Неточные совпадения
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский
народ, что вы представители его потребностей, его
стремлений! Нет, русский
народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
Это —
стремление к слиянию с
народом и идеализация
народа со стороны и издали.
В самой глубине народной жизни, у лучших людей из
народа никакого народничества нет, там есть жажда развития и восхождения,
стремление к свету, а не к народности.
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно, разочарованный. О, боже! когда переведется этот
народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных
стремлениях к тому, к чему они не призваны».
Я не бросился за
народом, упирался и шел прочь от будок, к стороне скачек, навстречу безумной толпе, хлынувшей за сорвавшимися с мест в
стремлении за кружками.
И вот тут-то и является церковь с своим не поддерживанием, но усиленным внушением отжившего язычества в своей законченной форме, с своим
стремлением втолкнуть опять
народ в тот мрак, из которого он выбивается с таким усилием.
Да и как же покорить силою
народы, которых всё воспитание, все предания, даже религиозное учение ведет к тому, чтобы высшую добродетель видеть в борьбе с поработителями и в
стремлении к свободе?
— В печати всех стран постоянно выдвигается всеобщее
стремление к миру, к необходимости его для всех
народов.
Разобрать это отношение внешней формы к внутренней силе уже нетрудно; самое главное для критики — определить, стоит ли автор в уровень с теми естественными
стремлениями, которые уже пробудились в
народе или должны скоро пробудиться по требованию современного порядка дел; затем — в какой мере умел он их понять и выразить, и взял ли он существо дела, корень его, или только внешность, обнял ли общность предмета или только некоторые его стороны.
Мерою достоинства писателя или отдельного произведения мы принимаем то, насколько служат они выражением естественных
стремлений известного времени и
народа.
Народ, столпившийся перед монастырем, был из ближней деревни, лежащей под горой; беспрестанно приходили новые помощники, беспрестанно частные возгласы сливались более и более в один общий гул, в один продолжительный, величественный рев, подобный беспрерывному грому в душную летнюю ночь… картина была ужасная, отвратительная… но взор хладнокровного наблюдателя мог бы ею насытиться вполне; тут он понял бы, что такое
народ: камень, висящий на полугоре, который может быть сдвинут усилием ребенка, не несмотря на то сокрушает все, что ни встретит в своем безотчетном
стремлении… тут он увидал бы, как мелкие самолюбивые страсти получают вес и силу оттого, что становятся общими; как
народ, невежественный и не чувствующий себя, хочет увериться в истине своей минутной, поддельной власти, угрожая всему, что прежде он уважал или чего боялся, подобно ребенку, который говорит неблагопристойности, желая доказать этим, что он взрослый мужчина!
Рано высказался в Петре этот характер, сложившийся в бурях первых лет его жизни, рано приметили все, что Петр не будет делать дело вполовину, если примется за дело, и Петр скоро сделался представителем и двигателем новых
стремлений, издавна бродивших в
народе и не находивших себе удовлетворения.
Понятно, что Петр если и хотел этим заняться, то не мог преимущественно на этом настаивать: прошедшее
народа не подготовило еще тогда достаточно данных для того, чтобы
стремление к истинному, серьезному образованию и к улучшению экономических отношений могло сильно и деятельно проявиться в массе.
Имея, конечно, в виду благо своего
народа, они постоянно обнаруживали самые полезные и благородные
стремления; но эти
стремления, обнаруживавшие их прекрасную душу, редко приводимы были в исполнение так, как бы они желали.
Все эти факты убеждают нас, что тогдашним административным и правительственным деятелям действительно чуждо было, по выражению г. Устрялова («Введение», стр. XXVIII), «то, чем европейские
народы справедливо гордятся пред обитателями других частей света, — внутреннее
стремление к лучшему, совершеннейшему, самобытное развитие своих сил умственных и промышленных, ясное сознание необходимости образования народного».
Но несправедливо так ограничивать поле искусства, если под «произведениями искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его
стремления к прекрасному» — есть такая степень развития эстетического чувства в
народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого
стремления замышляются и исполняются почти все предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
— Вам снова, — говорит, — надо тронуться в путь, чтобы новыми глазами видеть жизнь
народа. Книгу вы не принимаете, чтение мало вам даёт, вы всё ещё не верите, что в книгах не человеческий разум заключён, а бесконечно разнообразно выражается единое
стремление духа народного к свободе; книга не ищет власти над вами, но даёт вам оружие к самоосвобождению, а вы — ещё не умеете взять в руки это оружие!
Оно очень широко захватывает историю
народов и очень определительно выражает собою общее
стремление нашего времени возводить факты к идеям, а идеи призывать на окончательный суд и поверку фактами.
Не случайные порывы, не призрачные
стремления, развившиеся по чужим фантазиям, а именно масса таких выработанных знаний, проникших в
народ, управляет ходом истории человечества.
Неужели они не видели, что в простом
народе есть свои нужды, свои
стремления, есть нищета и горе житейское, а не призрачное?
Таким образом, первые представители просвещения в России, ставшие выше массы
народа, выражали в письменности свои
стремления и интересы, тесно связанные один с другим и взаимно друг друга поддерживавшие.
Все о Петре Великом писал, как он наезжал в Бобыльск и весьма угнетал
народ своим
стремлением.
Но мы можем здесь еще раз обратить внимание читателей на мысль, развитие которой составляет главную задачу этой статьи, — мысль о том, что
народ способен ко всевозможным возвышенным чувствам и поступкам наравне с людьми всякого другого сословия [, если еще не больше,] и что следует строго различать в нем последствия внешнего гнета от его внутренних и естественных
стремлений, которые совсем не заглохли, как многие думают.
Благодаря историческим трудам последнего времени и еще более новейшим событиям в Европе мы начинаем немножко понимать внутренний смысл истории
народов, и теперь менее, чем когда-нибудь, можем отвергать постоянство во всех
народах стремления, — более или менее сознательного, но всегда проявляющегося в фактах, — к восстановлению своих естественных прав на нравственную и материальную независимость от чужого произвола.
В русском
народе это
стремление не только существует наравне с другими
народами, но, вероятно, еще сильнее, нежели у других.
Напротив, [мы смело говорим, что] в личности Маши схвачено и воплощено [высокое]
стремление, общее всей массе русского
народа [, терпеливо, но неотступно ожидающей светлого праздника освобождения.
Оно отреклось от цивилизации, как скоро сквозь ее
стремления стал проглядывать трехцветный призрак либерализма; оно попыталось вернуться к национальности, к
народу.
Причина тому понятна: в
народе не было ясно определившихся
стремлений к независимости.
По его мнению,
народ не то чтоб испугался дороговизны, не то чтоб вышел из терпения от дурного качества вина, а просто-напросто проникся «
стремлением к самоусовершенствованию и сознанием вреда от вина», — и все это, без всякого сомнения, вследствие изучения статеек «Указателя»!
Во всех этих землях
народ если и не носит официально имени поляков, то все же он поляк, — поляк до мозга кости своей, потому что в нем жизнь польская,
стремления польские, дух польский; потому что этот
народ был польским.
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел
народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона, свобода совести и слова, — все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого не убившем», а между тем враги нужны, и притом не те враги, которые действительно враждебны честным
стремлениям к равноправию и свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они.
В такой колонии много
народу не нужно. Степа мне один заменяет большое общество. Когда начну я стариться, можно будет завести приятельницу, поумнее, с мужскими привычками. Устроить можно уютный домик, род asile [пристанище; убежище (фр.).], так чтобы русские могли найти всегда приют и чашку чаю. Ведь это очень приятно следить за разными поколениями молодых людей, особливо когда видишь их в пору искренних и честных
стремлений.
Поворота назад быть не могло, так как ни отдельный человек, ни целый
народ не возвращается из юношеского возраста к детству и от зрелого возраста к юношеству; но могли и должны были быть частные отступления от преобразовательного плана, вследствие отсутствия одной сильной воли, вследствие слабости государей и своекорыстных
стремлений отдельных сильных лиц.
История на каждом шагу доказывает это. Брожение
народов запада, в конце прошлого века, и
стремление их на восток объясняется ли деятельностью Людовиков XIV-го, XV-го и XVI-го, их любовниц, министров, жизнью Наполеона, Руссо, Дидерота, Бомарше и других?