Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом
целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Небо раскалилось и
целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля
стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
Если бы Грустилов
стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное начало, только тогда может считать себя достигающим полезных
целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
Да, это
цель, из-за которой
стоит работать.
—
Постойте, княгиня, надевать перчатку, дайте
поцеловать вашу ручку. Ни за что я так не благодарен возвращению старинных мод, как за целованье рук. — Он
поцеловал руку Бетси. — Когда же увидимся?
— Что, не ждал? — сказал Степан Аркадьич, вылезая из саней, с комком грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. — Приехал тебя видеть — раз, — сказал он, обнимая и
целуя его, — на тяге
постоять — два, и лес в Ергушове продать — три.
То, что почти
целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он
стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять
стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и
целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
Чичиков,
стоя перед ними, думал: «Которая, однако же, сочинительница письма?» — и высунул было вперед нос; но по самому носу дернул его
целый ряд локтей, обшлагов, рукавов, концов лент, душистых шемизеток и платьев.
— Ну, душа, вот это так! Вот это хорошо,
постой же, я тебя
поцелую за это. — Здесь Ноздрев и Чичиков поцеловались. — И славно: втроем и покатим!
Гостей с поздравлениями приезжало так много в этот день, что на дворе, около подъезда,
целое утро не переставало
стоять по нескольку экипажей.
Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом: считал его действие неотразимым в отношении особ женского пола и, должно быть, с этой
целью старался выставлять свои ноги на самое видное место и,
стоя или сидя на месте, всегда приводил в движение свои икры.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать
целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.]
стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Пока «Секрет» шел руслом реки, Грэй
стоял у штурвала, не доверяя руля матросу — он боялся мели. Пантен сидел рядом, в новой суконной паре, в новой блестящей фуражке, бритый и смиренно надутый. Он по-прежнему не чувствовал никакой связи между алым убранством и прямой
целью Грэя.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой
цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что
стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он
стоял как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались обнять их: не могли. Мать и сестра сжимали его в объятиях,
целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке.
Он
стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел,
стояла отпертая, даже на
целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
— Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, — заметил Свидригайлов с улыбкой. — Вам все кажется, что у меня какие-то
цели, а потому и глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись с вами, я все-таки не возьму на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра не
стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни о чем таком особенном не намеревался.
Все кухни всех квартир во всех четырех этажах отворялись на эту лестницу и
стояли так почти
целый день.
— Не упрямься! что тебе
стоит? плюнь да
поцелуй у злод… (тьфу!)
поцелуй у него ручку».
—
Постойте, я хочу понюхать с вами, — промолвил Базаров, нагнулся и крепко
поцеловал ее в раскрытые губы.
Двадцать пять верст показались Аркадию за
целых пятьдесят. Но вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы
стояли два мужика в шапках и бранились. «Большая ты свинья, — говорил один другому, — а хуже малого поросенка». — «А твоя жена — колдунья», — возражал другой.
Наступили лучшие дни в году — первые дни июня. Погода
стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители…й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять — он прогулок без
цели терпеть не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он,
стоя на коленях пред нею,
целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Самгин отступил на шаг и увидал острую лисью мордочку Дуняши, ее неуловимые, подкрашенные глаза, блеск мелких зубов; она
стояла пред ним, опустив руки, держа их так, точно готовилась взмахнуть ими, обнять. Самгин поторопился
поцеловать руку ее, она его чмокнула в лоб, смешно промычав...
Самгин отказался пробовать коня, и Лютов ушел, не простясь.
Стоя у окна, Клим подумал, что все эти снежные и пыльные вихри слов имеют одну
цель — прикрыть разлад, засыпать разрыв человека с действительностью. Он вспомнил спор Властова с Кумовым.
Явился слуга со счетом, Самгин
поцеловал руку женщины, ушел, затем,
стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», это так! Но дальше я не согласен. Или вы
стоите на пути грешных, в
целях преградить им путь, или — вы идете в ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой народ.
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей,
целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и уши ее сильно покраснели. Марина,
стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
— Слушай, дядя, чучело, идем, выпьем, милый! Ты — один, я — один, два! Дорого у них все, ну — ничего! Революция
стоит денег — ничего! Со-обралися м-мы… — проревел он в ухо Клима и, обняв,
поцеловал его в плечо...
Стоило на минуту закрыть глаза, и он видел стройные ноги Алины Телепневой, неловко упавшей на катке, видел голые, похожие на дыни, груди сонной горничной, мать на коленях Варавки, писателя Катина, который
целовал толстенькие колени полуодетой жены его, сидевшей на столе.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по
целым часам, скрестив руки на груди,
стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
— Вы до сих пор не знаете, где
цель вашей жизни? — спросила она, остановясь. — Я не верю: вы клевещете на себя; иначе бы вы не
стоили жизни…
— Вот, Бог даст, доживем до Пасхи, так поцелуемся, — сказала она, не удивляясь, не смущаясь, не робея, а
стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на которую надевают хомут. Он слегка
поцеловал ее в шею.
Перед ней
стоял прежний, уверенный в себе, немного насмешливый и безгранично добрый, балующий ее друг. В лице у него ни тени страдания, ни сомнения. Он взял ее за обе руки,
поцеловал ту и другую, потом глубоко задумался. Она притихла, в свою очередь, и, не смигнув, наблюдала движение его мысли на лице.
Зато внизу, у Николая Васильевича, был полный беспорядок. Старые предания мешались там с следами современного комфорта. Подле тяжелого буля
стояла откидная кушетка от Гамбса, высокий готический камин прикрывался ширмами с картинами фоблазовских нравов, на столах часто утро заставало остатки ужина, на диване можно было найти иногда женскую перчатку, ботинку, в уборной его —
целый магазин косметических снадобьев.
— Вот Матрешка: помнишь ли ты ее? — говорила бабушка. — А ты подойди, дура, что
стоишь?
Поцелуй ручку у барина: ведь это внучек.
— Что ж
стоите? Скажите merci да
поцелуйте ручку! Ах, какой! — сказала она повелительно и прижала крепко свою руку к его губам, все с тем же проворством, с каким пришивала пуговицу, так что
поцелуй его раздался в воздухе, когда она уже отняла руку.
— Как первую женщину в
целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не
стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
— Забыли, как ловили за талию, когда я хотела уйти!.. Кто на коленях
стоял? Кто ручки
целовал! Нате,
поцелуйте, неблагодарный! А я для вас та же Уленька!
Я искренно рассказал ему, что готов был бросаться
целовать то место на полу, где
стояла ее нога.
— Крафт мне рассказал его содержание и даже показал мне его… Прощайте! Когда я бывал у вас в кабинете, то робел при вас, а когда вы уходили, я готов был броситься и
целовать то место на полу, где
стояла ваша нога… — проговорил я вдруг безотчетно, сам не зная как и для чего, и, не взглянув на нее, быстро вышел.
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт
стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был
целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
— Милый ты мой, он меня
целый час перед тобой веселил. Этот камень… это все, что есть самого патриотически-непорядочного между подобными рассказами, но как его перебить? ведь ты видел, он тает от удовольствия. Да и, кроме того, этот камень, кажется, и теперь
стоит, если только не ошибаюсь, и вовсе не зарыт в яму…
— Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе и рассудительное существо, ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не так знаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не
стоит, ведь я же старуха — вот влюблена же в вас и сейчас вас
целовать примусь… Ну что бы
стоило вам ее обольстить!
— Да я, собственно, из чувства меры: не
стоило такого треску, и нарушена была мера.
Целый месяц молчал, собирался, и вдруг — ничего!
Наконец государю не понравилось, и действительно:
целая гора,
стоит гора на улице, портит улицу: «Чтоб не было камня!» Ну, сказал, чтоб не было, — понимаете, что значит «чтоб не было»?
И
поцеловала меня, то есть я позволил себя
поцеловать. Ей видимо хотелось бы еще и еще
поцеловать меня, обнять, прижать, но совестно ли стало ей самой при людях, али от чего-то другого горько, али уж догадалась она, что я ее устыдился, но только она поспешно, поклонившись еще раз Тушарам, направилась выходить. Я
стоял.
Перед четырехаршинными зеркальными стеклами можно
стоять по
целым часам и вглядываться в эти кучи тканей, драгоценных камней, фарфора, серебра.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные суда тоже
стояли здесь. Я вижу берег теперь из окна моей каюты: это
целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы думали? — нарциссов!