Неточные совпадения
— Как вам угодно. Если у нас князья и
графы упрямо проповедуют анархизм — дозвольте и купеческому
сыну добродушно поболтать на эту тему! Разрешите человеку испытать всю сладость и весь ужас — да, ужас! — свободы деяния-с. Безгранично разрешите…
Обедали шестеро:
граф и графиня, их
сын, угрюмый гвардейский офицер, клавший локти на стол, Нехлюдов, лектрисса-француженка и приехавший из деревни главноуправляющий
графа.
Это мой почтительнейший, так сказать, Карл Мор, а вот этот сейчас вошедший
сын, Дмитрий Федорович, и против которого у вас управы ищу, — это уж непочтительнейший Франц Мор, — оба из «Разбойников» Шиллера, а я, я сам в таком случае уж Regierender Graf von Moor! [владетельный
граф фон Моор! (нем.)]
Относительно этого человека было известно, что он одно время был юридическим владельцем и фактическим распорядителем огромного имения, принадлежавшего
графам В. Старый
граф смертельно заболел, когда его
сын, служивший в гвардии в Царстве Польском был за что-то предан военному суду.
Это были: старушка Мертваго и двое ее
сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое
сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал
граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Граф Наинский, его знатный родственник, который не обратил бы и внимания на него, если б он явился обыкновенным просителем, пораженный его успехами в обществе, нашел возможным и приличным обратить на него свое особенное внимание и даже удостоил взять в свой дом на воспитание его семилетнего
сына.
Я знал только, что
сын его, воспитывавшийся сначала у
графа, а потом в лицее, окончил тогда курс наук девятнадцати лет от роду.
— Постойте, постойте! новый гость, надо и ему дать билет, — и, легко соскочив со стула, взяла меня за обшлаг сюртука. — Пойдемте же, — сказала она, — что вы стоите? Messieurs, [Господа (фр.).] позвольте вас познакомить: это мсьё Вольдемар,
сын нашего соседа. А это, — прибавила она, обращаясь ко мне и указывая поочередно на гостей, —
граф Малевский, доктор Лушин, поэт Майданов, отставной капитан Нирмацкий и Беловзоров, гусар, которого вы уже видели. Прошу любить да жаловать.
Помирились на том, что пан Тыбурций был некогда дворовым мальчишкой какого-то
графа, который послал его вместе со своим
сыном в школу отцов-иезуитов, собственно на предмет чистки сапогов молодого панича.
— Вестимо, не прежние годы! Я, сударь, вот все с хорошим человеком посоветоваться хочу. Второй-ет у меня
сын, Кузьма Акимыч, у
графа заместо как управляющего в Москве, и граф-то его, слышь, больно уж жалует. Так я, сударь, вот и боюсь, чтоб он Ванюшку-то моего не обидел.
— Ив кого это он у меня, сударь, такой лютый уродился!
Сына вот — мнука мне-то — ноне в мясоед женил, тоже у купца дочку взял, да на волю его у графа-то и выпросил… ну, куда уж, сударь, нам, серым людям, с купцами связываться!.. Вот он теперь, Аким-то Кузьмич, мне, своему дедушке, поклониться и не хочет… даже молодуху-то свою показать не привез!
Подхалимов. Но ныне… Как бы ваше сиятельство поступили, если б отечество вновь обратилось к вам и к
графу Мамелфину с кличем: «шествуйте,
сыны!»?
Когда его племянник,
сын его брата Михаила, Димитрий Сехин, войсковой старшина, был в гостях в Ясной Поляне и назвал Льва Николаевича
графом, — тот обиделся. Тогда Сехин стал его звать «Лев Николаевич».
В письме своем Прасковья Ивановна, — с которою Варвара Петровна не видалась и не переписывалась лет уже восемь, — уведомляла ее, что Николай Всеволодович коротко сошелся с их домом и подружился с Лизой (единственною ее дочерью) и намерен сопровождать их летом в Швейцарию, в Vernex-Montreux, несмотря на то что в семействе
графа К… (весьма влиятельного в Петербурге лица), пребывающего теперь в Париже, принят как родной
сын, так что почти живет у
графа.
Она у
графа К. чрез Nicolas заискивала, она
сына с матерью хотела разделить.
Приезжал к нему из Петербурга двадцатидвухлетний поручик-сын и пробовал утешить старика, обнадеживая, что
граф Иван Александрович надеется все повернуть на старую колею, но князь выслушал, на минуту просиял улыбкой и не поверил.
Обед в этот день был в Помпейском зале; кроме меньших
сыновей, Николая и Михаила, были приглашены: барон Ливен,
граф Ржевусский, Долгорукий, прусский посланник и флигель-адъютант прусского короля.
Граф Петр Иванович Панин, генерал-аншеф, орденов св. Андрея и св. Георгия первой степени кавалер, и проч.,
сын генерал-поручика Ивана Васильевича, родился в 1721 году.
Сколько раз ни наводила графиня Антонида разговор с
графом на эту тему, он был непреклонен и с серьезною скромностью указывал на то, что его
сын от первого брака готовился надеть эполеты.
Это так было и сделано: откушали, помолились, экипаж подан, и стали садиться, — Ольга Федотовна еще ранее была усажена на высокое переднее сиденье и плотно застегнута кожаным фартуком. Она так самого нужного и не вспомнила, а теперь было уже некогда:
граф и графиня сели, — на крыльце оставались только княгиня с двумя
сыновьями да Gigot с Патрикеем.
— Чего-с? — отозвался тот, как бы не поняв даже того, о чем его спрашивали. Его очень заговорил
граф Хвостиков, который с самого начала обеда вцепился в него и все толковал ему выгоду предприятия, на которое он не мог поймать Янсутского.
Сын Израиля делал страшное усилие над своим мозгом, чтобы понять, где тут выгода, и ничего, однако, не мог уразуметь из слов
графа.
— Эта история, я думаю, известна всем: я
сын не
графа Хвостикова, а эмигранта французского, бежавшего в Россию после первой революции, который был гувернером моих старших братьев и вместе с тем le bien aime [возлюбленным (франц.).] моей матери…
Граф. А вот увидим! (Надевает очки и читает вслух.) «Павел Григорьевич Арбенин с душевным прискорбием извещает о кончине
сына своего Владимира Павловича Арбенина, последовавшей сего мая 11-го дня пополудни, покорнейше просит пожаловать на вынос тела в собственный дом, мая 13-го дня, пополуночи в 10 часу, отпевание в приходской церкви… etc.»
— Лучшими моими ролями были в трагедиях Сумарокова: Хорев, Трувор и Ростислав; в трагедиях Княжнина: Владисан, Рослав и Ярб; потом роль Безбожного в трагедии „Безбожный“;
графа Кларандона в „Евгении“ Бомарше;
графа Аппиано в „Эмилии Галотти“ Лессинга; Сеида в „Магомете“ и Фрица в „
Сыне любви“.
Граф Федор Турбин уже давно был убит на дуэли с каким-то иностранцем, которого он высек арапником на улице;
сын, две капли воды похожий на него, был уже двадцатитрехлетний прелестный юноша и служил в кавалергардах.
Когда после кадрили к вдовушке подошел ее давнишний восемнадцатилетний обожатель, неслужащий
сын самого богатого помещика, золотушный молодой человек, тот самый, у которого вырвал стул Турбин, она приняла его чрезвычайно холодно, и в ней не было заметно и десятой доли того смущения, которое она испытывала с
графом.
— Вот-те и
сын друга семейства!.. ха-ха-ха! — продолжал смеяться
граф.
При котором именно из
графов Каменских процветали обе эти художественные натуры, я с точностью указать не смею.
Графов Каменских известно три, и всех их орловские старожилы называли «неслыханными тиранами». Фельдмаршала Михаила Федотовича крепостные убили за жестокость в 1809 году, а у него было два
сына: Николай, умерший в 1811 году, и Сергей, умерший в 1835 году.
Анна Петровна. Перестаньте, Павел Петрович! (Читает.) «Comte Glaqolief» [«
Граф Глагольев» (франц.).]. К чему эти церемонии? Пожалуйста, проси! (Глагольеву 1.) Ваш
сын, Порфирий Семеныч!
— Узнал я, что здесь, в Москве, в номерах Андреева, живет
сын Урбенина, — сказал Камышев. — Хочу устроить так, чтобы
граф принял от него подачку… Пусть хоть один будет наказан! Но, однако, adieu! [прощайте! (франц.).]
Нас было шестеро знатоков и любителей цирка, шесть приятелей, и в наш кружок входил окончивший с нами гимназический курс
сын киевского генерал-губернатора
графа П.
Их было двое —
сын и дочь. О
сыне письменных свидетельств никаких не сохранилось. По крайней мере, доселе исследователи старинных архивов ничего не заявляли о нем. Известно только по преданию, что он жил до начала нынешнего столетия в одном из монастырей Переславля-Залесского и горько жаловался на свою участь. Это говорил покойный
граф Д. Н. Блудов, которому хорошо были известны подобные тайны [«Русский архив» 1865 года, книжка 1, статья М. Н. Лонгинова «Заметка о княжне Таракановой», стр. 94.].
Княжеское достоинство из Разумовских получил
сын гетмана,
граф Андрей Кириллович, первый посол на Венском конгрессе, ноября 24 1814 года.]), князем Разумовским.
Гельбиг, живший в Петербурге в составе саксонской миссии при нашем дворе и хорошо знавший придворные тайны, говорит, что привезенная Грейгом принцесса, находясь в Петропавловской крепости, родила
графу Орлову
сына, которого крестили генерал-прокурор князь Вяземский и жена коменданта крепости Андрея Григорьевича Чернышева и который получил фамилию Чесменского.
Кроме Радзивилов, чаще других у нее бывали
граф Потоцкий,
граф Пржездецкий и сэр Эдуард Вортли Монтегю, англичанин, долго путешествовавший по Востоку,
сын известной английской писательницы, лэди Мэри, дочери герцога Кингстон.
Да, он мужицкого рода, настоящий крестьянский
сын, подкидыш, взятый в дом к «смутьяну», Ивану Прокофьеву Теркину, бывшему крепостному
графов Рощиных, владельцев половины села Кладенца.
Прежние мои родственные и дружеские связи свелись к моим давнишним отношениям к семейству Дондуковых. Та девушка, которую я готовил себе в невесты, давно уже была замужем за
графом Гейденом, с которым я прожил две зимы в одной квартире, в 1861–1862 и 1862–1863 годах. Ее брат тоже был уже отец семейства. Их мать, полюбившая меня, как
сына, жила в доме дочери, и эти два дома были единственными, где я бывал запросто. Кузина моя Сонечка Баратынская уже лежала на одном из петербургских кладбищ.
Это был
граф Валевский, как известно, побочный
сын Наполеона I, а стало быть, кузен Наполеона III.
И был не князь, не
граф: отец его держал железную лавку внизу Остроженской улицы, — просто, значит, был
сын купца.
Но теперь, когда это делал барин-граф, когда мимо на великолепных лошадях со сворами борзых собак проезжали сытые, бездельные его
сыновья, — вдова могла видеть в работе Толстого одну лишь блажь: купил бы
сынам парою собачек меньше, — и нечего было бы самому пачкаться, да морить себя на ее пашне.
Во время кратковременного пребывания Ивана Осиповича в Петербурге его
сын, под именем
графа Свянторжецкого, раза два встречался с ним во дворце, но удачно избегал представления, хотя до сих пор не может забыть взгляд, полный презрительного сожаления, которым однажды обвел его этот заслуженный, почитаемый всеми, начиная с императрицы и кончая последним солдатом, генерал.
Горечь семейного раздора с летами исчезла совершенно. Короткое, свободное от многосложных занятий время
граф проводил в своем любимом Грузине, около своего верного друга Настасьи Федоровны, ставшей полновластной хозяйкой и в имении, и в сердце своего знаменитого повелителя, и если бы не огорчения со стороны его названного
сына Михаила Андреевича Шуйского,
графа можно было бы назвать счастливым.
Старик Селезнев и его
сын за последнее время даже не говорили с Елизаветой Петровной о дочери и сестре, как бы боясь произнести ее имя, и лишь одна Екатерина Николаевна, все еще упрямо не оставлявшая мысли видеть свою дочь за старым
графом Вельским, иногда спрашивала...
Наконец наступил канун того дня, в который, по их расчету, он должен был приехать. Княжна Александра Яковлевна, напившись кофе, показавшийся ей в этот день какого-то странного, но приятного вкуса, села с книжкой в своем будуаре, решив после обеда ехать к Лопухиной и провести с ней последний день разлуки с
сыном. Вошедшая Стеша как-то особенно мрачно доложила о приходе
графа Довудского.
Граф и его экономка, таким образом, относительно были счастливы, но для полноты этого счастья являлась одна помеха… этого не могли дать ни всемогущество, ни власть… Тридцатилетнему
графу Аракчееву хотелось иметь
сына, наследника всего, что вдруг получил он по милости государя.
Произошло ли это от того, что она все же привыкла считать
графа близким себе человеком, или же от расстройства нервов, чем графиня особенно стала страдать после смерти своего
сына, родившегося больным и хилым ввиду перенесенных во время беременности нравственных страданий матери и умершего на третьем месяце после своего рождения — вопрос этот решить было трудно.
К ней-то и обратилась Хвостова, прося написать
сыну о переводе ее первенца на службу под непосредственное начальство всемогущего
графа, надеясь при дружбе с матерью открыть, таким образом, своему Пете блестящую карьеру.
— Нет, едва ли… Будет старик, претендент на распускающийся цветок…
Граф Сигизмунд ревниво охраняет от встречи отца и
сына на одной дорожке.
Она в разговоре с ним осуждала одну из своих подруг, тайком вышедшую замуж за
графа без ведома родителей последнего, и с краской негодования рассказывала о тех унижениях, которые пришлось вытерпеть несчастной, прежде нежели родные «из милости» допустили ее к себе и с виду простили
сына и его молодую жену.
Он последний в роде
графов Белавиных, и хотя со стороны матери у него были в Петербурге родственные связи, но ввиду того, что его отец еще вскоре после свадьбы разошелся с родными своей жены, эти родственники знали о
сыне враждебно относящегося к ним человека — некоторые только понаслышке, а некоторые по встречам в великосветских гостиных.