Неточные совпадения
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом
суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного, хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю
жизнь и к известной цели.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений,
суетная жажда устроения общей
жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Один служит отлично, пользуется почетом, известностью, как хороший администратор; другой обзавелся семьей и предпочитает тихую
жизнь всем
суетным благам мира, никому не завидуя, ничего не желая; третий… да что? все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути.
«Вчера утром постигло нас новое, ниспосланное от Господа испытание: сын мой, а твой брат, Степан, скончался. Еще с вечера накануне был здоров совершенно и даже поужинал, а наутро найден в постеле мертвым — такова сей
жизни скоротечность! И что всего для материнского сердца прискорбнее: так, без напутствия, и оставил сей
суетный мир, дабы устремиться в область неизвестного.
Они всю
жизнь свою не теряли способности освещаться присутствием разума; в них же близкие люди видали и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и слезы умиления; в них же сверкал порою и огонь негодования, и они бросали искры гнева — гнева не
суетного, не сварливого, не мелкого, а гнева большого человека.
Они поняли ужасный холод безучастья и стоят теперь с словами черного проклятья веку на устах — печальные и бледные, видят, как рушатся замки, где обитало их милое воззрение, видят, как новое поколение попирает мимоходом эти развалины, как не обращает внимания на них, проливающих слезы; слышат с содроганием веселую песню
жизни современной, которая стала не их песнью, и с скрежетом зубов смотрят на век
суетный, занимающийся материальными улучшениями, общественными вопросами, наукой, и страшно подчас становится встретить среди кипящей, благоухающей
жизни — этих мертвецов, укоряющих, озлобленных и не ведающих, что они умерли!
— От радости, от предчувствия великих красот, кои будут сотворены! Ибо — если даже в такой
суетной и грязной
жизни ничтожными силами единиц уже создана столь велия красота, — что же будет содеяно на земле, когда весь духовно освобождённый мир начнёт выражать горение своей великой души в псалмах и в музыке?
Я с радостию детской
Предался
жизни суетной и светской —
Но ненадолго.
Она хвалила Дуню за ее доброту, о которой знала от Дарьи Сергевны, и за то, что ведет она
жизнь тихую, скромную, уединенную, не увлекается
суетными мирскими забавами.
«Для чего?» — это бессмысленнейший вопрос, сам собою отпадающий от всего, что полно
жизнью. В минуту уныния Долли могла задавать себе вопросы о бессмысленности своей
жизни, о бесцельности своих страданий и
суетни с детьми. Но
жизнь эта полна и прекрасна, несмотря на все ее страдания, — прекрасна потому, что для Доли
жизнь именно в этом.
— Нет, нет! Дайте мне поцеловать! — сказала она, хватая его за руку и жадно целуя ее три раза. — Как я рада, святой отец, что наконец вижу вас! Вы, небось, забыли свою княгиню, а я каждую минуту мысленно жила в вашем милом монастыре. Как у вас здесь хорошо! В этой
жизни для бога, вдали от
суетного мира, есть какая-то особая прелесть, святой отец, которую я чувствую всей душой, но передать на словах не могу!
И ребячески-суетною радостью загорелись настороженные глаза от похвал. Губы неудержимо закручивались в самодовольную улыбку, лицо сразу стало глупым. Я вглядывался, — мелкий, тщеславный человек, а глубоко внутри, там строго светится у него что-то большое, серьезное, широко живет собою — такое безучастное к тому, что скажут. Таинственная, завидно огромная
жизнь. Ужас мира и зло, скука и пошлость — все перерабатывается и претворяется в красоту.
— Никто меня не обидел, кроме тебя, потому что я пришел к тебе из моей пустыни, чтобы узнать от тебя для себя полезное, а ты не хочешь сказать мне: чем ты угождаешь Богу; не скрывайся и не мучь меня: я вижу, что живешь ты в
жизни суетной, но мне о тебе явлено, что ты Богу любезен.
— Ревность по Богу и желание святой иноческой
жизни похвальны; только для этого одного желания мало: надобно иметь твердую решимость, чтобы отказаться от всех прелестей
суетной мирской
жизни и посвятить всего себя строгому воздержанию, смирению и молитве — первым и главным добродетелям инока.
— Знаете ли вы, — говорила мне Лизавета Петровна, — что во мне не было ни одного фибра, который бы не испортили
суетной и бездушной
жизнью.
Видимо для всех о. Василий Фивейский поспешно сбрасывал с себя последнее, связывавшее его с прошлым и
суетными заботами о
жизни.
Через горнило бедствий, насильственно отторгая его от дома, от семьи, от
суетных забот о
жизни, вела его могучая рука к великому подвигу, к великой жертве.