, заглядывая во все
углы. Веры не было, ни в ее комнате, ни в старом
доме, ни в поле не видать ее, ни в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
И только, Борис Павлыч! Как мне грустно это, то есть что «только» и что я не могу тебе сообщить чего-нибудь повеселее, как, например, вроде того, что кузина твоя, одевшись в темную мантилью, ушла из
дома, что на
углу ждала ее и умчала куда-то наемная карета, что потом видели ее с Милари возвращающуюся бледной, а его торжествующим, и расстающихся где-то на перекрестке и т. д. Ничего этого не было!
Егорка делал туалет, умываясь у колодца, в
углу двора; он полоскался, сморкался, плевал и уже скалил зубы над Мариной. Яков с крыльца молился на крест собора, поднимавшийся из-за
домов слободки.
Вон резвятся собаки на дворе, жмутся по
углам и греются на солнце котята; вон скворечники зыблются на тонких жердях; по кровле нового
дома толкутся голуби, поверх реют ласточки.
Райский бросился вслед за ней и из-за
угла видел, как она медленно возвращалась по полю к
дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела в глаза своей «беде».
— Старой кухни тоже нет; вот новая, нарочно выстроила отдельно, чтоб в
дому огня не разводить и чтоб людям не тесно было. Теперь у всякого и у всякой свой
угол есть, хоть маленький, да особый. Вот здесь хлеб, провизия; вот тут погреб новый, подвалы тоже заново переделаны.
— Два своих
дома, земля, крестьяне, сколько серебра, хрусталя — а он будет из
угла в
угол шататься… как окаянный, как Маркушка бездомный!
Но ему нравилась эта жизнь, и он не покидал ее.
Дома он читал увражи по агрономической и вообще по хозяйственной части, держал сведущего немца, специалиста по лесному хозяйству, но не отдавался ему в опеку, требовал его советов, а распоряжался сам, с помощию двух приказчиков и артелью своих и нанятых рабочих. В свободное время он любил читать французские романы: это был единственный оттенок изнеженности в этой, впрочем, обыкновенной жизни многих обитателей наших отдаленных
углов.