Старые годы в селе Плодомасове

Марфа Андревна, не видя ни малейшей надежды к опасению, отвернулась от картины разбоя и стала приготовляться к смерти. Сундуки и укладки ее были опорожнены, и все, что в них вмещалось, повышвырено за окно. В покоях оставалось уже очень немного, над чем бы стоило еще поработать. Последнее внимание разбойников пало на один железный сундук, привернутый через медные шайбы винтами к полу и запертый изнутри хитрою стальною пружиною. Ни один лом, ни один топор не брал этого заманчивого сундука. По той тщательности, с которою сундук этот был укреплен и заперт, разбойники не сомневались, что в нем-то и должны заключаться все наиценнейшие богатства домовитой боярыни. А сундук этот только что был Марфой Андревной перебран прошедшим вечером, и в нем не было ничего, кроме детского белья, припасенного ею ожидаемому новорожденному.

Со рта Марфы Андревны сорвали платок и потребовали, чтобы она указала, где ключ.

Марфа Ашдревна встрепенулась. Она обернулась и сказала:

— Как же ты смеешь думать, холоп, что я дам тебе ключ?

— Не дашь?

— Ну разумеется, не дам, — отвечала заносчиво и резко Марфа Андревна.

Разбойник, не рассуждая долго, ударил старуху сапогом в лицо.

— Подай ключ! — приставали к ней со всех сторон.

— Не дам я ключа, — отвечала Марфа Андревна, отплевывая бегущую из рта кровь.

Что с ней ни делали — били ее, вывертывали ей пальцы и локти, таскали ее по полу за волосы! «Не дам», — отвечала железная старуха.

— Я сказала, не дам, и не дам!

— Так на лучину ее, ведьму! сама заговорит, где ключ спрятан, — скомандовал Ванька Жорнов.

С Марфы Андравны стащили ее золотом шитые босовички, согнули ей колени и под икры подсунули пук пылающей лучины.

— Нe дам я ключа вам, холопам, — проскрипела сквозь зубы Плодомасова.

— А ты, боярыня, не крепись изнапрасна, мы ведь всё допытаемся, — заговоришь — приставал, коптя ее ноги, Жорнов.

— Врешь, подлый холоп: не заговорю.

— Заговоришь.

Но Марфа Андревна собрала силы, плюнула Жорнову в самое лицо и опять назвала его «холопом».

— Холоп! Нет, я твой господин теперь, а ты моя холопка.

— Подлый смерд! — крикнула в азарте, забыв на минуту самую боль свою, истязуемая и снова плюнула прямо в глаза своему палачу.

Ее били и истязали несказанно; она не ожидала помощи ниоткуда: видела сочувствие в глазах одной своей задыхавшейся девушки, но и не думала уступить холопам.

Разбойники становилось в тупик: ломать половицы, к которым привинчен сундук, — их не выломишь из-под взбкрой положенного венца. Зажечь дом — нет прибыли, да и осветишь след ходящим по всей окружности войскам; сложить ее, старуху, на всю лучину, спалить ей прежде спину, потом грудь и живот — страшно, что помрет, а не скажет.

Марфе Андреане было радостно, что эти звери не знали, что с ней сделать.

— А что у тебя тут в сундуке? — спросил ее Жорнов.

— Тут мое золото, да серебро, да окатный жемчуг.

У разбойников даже и в сердце похолонуло и в ушах зазвенело.

Даже честью стали просить Марфу Андревну:

— Матушка, старушенька, не губи себя, мы твоей крови не жаждоваем: дай ключ от укладки с бурмистским зерном.

— Не дам, — отвечала Марфа Андревна.

— Так мы же у тебя выпытаем!

— Ничего не выпытаешь, холоп.

Но у нас, ни в чем не знавших ни меры, ни удержу, люди на зле, как и на добре, не останавливаются.

У Емельяна Пугачева были пытальщики дошлые — знали, как какого человека каким злом донимать; а предания Емельяновы были живы в народе и не безведомы и Ваньке Жорнову.

Марфе Андревне погрозили непереносным срамом, что разденут ее сейчас донага, осмолят ей голову дегтяным ведром и обсьпят пуховой подушкой да, привязав на шелудивого коня, о рассвете в село на базар выгонят.

Услыхав этот ужасный приказ Ваньки Жорнова, Марфа Андревна вздрогнула, и холодный пот выступил у нее даже по закоптелым опалинам.

«Неужто же надо покориться холопам, или посрамить перед нечистым взором непорочную наготу свою!»

Марфа Андревна, однако, сообразила, что уже теперь ей не помогла бы и покорность, что разбойники, найдя в сундуке одни детские тряпки, пришли бы еще в большую ярость и все равно не простили бы ей ее упорства. Они отмстили бы ей именно тем мщением, к которому она обнаружила страх и боясь которого отдала бы им ключ.

Бесчестье ее казалось неотклонимым.