Неточные совпадения
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у него не было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и
мысли о них и которые делались тем
страшнее, чем дольше они там лежали.
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу,
мысли и дела
Делили дружно? Ныне злобно,
Врагам наследственным подобно,
Как в
страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно…
Не засмеяться ль им, пока
Не обагрилась их рука,
Не разойтиться ль полюбовно?..
Но дико светская вражда
Боится ложного стыда.
Этот вопрос вне моей компетенции, ибо я не Дон-Кихот, но, разумеется, мне очень понятна
мысль, чувство уважаемого и талантливейшего Платона Александровича, чувство, высказанное в словах о
страшной власти равенства.
Но главная радость моя была в одном чрезвычайном ощущении: это была
мысль, что он уже «не любил ее «; в это я уверовал ужасно и чувствовал, что с сердца моего как бы кто-то столкнул
страшный камень.
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем
мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за
мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно меня любил
Страшным судом пугать, меня из всех.
Эта
мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом и с болью прогнал ее: «Положить голову на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг
страшной злобы.
За ваши планы говорит все: и оригинальность
мысли, и чистота намерений, и полная возможность осуществления, но у этих планов есть
страшный недостаток, потому что здесь все зависит от одной личности и затем будущее обеспечено только формой.
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый
страшный враг — тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей
мысли, я только высказываю мое личное мнение.
Страшный кошмар
мыслей и ощущений кипел в его душе.
И вот постепенно, в расстроенном и больном мозгу его созидается
мысль —
страшная, но соблазнительная и неотразимо логическая: убить, взять три тысячи денег и свалить все потом на барчонка: на кого же и подумают теперь, как не на барчонка, кого же могут обвинить, как не барчонка, все улики, он тут был?
Да и тройка летела, «пожирая пространство», и по мере приближения к цели опять-таки
мысль о ней, о ней одной, все сильнее и сильнее захватывала ему дух и отгоняла все остальные
страшные призраки от его сердца.
Конечно, у Грушеньки были деньги, но в Мите на этот счет вдруг оказалась
страшная гордость: он хотел увезти ее сам и начать с ней новую жизнь на свои средства, а не на ее; он вообразить даже не мог, что возьмет у нее ее деньги, и страдал от этой
мысли до мучительного отвращения.
А этот главный предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное место, этот предмет был не их чувство друг к другу, — нет, о чувстве они не говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на праздничном вечере: им некогда было об этом толковать; в две — три минуты, которые выбирались на обмен
мыслями без боязни подслушивания, едва успевали они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни охоты для объяснений в чувствах, — это были хлопоты и раздумья о том, когда и как удастся Верочке избавиться от ее
страшного положения.
Полгода Вера Павловна дышала чистым воздухом, грудь ее уже совершенно отвыкла от тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых каждое произносится по корыстному расчету, от слушания мошеннических
мыслей, низких планов, и
страшное впечатление произвел на нее ее подвал. Грязь, пошлость, цинизм всякого рода, — все это бросалось теперь в глаза ей с резкостью новизны.
В этой скуке, в этой тоске, при этой
страшной обстановке и
страшной пустоте мелькнула какая-то новая
мысль; едва высказанная, она была осмеяна; тем яростнее бросился на отстаивание ее Хомяков, тем глубже взошла она в плоть и кровь Киреевских.
Этот
страшный вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о дочери, и
мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
Флоренса видела: он знал — зачем. Яркими буквами пламенела его
мысль на диком лице… Жгучей стрелой впилась она в отверженную грудь и вырвала из нее протяжный, замирающий крик
страшного отчаяния.
Целых три дня продолжались эти галлюцинации, и доктор освобождался от них, только уходя из дому. Но роковая
мысль и тут не оставляла его. Сидя в редакции «Запольского курьера», доктор чувствовал, что он стоит сейчас за дверью и что маленькие частицы его постепенно насыщают воздух. Конечно, другие этого не замечали, потому что были лишены внутреннего зрения и потому что не были Бубновыми. Холодный ужас охватывал доктора, он весь трясся, бледнел и делался
страшным.
Кожин только посмотрел на него остановившимися
страшными глазами и улыбнулся. У него по странной ассоциации идей мелькнула в голове
мысль: почему он не убил Карачунского, когда встрел его ночью на дороге, — все равно бы отвечать-то. Произошла раздирательная сцена, когда Кожина повели в город для предварительного заключения. Старуху Маремьяну едва оттащили от него.
Доктор никак не мог сообразить, для каких целей необходимо залить Москву кровью и заревом пожара, но
страшное выражение лица Арапова, когда он высказывал
мысль, и его загадочная таинственность в эту ночь еще более усилили обаятельное влияние корректора на Розанова.
Он стоял около своего номера, прислонившись к стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним спят несколько десятков людей, спят последним крепким утренним сном, с открытыми ртами, с мерным глубоким дыханием, с вялой бледностью на глянцевитых от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя, знакомая еще с детства
мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо
страшнее, чем мертвецы.
Невыразимый ужас обнял мою душу, и одна
мысль плыть по этому
страшному пути — леденила мою кровь и почти лишала меня сознания.
Раз мне пришла
мысль, что счастье не зависит от внешних причин, а от нашего отношения к ним, что человек, привыкший переносить страдания, не может быть несчастлив, и, чтобы приучить себя к труду, я, несмотря на
страшную боль, держал по пяти минут в вытянутых руках лексиконы Татищева или уходил в чулан и веревкой стегал себя по голой спине так больно, что слезы невольно выступали на глазах.
Какой это суровый, и мрачный, и тяжелый подвиг в жизни его был! «В России нельзя честно служить!» — подумал он — и в
мыслях своих представил себе молодого человека с волей, с характером, с
страшным честолюбием, который решился служить, но только честно, и все-таки в конце концов будет сломлен.
У Вихрова в это мгновение мелькнула
страшная в голове
мысль: подозвать к себе какого-нибудь мужика, приставить ему пистолет ко лбу и заставить его приложить руку — и так пройти всех мужиков; ну, а как который-нибудь из них не приложит руки, надобно будет спустить курок: у Вихрова кровь даже при этом оледенела, волосы стали дыбом.
— Помилуй! — говорит. — Да я затем и веду
страшные разговоры, чтоб падший дух в себе подкрепить! Но знаешь, что иногда приходит мне на
мысль? — прибавил он печально, — что в этих горах, в виду этой суровой природы, мне суждено испустить многомятежный мой дух!
Нас попросили выйти из вагонов, и, надо сказать правду, именно только попросили,а отнюдь не вытурили. И при этом не употребляли ни огня, ни меча — так это было странно! Такая ласковость подействовала на меня тем более отдохновительно, что перед этим у меня положительно подкашивались ноги. В голове моей даже мелькнула нахальная
мысль:"Да что ж они об
Страшном суде говорили! какой же это
Страшный суд! — или, быть может, он послебудет?
Ожидание
страшного умерло, оставив по себе только неприятную дрожь при воспоминании о судьях да где-то в стороне темную
мысль о них.
И я вижу: пульсирует и переливается что-то в стеклянных соках «Интеграла»; я вижу: «Интеграл»
мыслит о великом и
страшном своем будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не находящим.
Наступил промежуток чудовищной темноты и тишины — без
мыслей, без воли, без всяких внешних впечатлений, почти без сознания, кроме одного
страшного убеждения, что сейчас, вот сию минуту, произойдет что-то нелепое, непоправимое, ужасное.
К довершению всего она почувствовала себя матерью, и вдруг какая-то
страшная бездна разверзлась перед нею. Глаза затуманились, голова наполнилась гулом; ноги и руки дрожали, сердце беспорядочно билось; одна
мысль отчетливо представлялась уму:"Теперь я пропала".
Тут я даже и сам
мыслями растерялся: точно ли я спихнул Грушу в воду, или это мне тогда все от
страшной по ней тоски сильное воображение было?
— Однако не пойти ли мне на эту вылазку? — сказал князь Гальцин, после минутного молчания, содрогаясь при одной
мысли быть там во время такой
страшной канонады и с наслаждением думая о том, что его ни в каком случае не могут послать туда ночью.
Была одна минута, когда глаза у меня застлало туманом:
страшный профессор с своим столом показался мне сидящим где-то вдали, и мне с
страшной, односторонней ясностью пришла в голову дикая
мысль: «А что, ежели?.. что из этого будет?» Но я этого почему-то не сделал, а напротив, бессознательно, особенно почтительно поклонился обоим профессорам и, слегка улыбнувшись, кажется, той же улыбкой, какой улыбался Иконин, отошел от стола.
Конечно, нечто отчаянное в его
мыслях, вероятно, смягчило для него на первый раз всю силу того
страшного ощущения внезапного одиночества, в котором он вдруг очутился, едва лишь оставил Stasie [Настасью (фр.).] и свое двадцатилетнее нагретое место.
— Конечно!.. — не отвергнула и адмиральша, хотя, по опыту своей жизни и особенно подвигнутая последним
страшным горем своим, она начинала чувствовать, что не все же бог устраивает, а что надобно людям самим заботиться, и у нее вдруг созрела в голове смелая
мысль, что когда Егор Егорыч приедет к ним в воскресенье, то как-нибудь — без Сусанны, разумеется, — открыть ему все о несчастном увлечении Людмилы и об ее настоящем положении, не утаив даже, что Людмила боится видеть Егора Егорыча, и умолять его посоветовать, что тут делать.
Морозов махнул рукой. Другие
мысли заняли старика. Задумался и Серебряный. Задумался он о
страшной перемене в царе и забыл на время об отношениях, в которые судьба поставила его к Морозову.
Мне пришло раз на
мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый
страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы.
«Пораженные этой
мыслью, люди разных стран искали средств остановить или по крайней мере смягчить последствия
страшной бойни, которая угрожает им.
Таково было и есть положение всех насилуемых, но до сих пор они не знали этого и в большинстве случаев наивно верили, что правительства существуют для их блага; что без правительств они погибли бы; что
мысль о том, что люди могут жить без правительств, есть кощунство, которое нельзя даже и произносить; что это есть — почему-то
страшное — учение анархизма, с которым соединяется представление всяких ужасов.
Впечатления механически, силою тяжести своей, слагались в душе помимо воли в прочную и вязкую массу, вызывая печальное ощущение бессилия, — в ней легко и быстро гасла каждая
мысль, которая пыталась что-то оспорить, чем-то помешать этому процессу поглощения человека жизнью,
страшной своим однообразием, нищетою своих желаний и намерений, — нудной и горестной окуровской жизнью.
Но всего более угнетало Кожемякина отношение окуровцев к женщине, оно с печальной ясностью обличало в тёмных душах людей присутствие чего-то
страшного, что — он чувствовал незаметно прилеплялось и к его душе грязным, ядовитым пятном, вызывая соблазнительные, тревожные
мысли и стыдное, болезненное напряжение в теле.
Я вышел почти вслед за ним освежиться. Месяц еще не всходил; ночь была темная, воздух теплый и удушливый. Листья на деревьях не шевелились. Несмотря на
страшную усталость, я хотел было походить, рассеяться, собраться с
мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал голос дяди. Он с кем-то всходил на крыльцо флигеля и говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя был с Видоплясовым.
С
страшною силой забились в нем жилы, знойно вспыхнула кровь, как птицы закружились
мысли.
Мне сегодня пришло в голову, что самоотверженнейшая любовь — высочайший эгоизм, что высочайшее смирение, что кротость —
страшная гордость, скрытая жесткость; мне самой делается страшно от этих
мыслей, так, как, бывало, маленькой девочкой я считала себя уродом, преступницей за то, что не могла любить Глафиры Львовны и Алексея Абрамовича; что же мне делать, как оборониться от своих
мыслей и зачем?
Жизнь даром не проходит для людей, у которых пробудилась хоть какая-нибудь сильная
мысль… все ничего, сегодня идет, как вчера, все очень обыкновенно, а вдруг обернешься назад и с изумлением увидишь, что расстояние пройдено
страшное, нажито, прожито бездна.
Одним словом, в моей голове несся какой-то ураган, и
мысли летели вперед с
страшной быстротой, как те английские скакуны, которые берут одно препятствие за другим с такой красивой энергией. В моей голове тоже происходила скачка на дорогой приз, какого еще не видал мир.
Мысли, одна
страшнее другой, одолевали бедную Аришу, и она то принималась безумно рыдать, уткнувшись головой в подушку, то начинала молиться, молиться не за себя, а за своего Степушку, который спал в ее каморке детски-беззаботным сном, не подозревая разыгрывавшейся около него драмы.
Мысль работала с лихорадочной торопливостью; призраки и фантастические представления нарастали, переплетались и заканчивались
страшными галлюцинациями.
Гурмыжская. Впрочем, я мало забочусь об общественном мнении; я делаю добро и буду делать, а там пусть говорят, что хотят. В последнее время, господа, меня томит какое-то
страшное предчувствие,
мысль о близкой смерти ни на минуту не покидает меня. Господа, я умру скоро, я даже желаю, желаю умереть.