Неточные совпадения
Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав;
В
тени хранительной дубравы
Он разделял ее забавы,
И детям прочили венцы
Друзья-соседи, их отцы.
В глуши,
под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
В
глазах родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Не знаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.
В сиповатом голосе Робинзона звучала грусть, он пытался прикрыть ее насмешливыми улыбками, но это не удавалось ему. Серые
тени являлись на костлявом лице, как бы зарождаясь в морщинах
под выгоревшими
глазами,
глаза лихорадочно поблескивали и уныло гасли, прикрываясь ресницами.
Усталые
глаза его видели во тьме комнаты толпу призрачных, серых
теней и среди них маленькую девушку с лицом птицы и гладко причесанной головой без ушей, скрытых
под волосами.
Но Клим уже не слушал, теперь он был удивлен и неприятно и неприязненно. Он вспомнил Маргариту, швейку, с круглым, бледным лицом, с густыми
тенями в впадинах глубоко посаженных
глаз.
Глаза у нее неопределенного, желтоватого цвета, взгляд полусонный, усталый, ей, вероятно, уж
под тридцать лет. Она шьет и чинит белье матери, Варавки, его; она работает «по домам».
В саду, на зеленой скамье,
под яблоней, сидела Елизавета Спивак, упираясь руками о скамью, неподвижная, как статуя; она смотрела прямо пред собою,
глаза ее казались неестественно выпуклыми и гневными, а лицо, в мелких пятнах света и
тени, как будто горело и таяло.
Она, видимо, сильно устала,
под глазами ее легли
тени, сделав
глаза глубже и еще красивей. Ясно было, что ее что-то волнует, — в сочном голосе явилась новая и резкая нота, острее и насмешливей улыбались
глаза.
Он похудел,
под глазами его легли синеватые
тени, взгляд стал рассеянным, беспокойным.
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем, потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел на ручку дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше своего возраста, странно белая кожа его лица как бы припудрена,
под глазами синеватые
тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
— Что же у вас делается? Как это вы допустили? Почему не взорваны мосты на Николаевской? — спрашивала она. Лицо у нее было чужое, старенькое, серое, губы тоже серые,
под глазами густые
тени, — она ослепленно мигала.
Нехаева встала на ноги, красные пятна на щеках ее горели еще ярче,
под глазами легли
тени, обострив ее скулы и придавая взгляду почти невыносимый блеск. Марина, встречая ее, сердито кричала...
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо
под солнцем, не думая прятаться в
тень. Солдаты, не спуская с них
глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Глаза разбегались у нас, и мы не знали, на что смотреть: на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей на них, из столицы и в столицу; на дальнюю ли гору, которая мягкой зеленой покатостью манила войти на нее и посидеть
под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ, а тут же рядом пряталась в прохладной
тени долина с огороженными высоким забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил
глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал.
Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела
под ноги себе.
Скрепя сердце вы располагаетесь на берегу, расстилаете ковер
под тенью дерева и ложитесь; но сон не смыкает
глаз ваших, дорога и весенний жар привели всю кровь вашу в волнение, и после нескольких попыток заставить себя заснуть вы убеждаетесь в решительной невозможности такого подвига.
Глаза его были закрыты,
тень от черных густых волос падала пятном на словно окаменелый лоб, на недвижные тонкие брови; из-под посиневших губ виднелись стиснутые зубы.
Лицо у нее было измятое,
под глазами лежали густые
тени, губы вяло опустились.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил
глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые
тени лежали
под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках,
под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Юноша, искоса поглядывая на Палагу, удивлялся: её розовое кукольное лицо было, как всегда, покорно спокойно,
глаза красиво прикрыты ласковыми
тенями ресниц; она жевала лепёшку не торопясь и не открывая рта, и красные губы её жили, как лепестки цветка
под тихим ветром.
Наталья ушла, он одёрнул рубаху, огладил руками жилет и, стоя среди комнаты, стал прислушиваться: вот по лестнице чётко стучат каблуки, отворилась дверь, и вошла женщина в тёмной юбке, клетчатой шали, гладко причёсанная, высокая и стройная. Лоб и щёки у неё были точно вылеплены из снега, брови нахмурены, между
глаз сердитая складка, а
под глазами тени утомления или печали. Смотреть в лицо ей — неловко, Кожемякин поклонился и, не поднимая
глаз, стал двигать стул, нерешительно, почти виновато говоря...
Широко шагая, пошёл к землянке, прислонившейся
под горой. Перед землянкой горел костёр, освещая чёрную дыру входа в неё, за высокой фигурой рыбака влачились по песку две
тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от огня, другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми
глазами на задумчивом монашеском лице.
Кожа на висках у хозяйки почти голубая,
под глазами лежали черноватые
тени, на тонкой шее около уха торопливо дрожало что-то, и вся эта женщина казалась изломанной, доживающей последние дни.
Черты ее лица могли показаться слишком мужественными и почти грубыми, ежели бы не этот большой стройный рост и могучая грудь и плечи и, главное, ежели бы не это строгое и вместе нежное выражение длинных черных
глаз, окруженных темною
тенью под черными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки.
Разоблачившись, о. Христофор и Кузьмичов легли в
тень под бричкой, лицом друг к другу, и закрыли
глаза.
Дюрок, осмотревшись, направился к одноэтажному флигелю в глубине двора. Мы вошли
под тень навеса, к трем окнам с белыми занавесками. Огромная рука приподняла занавеску, и я увидел толстый, как у быка,
глаз, расширивший сонные веки свои при виде двух чужих.
— Вам поздно думать о любви, — начала, медленно приподнимаясь с кресла, Ида… — Мы вас простили, но за вами, как Авелева
тень за Каином, пойдет повсюду
тень моей сестры. Каждый цветок, которым она невинно радовалась; птичка, за которой она при вас следила по небу
глазами, само небо,
под которым мы ее лелеяли для того, чтобы вы отняли ее у нас, — все это за нее заступится.
Посидев несколько минут молча, Илья пошёл домой. Там, в саду, пили чай
под жаркой
тенью деревьев, серых от пыли. За большим столом сидели гости: тихий поп Глеб, механик Коптев, чёрный и курчавый, как цыган, чисто вымытый конторщик Никонов, лицо у него до того смытое, что трудно понять, какое оно. Был маленький усатый нос, была шишка на лбу, между носом и шишкой расползалась улыбка, закрывая узкие щёлки
глаз дрожащими складками кожи.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше,
тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся
тенью,
под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Бледное лицо, изнуренное тяжкою жизнью и безвременьем, покрылось морщинами; скулы сильно выступили
под мутными, впалыми
глазами, и вообще по всей физиономии проскальзывала какая-то ноющая, неотразимая грусть, виднелось что-то столь печальное и унылое, что нельзя почти было отыскать в ней и
тени былого.
Пистолет шел рядом с Вавилой, но не смотрел на него. Ружье держал
под мышкой вниз дулом, руки в карманах потертой короткой куртки из толстого синего драпа. На голове его кожаный картуз, большой козырек закрывал
глаза, бросая на лицо черную
тень.
Отошли в кусты, и на маленькой полянке, среди молодых сосен, Николай устало бросился в
тень,
под деревья, а она, бережно разостлав по траве верхнюю юбку, села рядом с ним, нахмурив густые тёмные брови и пытливо глядя в лицо его небольшими карими
глазами.
Глаза, не мигая, смотрели на ангелочка, и
под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все окружающее — бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, Сашка, — все это сливалось в одну ровную серую массу, без
теней, без света.
Стоит Семён в
тени, осматривая людей невидимыми
глазами; на голове у него чёрный башлык,
под ним — мутное пятно лица, с плеч до ног колоколом висит омытая дождём клеёнка, любопытно скользят по ней отблески огня и, сверкая, сбегает вода. Он похож на монаха в этой одежде и бормочет, точно читая молитву...
Пройдя еще несколько шагов, я услышал голоса, а немного погодя увидел и людей. В том месте, где аллея расширялась в площадку, окруженную чугунными скамьями,
под тенью высоких белых акаций стоял стол, на котором блестел самовар. Около стола говорили. Я тихо подошел по траве к площадке и, скрывшись за сиреневый куст, стал искать
глазами графа.
— Послушайте, Константин Семенович! — решительно подняла, наконец, она на него свои
глаза. — Хоть это все и мерзость, и глупость, но… мне кажется, оставлять без внимания такие вещи не должно. Ваше имя, ваша честь должны стоять слишком высоко! Они не должны ни минуты оставаться
под какой бы то ни было
тенью!
В одном из таких госпиталей, в белой, чистой, просторной горнице лежит Милица. Ее осунувшееся за долгие мучительные дни болезни личико кажется неживым. Синие
тени легли
под глазами… Кожа пожелтела и потрескалась от жара. Она по большей части находится в забытьи. Мимо ее койки медленно, чуть слышно проходят сестрицы. Иногда задерживаются, смотрят в лицо, ставят термометр, измеряющий температуру, перебинтовывают рану, впрыскивают больной
под кожу морфий…
Игнат неподвижно лежал на спине, закинув голову. Между черными, запекшимися губами белели зубы. Тусклые
глаза, не моргая, смотрели из глубоких впадин. Иногда рвотные движения дергали его грудь, но Игнат уже не выплевывал… Он начинал дышать все слабее и короче. Вдруг зашевелил ногами, горло несколько раз поднялось
под самый подбородок, Игнат вытянулся и замер; по его лицу быстро пробежала неуловимая
тень… Он умер.
Александра Михайловна воротилась домой поздно, пьяная и печальная. В комнате было еще душнее, пьяный тряпичник спал, раскинувшись на кровати; его жидкая бороденка уморительно торчала кверху, на лице было смешение добродушия и тупого зверства; жена его, как
тень, сидела на табурете, растрепанная, почти голая и страшная; левый
глаз не был виден
под огромным, раздувшимся синяком, а правый горел, как уголь. По крыше барабанил крупный дождь.
Жданов сидел сначала совершенно неподвижно, с
глазами, устремленными на тлевшие уголья, и лицо его, освещенное красноватым светом, казалось чрезвычайно мрачным; потом скулы его
под ушами стали двигаться все быстрее и быстрее, и наконец он встал и, разостлав шинель, лег в
тени сзади костра. Или он ворочался и кряхтел, укладываясь спать, или же смерть Веленчука и эта печальная погода так настроили меня, но мне действительно показалось, что он плачет.
Он мысленно употребил это модное слово и значительно успокоился.
Под двумя липами, в прохладной
тени, ему стало хорошо. Прямо перед его
глазами шла аллея, а налево за деревьями начинался фруктовый сад, тоже запущенный, когда-то переполненный перекрестными дорожками вишен, яблонь и груш, а в незанятых площадках — грядами малины, крыжовника, смородины, клубники.
И теперь, из окутанного
тенью угла, с тою же мукою
глаза устремлялись вверх, а я искоса поглядывал на это лицо, — и в первый раз в душе шевельнулась вражда к нему… Эти
глаза опять хотели и теперешнюю мою радость сделать мелкою, заставить меня стыдиться ее. И,
под этими чуждыми земной радости
глазами, мне уже становилось за себя стыдно и неловко… Почему?! За что? Я ничего не смел осознать, что буйно и протестующе билось в душе, но тут между ним и много легла первая разделяющая черта.
Не знаю,
под влиянием ли тишины, лесных
теней и звуков, или, быть может, вследствие утомления, от пристального взгляда обыкновенных собачьих
глаз мне стало вдруг жутко.
Один был старичок небольшого роста, начинавший уже горбиться
под ношею лет; темные волосы слабо
тенили серебряные кудри его; от маковки головы до конца век левого
глаза врезался глубокий шрам… но вы уж, вероятно, узнали странника и сказочника, Афанасия Никитина.
Она встала и медленно приближалась к дочери, с протянутыми руками, видного роста, в корсете
под шелковым капотом с треном, в белой кружевной косынке, покрывавшей и голову. На лицо падала
тень, и она смотрела моложаво, с чуть заметными морщинами, со слоем желтой пудры;
глаза, узкие и близорукие, приобрели привычку мигать и щуриться; на лбу лежали кудерьки напудренных волос; зубы она сохранила и щеголяла ими, а всего больше руками замечательной тонкости и белизны, с дюжиной колец на каждой кисти.
Большие голубые
глаза с сероватым оттенком были красиво очерчены, а легкая
тень под ними придавала некоторую усталость взгляду. Нос был длинный, прямой, с подвижными ноздрями; резко очерченный подбородок указывал на сильную волю; лоб был невысок, с немного выдающейся надбровною костью.
Несколько времени она задумчиво ходила взад и вперед, а затем опустилась на дерновую скамейку
под тенью могучего вяза, откинула голову назад и возвела
глаза к небу с выражением мольбы.
О. Василий медленно выпрямился и с тем же строгим и бесстрастным лицом, не взглянув на Настю, пошел к себе. Шел он медленно и спокойно, тяжелым и мертвым шагом глубокой думы, и тьма разбегалась перед ним, длинными
тенями забегала сзади и лукаво кралась по пятам. Лицо его ярко белело
под светом лампы, и
глаза пристально смотрели вперед, далеко вперед, в самую глубину бездонного пространства, — пока медленно и тяжело переступали ноги.