Неточные совпадения
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут
с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым
стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами
лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Ручной чижик, серенький
с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал
листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о
стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
В небольшие окна
с зеркальными
стеклами смотрели широкие, лапчатые
листья филодендронов, камелии, пальмы, араукарии.
Квартира Лябьевых в сравнении
с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет блестел; в окна через чистые
стекла ярко светило солнце и играло на
листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы; на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые
с прекрасной живописью лампы; мебель была обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в неделю устраивались у Лябьева.
И если туча оросит,
Блуждая,
лист его дремучий,
С его ветвей уж ядовит
Стекает дождь в песок горючий.
Когда я еще был совсем маленьким, отец сильно увлекался садоводством, дружил
с местным купцом-садоводом Кондрашовым. Иван Иваныч Кондратов. Сначала я его называл Ананас-Кокок, потом — дядя-Карандаш. Были парники, была маленькая оранжерея. Смутно помню теплый, парной ее воздух, узорчатые
листья пальм, стену и потолок из пыльных
стекол, горки рыхлой, очень черной земли на столах, ряды горшочков
с рассаженными черенками. И еще помню звучное, прочно отпечатавшееся в памяти слово «рододендрон».
Тася прошла мимо афиш, и ей стало полегче. Это уже пахло театром. Ей захотелось даже посмотреть на то, что стояло в
листе за
стеклом. Половик посредине широкой деревянной лестницы пестрел у ней в глазах. Никогда еще она
с таким внутренним беспокойством не поднималась ни по одной лестнице. Балов она не любила, но и не боялась — нигде. Ей все равно было: идти ли вверх по мраморным ступеням Благородного собрания или по красному сукну генерал-губернаторской лестницы. А тут она не решилась вскинуть голову.
Лист бумаги
с огромной чернильной кляксой, в рамке из черного дерева, под
стеклом, висит у него в кабинете.
Он ушел
с фельдшером. Полил дождь, капли зашумели по
листьям деревьев. Ветер рванул в окно и обдал брызгами лежавшую на столике книжку журнала. Марья Сергеевна заперла окна и дверь на террасу. Шум дождя по
листьям стал глуше, и теперь было слышно, как дождь барабанил по крыше. Вода струилась по
стеклам, зелень деревьев сквозь них мутилась и теряла очертания.