Неточные совпадения
— Берусь за это. Тебе нельзя замолвить и словечка: о
твоем размирье с Образцом если не знает еще наш
господин…
— Вступающим в брак
господь наказывает оставить отца своего и матерь и прилепиться к жене. В такой же брак вступил и ты, государь всея Руси, приняв по рождению и от святительской руки в дому божьем благословение на царство. Приложение сделай сам,
господине! Умнее на
твою речь сказать не сумею: я не дьяк и не грамотей.
— Из усердия к
твоему лицу,
господине, князь великий, доложил тебе… не смог умолчать… православный народ гласно вопиет против тебя…
— Над чем?.. Я сказала, что молюсь об умерших.
Твою Москву с ее лачугами можно два раза в год спалить дотла и два раза построить; татаре два века держали ее в неволе… чахла, чахла и все-таки осталась цела: променяла только одну неволю на другую. А
господина Новгорода великого раз не стало, и не будет более великого Новгорода.
— Не взыщи,
господине лекарь, — отвечает Мамон, почтительно кланяясь, — по приказу великого князя ищем важного беглеца. Он бежал сюда к палатам боярина, здесь и скрылся. Одному из наших вздумалось только теперь сказать, будто слышал, как Холмский лез по стене, будто
твое окно отворилось…
— Великий грех пал бы на
твою голову,
господине и сыну наш, — говорило одно духовное лицо, — коли б воевода пролил кровь своих родичей.
— Что,
господине деспот,
твоя голубица Гаида Андреевна?
— Мы чествуем и кланяемся сестрице
твоей, а нашей господыне, великой княгине Софье Фоминишне за то, что она Русь нашу полюбила паче своей родной земли (да стоит ли упоминать об этой соромной земле, которую поедает поганый бесермен, аки татарская саранча). А тебе,
господине, деспот аморейский, не пригоже заочно на нашего осподаря Ивана Васильевича ла… (боярин остановился, покачав головою), не пригоже и мне
твоей милости молвить худое слово.
— Может быть, — прибавил он, смутно понимая душевную тревогу своей крестной матери и желая ее и себя утешить, — может быть, Настя, мы введем его этим тельником в нашу веру.
Господь знает, дар
твой не будет ли у него на груди, когда будешь стоять с ним в церкви под венцом.
— Немало стою здесь, а только и слышу в речи
твоей: Иоанн, да Ахмат, да Софья и опять Ахмат да Иоанн. Не трунишь ли над старыми грехами моими?.. Крыться не хочу, было время, и я оплошал, оробел, сам не знаю как. Кто этому теперь поверит? Правду молвить, и было чего бояться! В один час мог потерять, что улаживал годами и что замышлял для Руси на несколько веков.
Господь выручил. Но… по нашей пословице, кто старое помянет, тому глаз вон. Оправь меня в этом деле перед немцем. Спи здорово, Аристотель!
—
Твои провожатые,
господине, — отвечал Хабар, догадавшийся, что это был голос великого князя тверского, хилого старика, и свистнул посвистом соловья-разбойника.
— Нас тебе нечего опасаться. Мы не в плен пришли взять князя тверского, а проводить с честью Михайлу Борисовича, шурина великого князя московского. В плену и без того довольно князей у нашего
господина: Иван Васильевич велел то же сказать тебе. Мои молодцы, сурожане и суконники московские, проводят тебя до первого яму и до второго, коли тебе полюбится. Выбери сам провожатых, сколько в угоду тебе. За один волос
твой будут отвечать головой своей. Порукою тебе в том пречистая матерь божия и Спас милостивый.
— Боюсь только, вовремя ли пришел, — сказал Антон. — Я с запросом к
твоему кольцу, а ты запел песнь надгробную. Навел на душу тоску невыносимую. Почему так скоро перешел к этой песне от возношения
господа?
— Правда
твоя, искал по немощи родительской, а более человеческой. За то, статься может,
господь и наказал меня сватовством Мамона. С той поры не плодит мое деревцо сладких яблочков; с той поры женихов Настеньке словно рукой сняло, да и сама она, горемычная, сохнет, что былина на крутом яру. Я ли не ходил на богомолье по святым местам; я ли не ставил местных свеч, не теплил лампады неугасимой!
— Вестимо, и то все
господу в угоду. Да ты давал свой излишек, чего у тебя вдоволь было. Не последний ломоть делил ты, не последнюю пулу отдавал. Вот дело иное, кабы ты для спасения души
твоего недруга отдал бы, чего у тебя дороже, милее нет на белом свете, кусок своего тела, кровь свою!
— Я пришел к тебе сватом, осударь Василий Федорович, да не простым, обыденным; хочу, да и в день великой душа бы
твоя явилась ко Христу, аки невеста чистая, непорочная. Вот видишь, два жениха на примете для Анастасии Васильевны. За обоих стоит
господин наш Иван Васильевич, за одного стою я крепко: оба басурманы. Один татарин и царевич…
— Не воротишь дня прошедшего, не возьмешь назад слова данного. А я на крепком слове положил, да и
господу обещал. Настя, выкупи грехи отца
твоего, не поперечь моему слову.
— Вот видишь образ Спаса нашего, — перебил Иван Васильевич своим владычно-роковым голосом, — беру
господа во свидетели, коли ты уморишь царевича, голова
твоя слетит долой. Слышь? Слово мое немимо идет. Вылечишь — любая дочь боярская
твоя, с нею любое поместье на всей Руси.
— Она была сужена тебе самим великим князем, — говорил между прочим хитрый дворецкий, — на этом
господин Иван Васильевич положил свое слово отцу
твоему, как шли походом во Тверь. Жаль, коли достанется другому! Зазорно, коли невеста царевича достанется немчину-лекарю! Скажет народ: пил мед царевич, по устам текло, да в рот не попало; выхватил стопу дорогую из его рук иноземный детина!