Неточные совпадения
Анна Андреевна. Послушай, Осип, а как
барин твой там, в мундире ходит, или…
Осип. «Еще, говорит, и к городничему пойду; третью неделю
барин денег не плотит. Вы-де с
барином, говорит, мошенники, и
барин твой — плут. Мы-де, говорит, этаких шерамыжников и подлецов видали».
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше
барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге больше нравится?
— Мы
господа не важные,
Перед
твоею милостью
И постоим…
Там рыба в речке плещется:
«Жирей-жирей до времени!»
Там заяц лугом крадется:
«Гуляй-гуляй до осени!»
Все веселило
барина,
Любовно травка каждая
Шептала: «Я
твоя...
Давно ли народ
твой игрушкой служил
Позорным страстям
господина?
Потомок татар, как коня, выводил
На рынок раба-славянина...
— Погоди. И ежели все люди"в раю"в песнях и плясках время препровождать будут, то кто же, по
твоему, Ионкину, разумению, землю пахать станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и, собравши плоды, оными
господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду
твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли,
господа?
— Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел
твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то
барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал в эти дни!
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми
твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с
господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и
господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с
твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров.
Так бог ему судил; а впрочем,
Полечат, вылечат авось;
А ты, мой батюшка, неисцелим, хоть брось.
Изволил вовремя явиться! —
Молчалин, вон чуланчик
твой,
Не нужны проводы, поди,
господь с тобой.
— В кои-то веки разик можно, — пробормотал старик. — Впрочем, я вас,
господа, отыскал не с тем, чтобы говорить вам комплименты; но с тем, чтобы, во-первых, доложить вам, что мы скоро обедать будем; а во-вторых, мне хотелось предварить тебя, Евгений… Ты умный человек, ты знаешь людей, и женщин знаешь, и, следовательно, извинишь…
Твоя матушка молебен отслужить хотела по случаю
твоего приезда. Ты не воображай, что я зову тебя присутствовать на этом молебне: уж он кончен; но отец Алексей…
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль.
Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника.
Твой отец не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот
господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— В проулок убежал, говоришь? — вдруг и очень громко спросил Вараксин. — А вот я в проулке стоял, и вот
господин этот шел проулком сюда, а мы оба никого не видали, — как же это? Зря ты, дядя, болтаешь. Вон — артельщик говорит — саквояж, а ты — чемодан! Мебель
твою дождик портит…
— Вот я при
барине говорю: согласен с ним, с Осипом, а не с тобой. А тебя считаю вредным за
твое кумовство с жандармом и за навет
твой на Мишу… Эх, старый бес!
Утешься, добрая мать:
твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там
барин не встает с зарей и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
Авось милосердый
Господь помилует
твою барскую милость, а о себе не заботимся: пусть издохнем.
— Вот внук мой, Борис Павлыч! — сказала она старосте. — Что, убирают ли сено, пока горячо на дворе? Пожалуй, дожди после жары пойдут. Вот
барин, настоящий
барин приехал, внук мой! — говорила она мужикам. — Ты видал ли его, Гараська? Смотри же, какой он! А это
твой, что ли, теленок во ржи, Илюшка? — спрашивала при этом, потом мимоходом заглянула на пруд.
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь
Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее
твоя молитва будет о нем.
— Вот
господин хочет про
твое дело расспросить.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к
барину и буду просить денег, а
барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная
твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
А посему, — молвил святой, — и ты радуйся, жено, а не плачь, и
твой младенец теперь у
Господа в сонме ангелов его пребывает».
— Где ты мог это слышать? Нет, вы,
господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец
твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился. Положим, я только поповский сын и тля пред вами, дворянами, но не оскорбляйте же меня так весело и беспутно. У меня тоже честь есть, Алексей Федорович. Я Грушеньке не могу быть родней, публичной девке, прошу понять-с!
— Расчет, Андрей, принимай! Вот тебе пятнадцать рублей за тройку, а вот пятьдесят на водку… за готовность, за любовь
твою… Помни
барина Карамазова!
И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек
твой — есть единый от ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на
твои слезы радуется, и на них
Господу Богу указывает.
Расслабленный Ришар плачет и только и делает, что повторяет ежеминутно: «Это лучший из дней моих, я иду к
Господу!» — «Да, — кричат пасторы, судьи и благотворительные дамы, — это счастливейший день
твой, ибо ты идешь к
Господу!» Все это двигается к эшафоту вслед за позорною колесницей, в которой везут Ришара, в экипажах, пешком.
И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко
Господу за упокой его и
твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя.
— Скажи
твоему бездельнику
барину, — обратился он к камердинеру, — что, за неименьем его собственной гнусной рожи, дворянин Чертопханов изуродовал его писанную; и коли он желает от меня удовлетворенья, он знает, где найти дворянина Чертопханова! А то я сам его найду! На дне моря сыщу подлую обезьяну!
Ну, думаю, видно, брат, господа-то
твои не на золоте едят…
— Какая
твоя вина,
барин! Своей судьбы не минуешь! Ну, кудластый, лошадушка моя верная, — обратился Филофей к кореннику, — ступай, брат, вперед! Сослужи последнюю службу! Все едино… Господи! бо-слови!
«Будь источником наслаждения для мужчины. Он
господин твой. Ты живешь не для себя, а для него».
Он воротился и, поравнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь? — спросил он, — не Минского ли?» — «Точно так, — отвечал кучер, — а что тебе?» — «Да вот что:
барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет».
Драгун погрозил ему пистолетом, да, видно, он не был заряжен;
барин сам видел и закричал ему: «Оставь лошадь, не
твое дело».
— А ты
господам хорошо служи — вот и Богу этим послужишь. Бог-то, ты думаешь, примет
твою послугу, коли ты о
господах не радеешь?
— Ты что же, сударь, молчишь! — накидывалась она на отца, —
твой ведь он! Смотрите на милость! Холоп над барыней измывается, а
барин запрется в кабинете да с просвирами возится!
— Вот что, Ленька, голуба́ душа, ты закажи себе это: в дела взрослых не путайся! Взрослые — люди порченые; они богом испытаны, а ты еще нет, и — живи детским разумом. Жди, когда
господь твоего сердца коснется, дело
твое тебе укажет, на тропу
твою приведет, — понял? А кто в чем виноват — это дело не
твое.
Господу судить и наказывать. Ему, а — не нам!
Тут и
твой, и мой, и дедушкин, — каждому ангел дан,
господь ко всем равен.
Встали на колени люди добрые,
Господу богу помолилися:
— Слава тебе, господи, за правду
твою!
Вот
твой ангел
господу приносит: «Лексей дедушке язык высунул!» А
господь и распорядится: «Ну, пускай старик посечет его!» И так всё, про всех, и всем он воздает по делам, — кому горем, кому радостью.
И когда болезнь, скудость, истощение тела, боязнь, вредная телу, возмущают мысль
твою в радости упования
твоего и в попечении по
Господу: тогда знай, что живет в тебе тело, а не Христос».
— Ванюша, — говорил мне старой
барин, — счастие
твое зависит совсем от тебя.
Рука
господина твоего, носящаяся над главою раба непрестанно, согнет выю
твою на всякое угождение.
— Ты во гневе
твоем, — говорил я сам себе, — устремляешься на гордого
господина, изнуряющего крестьянина своего на ниве своей; а сам не то же ли или еще хуже того делаешь?
Возьми его назад, добрый
господин, и ты и я с
твоим рублем можем сделать вора.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с
твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я
господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Он говорит, что этот вот кривляка, твой-то хозяин… тому
господину статью поправлял, вот что давеча на
твой счет прочитали.
— Да уж одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок
твой и без того всем известен. Да вы подумайте только,
господа, — воскликнул вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только, какими глазами мы потом друг на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
А то есть у нас такие
господа — впрочем, я это говорю не на
твой счет, — которые всю жизнь свою проводят в каком-то млении скуки, привыкают к ней, сидят в ней, как… как грыб в сметане, — подхватил Михалевич и сам засмеялся своему сравнению.
— Не думала я дождаться тебя; и не то чтоб я умирать собиралась; нет — меня еще годов на десять, пожалуй, хватит: все мы, Пестовы, живучи; дед
твой покойный, бывало, двужильными нас прозывал; да ведь
господь тебя знал, сколько б ты еще за границей проболтался.