Неточные совпадения
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не
стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая
свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Каково: это идеал, венец
свободы! Бабушка! Татьяна Марковна! Вы
стоите на вершинах развития, умственного, нравственного и социального! Вы совсем готовый, выработанный человек! И как это вам далось даром, когда мы хлопочем, хлопочем! Я кланялся вам раз, как женщине, кланяюсь опять и горжусь вами: вы велики!
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей
свободы, за которую ты так
стоял, когда был на земле.
Удивительная женщина Татьяна Борисовна, а никто ей не удивляется: ее здравый смысл, твердость и
свобода, горячее участие в чужих бедах и радостях, словом, все ее достоинства точно родились с ней, никаких трудов и хлопот ей не
стоили…
Дайте ей
свободу любить или не любить, и она увидит,
стоит ли этот человек ее любви.
Мы, дети, еще с конца сентября начинали загадывать об ожидающих зимою увеселениях. На первом плане в этих ожиданиях, конечно,
стояла перспектива
свободы от ученья, а затем шумные встречи с сверстниками, вкусная еда, беготня, пляска и та общая праздничная суета, которая так соблазнительно действует на детское воображение.
В центре моей мысли всегда
стояли проблемы
свободы, личности, творчества, проблемы зла и теодицеи, то есть, в сущности, одна проблема — проблема человека, его назначения, оправдания его творчества.
То, что называется «развитием», представлялось мне охлаждением, оно
стояло уже под знаком необходимости, а не
свободы.
Русская революция
стояла под знаком рока, как и гитлеровская революция в Германии, она не была делом
свободы и сознательных актов человека.
Фашистские движения на Западе подтверждали эту мысль, они
стоят под знаком Великого Инквизитора — отказ от
свободы духа во имя хлеба.
Выше векового каштана
стояла каланча, с которой часовой иногда давал тревожные звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей пожарной команды, чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в «кутузку», а иногда вопли и дикие крики упорных буянов, отбивающих покушение полицейских на их
свободу…
И вместе с радостью прибытия, с предчувствием долгой
свободы в душе
стоит смутное сознание, что на эти два месяца мы становимся «гарнолужскими паничами».
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше
свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда
стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
— Цели Марфы Посадницы узки, — крикнул Бычков. — Что ж, она
стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? — фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а
свобода отношений есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших женщин шире. Мы прежде всех разовьем
свободу отношений. Какое право неразделимости? Женщина не может быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?
— А перед вами пьяный и растерзанный городовой; вы
стоите от него отвернувшись и говорите: «Мой милый друг, застегнись, пожалуйста, а то мне, как начальнику, неловко тебя видеть в этом виде» — и все эти три карикатуры будут названы:
свобода нравов.
Благонравен ли русский мужик? Привязан ли он к тем исконным основам, на которых зиждется человеческое общество? Достаточно ли он обеспечен в матерьяльном отношении? Какую дозу
свободы может он вынести, не впадая в самонадеянные преувеличения и не возбуждая в начальстве опасений? — вот нешуточные вопросы, которые обращались к нам, людям, имевшим случай
стоять лицом к лицу с русским народом…
— Уже их много родилось, таких людей, все больше рождается, и все они, до конца своего, будут
стоять за
свободу для людей, за правду…
Чтобы достигнуть этого, надобно прежде всего ослабить до минимума путы, связывающие его деятельность, устроиться так, чтобы
стоять в стороне от прочей «гольтепы», чтобы порядки последней не были для него обязательны, чтобы за ним обеспечена была личная
свобода действий; словом сказать, чтобы имя его пользовалось почетом в мире сельских властей и через посредство их производило давление на голь мирскую.
Когда весною,
В сиянье первой красоты,
Откроет с силой молодою
Могучий дуб свои листы, —
Тогда ничто его
свободыИ свежих сил не сокрушит —
Под грозным вихрем непогоды
Неколебимо он
стоит.
— Извините, что вас перебью… но я все-таки… Я
стою за
свободу.
Комната была просторная. В ней было несколько кроватей, очень широких, с белыми подушками. В одном только месте
стоял небольшой столик у кровати, и в разных местах — несколько стульев. На одной стене висела большая картина, на которой фигура «
Свободы» подымала свой факел, а рядом — литографии, на которых были изображены пятисвечники и еврейские скрижали. Такие картины Матвей видел у себя на Волыни и подумал, что это Борк привез в Америку с собою.
Короче, едва успели обе силы встретиться, как тотчас же встали на дыбы.
Стоят друг против друга на дыбах — и шабаш. Да и нельзя не
стоять. Потому что, ежели земство уступит — конец луженью придет, а ведь это заря наших будущих гражданских
свобод. Если же Сквозник-Дмухановский уступит — начнется потрясение основ и колебание авторитетов. Того гляди, общество погибнет.
— Верно! Не успокаивает… Какой мне выигрыш в том, что я, на одном месте
стоя, торгую?
Свободы я лишился. Выйти нельзя. Бывало, ходишь по улицам, куда хочешь… Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься… А теперь торчу здесь изо дня в день и — больше ничего…
Чтобы чувствовать себя свободным и в то же время счастливым, мне кажется, надо не скрывать от себя, что жизнь жестока, груба и беспощадна в своем консерватизме, и надо отвечать ей тем, чего она
стоит, то есть быть так же, как она, грубым и беспощадным в своих стремлениях к
свободе.
— Самому только не подчиняться предрассудкам, не обращать внимания на людей и их узкую мораль,
стоять смело за свою
свободу, потому что вне
свободы нет счастья.
— Ну, господа, простите меня великодушно! — запальчиво отвечала Дора. — Кто смотрит, легко ли ему, да еще выгодно ли ему отстоять свою
свободу, тот ее не
стоит и даже говорить о ней не должен.
Кучер крикнул свое «па-ади», и люди распахнулись и, открыв головы, молча пропустили Якова Львовича, который также молча ответил им большим поклоном и, поднявшись по лестнице вверх, пробежал, ни на кого не глядя, через переднюю, где в ожидании открытия заседания
стояли разные вызванные к разбору люди: одни из них были на
свободе, другие под караулом.
Наконец, дней через пять он сказал мне, что ученье в классах идет очень вяло, что многие еще не съехались, что время
стоит чудесное и что мы поедем к Ивану Ипатычу в Кощаково, чтоб еще с недельку на
свободе погулять и поучиться.
Лескова.).] проезжал из Англии через Петербург в Москву для свидания с тамошними раскольниками, которым впоследствии этот визит наделал кучу хлопот, а приютившему Кельсиева московскому купцу, Ивану Ивановичу Шебаеву,
стоил даже продолжительной потери
свободы, чего старушка мать Шебаева не перенесла и умерла, не дождавшись решения судьбы арестованного сына.
Сашка сам, без приглашения, играл им «Rule Britannia» [«Правь, Британия» (англ.).]. Должно быть, сознание того, что они сейчас находятся в стране, отягощенной вечным рабством, придавало особенно гордую торжественность этому гимну английской
свободы. И когда они пели,
стоя, с обнаженными головами, последние великолепные слова...
Лестницы, которые не были разорены, а только разобраны, мигом поставили и уладили, и мы скоро имели удовольствие воспользоваться
свободою; но чего нам это
стоило? Беспокойство замучило меня, если все не устроится к приезду гостей! Принявшись, однако же, со всем усердием за распоряжения, я уладил все прежде, нежели начали съезжаться гости.
Несколько раз уже, с некоторой печальной торжественностью, но не без тайного злорадства, объявляли они, что «Современник» ниспал с пьедестала, на котором будто бы
стоял прежде, что он потерял благородное благоговение к науке, зовет прекрасное мечтою, презирает вдохновенье, не верит любви,
свободе, на жизнь насмешливо глядит, словом — не имеет никаких убеждений и способен только к глумлению.
Доходы с фабрики были, впрочем, — как уже сказано, — невелики, и потому Овэну небольшого труда
стоило уговорить компаньонов предоставить ему полную
свободу действий, причем он обещал верные выгоды, а не убыток.
Все, что
стояли сзади, тяжело навалились, тесня передних, и горячо задышали. Козел с Василем очутились на
свободе.
Венеровский. Да-с, вот так-то в устах толпы и компрометируется великая доктрина эманципации женщин! Она не в том, совсем не в том.
Свобода женщины в том, чтобы быть равноправной мужчине и не быть вечно на помочах отца, а потом мужа. Женщина должна твердо
стоять в обществе на своих ногах и быть в силах прямо смотреть в лицо этому обществу.
Надо испробовать несколько раз свои силы, испытать неудачи и столкновения, узнать, чего
стоят разные усилия и как преодолеваются разные препятствия, — для того, чтобы приобресть отвагу и решимость, необходимые для деятельной борьбы, чтобы узнать меру своих сил и уметь найти для них соответственную работу, Елена, при всей
свободе своего развития, не могла найти достаточно средств для того, чтобы деятельно упражнять свои силы и удовлетворять свои стремления.
Если бы ему
стоило чего-нибудь возвращение своей
свободы и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека естественного права, отличающего человека от животного, то я понимаю, что он мог бы предпочесть безопасность и удобство жизни борьбе за
свободу.
— Я никак не против
свободы; напротив, я англичанин в душе и
стою за конституционные формы, mais… savez — vous, mon cher [Но… знаете ли, мой дорогой (фр. ).] (это «mon cher» было сказано отчасти в фамильярном, а отчасти как будто и в покровительственном тоне, что не совсем-то понравилось Хвалынцеву), savez-vous la liberté et tous ces réformes [Видите ли,
свобода и все эти реформы (фр. ).] для нашего русского мужика — с’est trop tôt encore!
Она «за
свободу чувства», как говорит она, и совершенно искренно
стоит за эту
свободу, не понимая, что это такое; притом же Лидинька не убила, не уворовала вещи какой-нибудь, словом, не сделала ничего такого, что на условном языке называется «подлостью».
Поскольку мир бытийными корнями своими погружен в Бога, он чужд
свободы и связанных с нею разных возможностей, случайности и неверности; но поскольку он тварен и погружен в ничто, он
стоит под двусмысленным знаком категории возможности, выбора, многообразия.
Здесь нет той преграды бессилия или малосилия, которая неизменно
стоит между хотением и его осуществлением, — г-как бы нет антиномии
свободы и необходимости.
«Алеша быстро сошел с крылечка вниз. Полная восторгом душа его жаждала
свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих, сияющих звезд… Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною… Алеша
стоял, смотрел и вдруг, как подкошенный, повергся на землю.
При том жизнеощущении, которым полон Достоевский, это упорное богоборчество его вполне естественно. Мир ужасен, человек безнадежно слаб и безмерно несчастен, жизнь без бога — это «медленное страдание и смерть» (Ставрогин). Какая же, в таком случае,
свобода обращения к богу, какая любовь к нему? Нищий, иззябший калека
стоит во мраке перед чертогом властителя. Если он запоет властителю хвалу, то потому ли, что возлюбил его, или только потому, что в чертоге тепло и светло?
— Напрасно вы ее оплакиваете. Поверьте, что если она вверила мне свою
свободу, то я ничем не злоупотреблю. Как она поставила свою жизнь, так она и будет
стоять, и я не ворохну ее и буду ей всегда преданнейшим другом.
— Нет, вы это говорили! Вы хотите показать, что я даже не
стою вашего внимания, что вы предоставляете мне полную
свободу чувств и поступков, а между тем требуете меня чуть не через полицию, когда люди оказывают мне малейшее уважение и ласку. Вы фразер, и больше ничего как фразер.
Даже обязанности волокитства кажутся уж тяжки, — женщина не
стоит труда, и начинаются rendez-vous нового сорта; не мелодраматические rendez-vous с замирающим сердцем на балконе «с гитарою и шпагой», а спокойное свидание у себя пред камином, в архалуке и туфлях, с заученною лекцией сомнительных достоинств о принципе
свободы…
Принципы растеряны, враги гораздо ревностнее
стоят за то, за что хотели ратовать их друзья; земельный надел народа, равноправие всех и каждого пред лицом закона,
свобода совести и слова, — все это уже отстаивают враги, и спорить приходится разве только «о бревне, упавшем и никого не убившем», а между тем враги нужны, и притом не те враги, которые действительно враждебны честным стремлениям к равноправию и
свободе, а они, какие-то неведомые мифические враги, преступлений которых нигде нет, и которые просто называются они.
Личный религиозный аристократизм
стоит под знаком
свободы, социальный же религиозный аристократизм
стоит под знаком детерминации и легко переходит в порабощение.
Революция в очень малой степени
стоит под знаком
свободы, в несоизмеримо большей степени
стоит под знаком фатума.
Если не
стоять на точке зрения манихейского дуализма, то дьявол есть высший дух, божье творение и падение его объяснимо лишь меонической
свободой.